Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак - Брижит Обер

– Льюис, вы слышите меня?

– Виноват?

Левой рукой массируя лоб, под которым нарастала боль, он пытался привести себя в нормальное состояние.

– Я говорил о том, что произошла какая–то ошибка. Они твердят, что обладатель страхового свидетельства 258 HY309 умер еще в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Автокатастрофа. Карточка была сдана в архив. Я полагаю, вся беда в том, что вы однофамильцы.

– Виноват? – опять как–то глупо квакнул Льюис.

Вонг заговорил теперь тем тоном, к которому вынуждены бывают прибегнуть профессора, беседуя с совсем уж тупыми студентами, – чуть ли не по буквам произнося каждое слово:

– У него была та же фамилия, что и у вас. Л. Ь. Ю. И. С. И карточки, должно быть, перепутали. Как бы там ни было, завтра Стивенсон получит результаты ваших анализов. Я вам перезвоню.

– Вонг! Подождите! Это же невозможно…

– Прекрасно понимаю, что невозможно. Вам следует принять пару рюмок спиртного и лечь в постель. Доброй ночи.

Вонг повесил трубку. «Эта цветущая желтая макака не желает иметь ничего общего с усохшим и падшим белым субъектом», – швырнув трубку на рычаг, гневно подумал Льюис. Он сердито закусил губу и почувствовал, как она лопнула; хлынула черная вонючая кровь. Бумажной салфеткой Льюис промокнул ранку. Возникло вдруг такое ощущение, будто в штанах стало мокро, – он приподнялся со стула и на пластиковом сиденье увидел коричневатое, похожее на жидкую грязь пятно.

– Господи, под себя наделал, – прошептал Льюис и заплакал крупными слезами пополам с зеленоватой слизью – капля за каплей они падали на протокол вскрытия.

Обхватив голову руками, он – на свое счастье – потерял сознание.

Девятнадцать тридцать. Круглая довольная луна уже висела высоко в небе. Джереми заканчивал кормить кроликов. Мэрилу, похоже, нервничала – выкатывала глаза и скалила зубы. Джем протянул руку, собираясь ее погладить, – она приоткрыла рот, – но замер, услышав голос Деда:

– Джем, ужинать!

– Спокойной ночи, Мэрилу!

Он послал толстой крольчихе воздушный поцелуй и побежал домой. Красные глаза Мэрилу следили за ним из темноты; черный таракан, проскользнув меж оскаленных желтых зубов, выбрался наружу и забегал по клетке.

Дед Леонард выглядел озабоченным. Сел за стол и, ни слова не говоря, принялся есть капустный салат, жадно запивая его пивом; Джем выдвинул стул и положил себе на тарелку ужин: капуста, сосиски, кетчуп.

– Ты пойдешь завтра на фейерверк? – чтобы что–то сказать, спросил Джем.

– Завтра? – Дед как–то зловеще улыбнулся. – В данный момент я не слишком склонен строить планы на завтра, – продолжил он, не переставая жевать; его глаза, похожие на пару серебряных монет, были прикованы к стакану с пивом.

Он поднял голову, и у Джема возникло такое чувство, будто его пригвоздили к стулу.

– Скажи, Джереми, ты веришь, что мир реален?

Ну вот – и Деда проняло.

– Кто знает, Дед; может быть, я сейчас просто сплю или кому–нибудь снюсь; ты же слышал о таких штуках…

– Но ты чувствуешь, что он реален?

– Ну, наверное. Даже если я и воображаю что–то другое, я чувствую, что он реален.

– Потому что чувствуешь реальным самого себя, да?

Джему стало не по себе; он поерзал на стуле, нацепил на вилку кусок сосиски и поболтал ею в воздухе. Может, за всем этим последует хорошая оплеуха? Или Дед тоже уже созрел? Взгляд Джереми осторожно скользнул в сторону двери, распахнутой в усеянную звездами тьму, откуда круглой мордой смотрела на него луна. Если Дед явно вознамерится схватиться за нож, ему останется только одно – шариком скатиться вниз по ступенькам.

– А можешь ты мне сказать, Джем, как ты себя почувствуешь, если вдруг перестанешь ощущать свою реальность?

– Не знаю. Как во сне, наверное.

– И тебе любой ценой захочется быть настоящим. Ты ощутишь, что распадаешься на ниточки, и попытаешься любым способом уцепиться за настоящую жизнь, и это будет ужасно – разве нет?

– Ну да, конечно же ужасно.

Не упускать из виду дверь и Дедовы руки.

– Ладно, парень, нам ведь на все это плевать – мы то живы, верно?

Сказав это, Дед расхохотался и залпом допил пиво. Джереми салфеткой промокнул лоб.

– Ты ничего не ешь, сынок?

– Да нет же, ем, – буркнул Джем, машинально отправив в рот кусок сосиски.

