Судный год - Григорий Маркович Марк

умеет гораздо сильнее, чем любить. Это семейное. Отец у Ричарда был прокурором нашего штата… Может нанять частного детектива!

– Как видно, вся семья у тебя числится по судейскому ведомству. Но не бойся. Я научу, как уходить от слежки. В России это называлось «сбрасывать хвост»… У меня еще оттуда опыт… Довольно быстро замечаешь, когда за тобой ходят, если от этого многое зависит. И жизнь твоя станет еще интереснее и немного опаснее…

– Дослушай меня, хорошо?

– Нет. Не хочу тебя дослушивать.

– Я ни за что не стану подвергать тебя такому риску! – На мои довольно предсказуемые шутки она не обращает никакого внимания. – Должна тебя оберегать! Ты ведь как ребенок. Ничего в таких делах не смыслишь.

Похоже, у Лиз, помимо всего прочего, начинает развиваться еще и материнский инстинкт. Как бы не вытеснил все остальное!

– Придется тебе надевать густую вуаль, когда в следующий раз отправишься ко мне, чтобы никто из знакомых не узнал. Наверное, будет красиво. Тебе очень пойдет. Уже сейчас вижу тебя в ней. И поднимать ее будет также захватывающе, как поднимать подол твоего платья. Добавится еще один маленький ритуал… А по Бостону романтические слухи поползут. Слово здесь, слово там. «Дама с вуалью опять проскользнула к нему в квартиру…» Успокойся. На самом деле все это совсем неважно. Так или иначе, мое дело закончится через несколько дней.

– Дай-то Бог! Но пока нам надо быть осторожными! – По ее тону я понимаю: она немного разочарована тем, что так легко согласился ждать, но не хочет подавать вида. – Мы нигде не можем появляться вместе! Извини, дорогой! Не могу долго говорить. Скоро Ричард должен вернуться.

– Ну ладно. Привет тебе.

– От кого? – Голос Лиз становится настороженным.

– От меня.

– Ты что, себя с русского переводишь?

– Не. Со своего внутреннего языка.

– А чего это ты решил его передать?

– Больше некому.

– А-а-а… Только привет?

– Ну и любовь, само собой, тоже. Я тут начал мечтать о домике, который будем снимать, когда ко мне переедешь. Эта квартира мала для нас двоих. Ты заслуживаешь лучшего.

– То, что я заслуживаю, к квадратным футам отношения не имеет… Не думай ни о чем, дорогой! Ложись спать. Все скоро само собой устроится. Я люблю тебя, Грегори Маркман! – Она произносит все это шепотом, но так отчетливо, так торжественно, будто дает с трибуны клятву перед многотысячной толпой. – Я так сильно тебя люблю!

Сразу же за этой фразой вместо одобрительного рева толпы сгущается напряженная, обжигающая ухо тишина в трубке, и сквозь нее доносится лишь горячее дыхание Лиз. Потом и оно испаряется. И чужим светским голосом, которым она уж слишком хорошо владеет, тщательно интонируя свое неожиданное безразличие:

– Я все поняла. Джейн, давай обсудим завтра. Нужно кое-что разузнать. Перезвоню после обеда. Должна идти. Пока.

Длинные телефонные гудки.

Придется еще обождать. Лиз сумеет с этим справиться. Она умеет многое, чему я никогда не научусь. Умеет совершенно естественно, на голубом глазу говорить со мной по телефону, так что муж, входящий сейчас в квартиру, ни о чем не будет догадываться. Умеет удивительно быстро войти в новую роль и очень естественно ее исполнить. И я сам не буду даже догадываться, что Ричард уже снимает пальто и через секунду появится в спальне. Наверное, так же быстро умеет и выходить из любой роли… Умеет ловко и незаметно из коротких свиданий и телефонных разговоров узелок за узелком сплетать нашу прочную любовную связь.

Но ведь у того, что плетется, всегда есть начало и есть… Что здесь – артистический талант и присутствие духа или большой житейский опыт? Или просто секретарская работа где-то между вечно обвиняющим государственным мужем и защитниками приучила приспосабливаться к любой ситуации? Это умение может стать весьма опасным, если обернется против меня. У тех, кто умеет притворяться, всегда преимущество… И это не маски, которые она незаметно на себя натягивает. Нет, у нее все идет изнутри. Просто приоткрывает, выпускает наружу совсем другую часть от переливающейся всеми цветами Лиз Лоуэлл… Даже не упомянула о приезде Майкла! Мы еще не настолько близки, чтобы рассказывала о семейной жизни… Какие бы слова ни говорил, так сразу от Ричарда она уж точно не уйдет.

Всего через несколько минут ей придется изображать верную жену, добросовестно исполнять свой супружеский долг, чтобы не вызывать подозрений помощника прокурора. И потом снова исполнять его завтра ночью. То, что я вижу, вылезает из рамок – или это не из рамок, а из тисков? – моего воображения.

Не раздеваясь, плюхаюсь на кровать, еще хранящую ее запахи. Пульсирующая пустота, возникшая после того, как исчез ее голос, делается нестерпимой. Необходимо быстрее хоть чем-нибудь ее заполнить. Думать о процессе не удается. Некоторое время пытаюсь отвлечь себя от воспоминаний о Лиз и о ее государственном супруге Ричарде Лоуэлле… но навязчивая мысль о нем не дает успокоиться… словно вдруг перестал понимать язык, на котором думаю, и кто-то прямо в ухо бормочет по-русски: Рри-чча-ррд… ссу-прруг… Рычание, прыжок, и беспомощная Лиз в руках у Ричарда Львиное Сердце… И действительно, отчего это я решил, что она больше не трахается со своим рычащим Ричардом? Привычный с детства глагол дается мне в этот раз с огромным трудом. Я чувствую, как дико это звучит. Даже если говоришь не вслух, а только про себя. Но, вытянув губы, повторяю еще раз и еще раз: раздвинув ноги, трахается с Риччи, трахается со своим законным су-пругом… Закон всегда и везде против меня… Су-пруг… су-пруг… упрямое упругое слово прыгает, как резиновый мяч, бьется о стенки черепной коробки, отдается глухим эхом, не давая уснуть… Резкий удушливый запах пропитанных по́том синих простыней обволакивает меня…

Наверное, мир так устроен – и здесь, и в России, – что очень красивых женщин всегда надо отбивать, вырывать из чужих рук, выманивать, вытаскивать из чужих постелей.

И опять она приходит на помощь. Сначала появляется, похоже, уже полностью присвоенный ею слабый запах новогодних мандаринов, от которого начинает привычно кружиться голова. Затем обнаруживаю среди колеблющихся в потолке теней ее размытое лицо! Наверное, ревность, окрыленная сонными мечтами, обостряет новое ночное зрение. Видимое и несуществующее лицо Лиз становится все более отчетливым, похожим на большую цветную фотографию, проступающую в ванночке с проявителем.

Глядя на нее, я начинаю осторожно, с трепетным тщанием перебирать фразу за фразой весь наш разговор, все наши предыдущие разговоры. И это уводит совсем в другую сторону. Вся образованность Лиз связана лишь с искусством. А из русского искусства – лишь с Толстым и Достоевским. Последняя правда