Лишь бы только они поскорее нашли какое–нибудь противоядие от этого мерзкого газа. Джем решил просунуть ножку стула в дверную ручку – так всегда делают в кино. И спать одетым. А может быть, даже взять с собой в постель охотничий нож, который Дед подарил ему на последний день рождения – чтобы он мог играть в Рэмбо, бегая по холмам.

Дед снова налил себе пива и опять выпил его залпом. Резким движением он наполнил вдруг стакан Джема.

– Пей, сынок; может, и тебя скоро кто–нибудь выпьет! – и опять дико захохотал.

Джем в нерешительности взглянул на него. Пиво? Дед предлагает ему выпить пива? Он поднес стакан к губам и вспомнил о тех юношах–ацтеках, которых поили допьяна, прежде чем вонзить в них жертвенный нож, – так говорила миссис Мюррей, преподавательница истории.

– Ну что же ты не пьешь? – Голос Деда уже гремел, его серебряные глаза сверкали, как чешуя рыбы–луны.

Закрыв глаза, Джем выпил. Горько, зато освежает. Он снова открыл глаза. Дед стоял в дверях, глядя во тьму – словно ему там что–то послышалось.

Какое–то жужжание. Невнятные слова. Шипение. Джем наконец узнал характерный звук одного из радиоприемников и успокоился. Почему только Дед его не выключит? Старые приемники, до блеска надраенные, рядком стояли на длинном столе под крышей веранды. Джем засек среди них один включенный – здоровенная, как телевизор, старая штуковина. Оттуда донесся женский голос, но слов было не разобрать – они тонули в каком–то бульканье.

– Пожалуйста! – вдруг отчетливо крикнула женщина, но ее голос тут же перекрыл симфонический оркестр.

– Что это играют?

– Девятую симфонию Бетховена – был такой немецкий композитор, – не отводя глаз от приемника, ответил Дед.

– Знаю я про Бетховена, – оскорбленно возмутился Джем, – совершенно невозможный глухо–психованный тип. А еще его музыку всегда включают в конце фильмов про войну.

Голос женщины – явно негритянки – перекрыл бурные звуки «Гимна радости»:

– Я не могу!

– Две передачи одновременно пустили, – заметил Джем.

– Но почему, почему! – вопила женщина.

– Забавно, точь–в–точь голос миссис Робсон…

Дед подошел к столу и повернул ручку приемника. Джем заметил, как на обратном пути он раздавил что–то на полу. По небу разлилось молочно–белое сияние.

– Скоро будет гроза, – заявил Дед и взял в руки старый номер «Нэшнл Джеогрэфик».

Он растянулся в кресле–качалке и принялся медленно раскачиваться.

Джереми встал, сполоснул тарелки и исчез в своей комнате. Раз уж мир перевернулся, то остается лишь сидеть перед телевизором – чудом не разобранным на запчасти древним ящиком семидесятых годов, который отреставрировал для него Дед.

Он включил его, и по экрану, шевеля картонными челюстями, дружным шагом двинулись гигантские муравьи. Здорово, сейчас все черные мысли сразу выветрятся!

10

Тоби Робсон неподвижно сидел перед телевизором; на экране Дубина Джо Барнет душил Дорожный Каток Миннесоты, Буффало Джонса. Две огромные туши, тяжело дыша, перемещались по рингу. Робсон, расслабившись, сидел на широком кожаном диване со стаканом виски в руке, устремив пустой взгляд на экран. Он был страстным любителем кеча и никогда не пропускал важных матчей. Но сегодня целиком ушел в свои мысли и словно ослеп.

Лори тронул его за плечо. Тоби подскочил от неожиданности и, словно защищаясь, взмахнул было своей гигантской лапой. Увидев перед собой Лори, опомнился и изобразил на лице улыбку.

– Ты уже вернулся? В холодильнике пицца для тебя.

– Кто выигрывает?

– А?

– Кто выигрывает? – повторил Лори, кивком указывая на борцов.

– А! М–м–м… Кажется, Дорожный Каток.

– А мама где?

– Спит. Знаешь, этот грипп…

Лори уже спешил вверх по лестнице – к Джимми. Тоби Робсон, так и не притронувшись к виски, опять пустыми глазами уставился на экран.

Возле высокой решетки кладбищенских ворот дежурил Мидли: приоткрыв рот, словно бульдог, сидел в патрульной машине, сжимая в руке автоматический пистолет. Биг Т. Бюргер, с зеленой повязкой на лбу, сидел рядом, указательным пальцем любовно поглаживая теплую сталь своей «М–16». Он привез ее из последней командировки – разобрал на части, тщательно смазал и запрятал на самое дно рюкзака. В отличие от Мидли он не потел и не шевелился – замер, как ящерица; в нем проснулся старый инстинкт охотника. В семьдесят пять – сорок два из них в армии – совсем невредно перезарядиться.