Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона - Анна Листопад

Получив необходимые сведения и заручившись поддержкой некоторых людей, Руфь принялась выжидать, когда настанет подходящий момент, чтобы нанести Соломону удар.

Она была вынослива и терпелива. Но когда узнала, что Соломон готовит пышную свадьбу, дабы порадовать свою селянку, Руфь рассвирепела и заторопилась: она не могла позволить Соломону стать счастливым и возвысить Суламифь, которую считала соперницей. Эта самая Суламифь явно метила на ее место в сердце и судьбе Соломона. Ни разу не встретив Суламифь, Руфь возненавидела девушку – до отвращения, до дрожи в смуглых (и одиноких теперь) коленях. Ей не пришлось долго думать: коварный план сам возник в ее отчаянной голове.

Глава 26. Ложь

– Как ты постарел за последние дни, старик, – удивился Соломон, когда Офир, опираясь на свой посох, наконец-то вошел в трапезную. – Садись, говори со мной, мудрый Офир.

– Благодарю тебя, царь, – ответил старик и, лишь мельком бросив подслеповатый взгляд на Соломона, отметил: – А ты, напротив, помолодел. До сих пор я не знал, что глаза твои могут так гореть, а сердце радоваться. Я вижу, что-то произошло в твоей жизни, Соломон!

– О да, Офир. Совсем недавно я понял, что все мои познания в любви были ничтожны и пусты. Я опасался, что никогда не встречу настоящего чувства – напрасно. Теперь я любим.

– И она не знает о том, что ты царь?

– Не знает. Я назвался богатым купцом – и то только тогда, когда увидел, что любим взаимно.

– Но ведь ты скажешь ей о том, кто ты?

– Я думаю об этом, Офир. Но зачем?

– Но ведь это ложь – занять чужое место, назваться чужим именем?

– Я нужен ей сам по себе. Не думаю, что ей важно знать о моем положении и звании. Я люблю ее, она – меня. Вот высшая правда. Все остальное – суета.

– А не думаешь ли ты, что та жизнь, которая сейчас остается для нее за спасительной чертой, созданной тобою, – может выйти из-под контроля и навредить ей? Она даже не будет готова защищаться, застигнутая врасплох?

– Ты опять все портишь, мудрый глупый Офир. Ты же ничего не понимаешь. Поверь мне на слово, что я прав. Разве могу я рассказать тебе обо всех переживаниях любви, чтобы объяснить, как бессмысленно то, что ты говоришь. Порадуйся за меня. Ибо она – роза, лилия, свет моей жизни. Тело ее сильное и стройное. Когда она весела – голос ее напоминает звон росы, когда она случайно каплет с широкого зеленого листа на блестящий плоский камень. Когда моя милая грустна или предается сладкой истоме – ее голос становится вязким, как густой сок дикого винограда, и глубоким, как хрипловатый отзвук созревающего в золотистом сосуде вина… И я даже не могу подумать о том, что она могла бы достаться другому.

– Помнится, не так давно я уже слышал подобные речи о любви. И ты слышал, царь. И тогда ты сказал бедному юноше бежать от такой любви, как от болезни. Ты посчитал ее слишком великой для никчемной жизни обыкновенного труженика и слишком примитивной для человека, способного к поэзии и открытого мудрости.

– Опять этот Эвимелех напоминает о себе! Эвимелех мертв, Офир. По обвинению в убийстве он уже много дней томится в моей тюрьме, в которой невозможно провести больше недели, чтобы смертельно не заболеть.

– И ты действительно поверил в виновность пастуха? Ты – мудрый Соломон, читающий в сердцах людей?

– Дело в том, что сюда примешалось другое дело, старик, – с досадой ответил Соломон.

– Уж не дело ли Ницана, попытавшегося остановить чинимый тобой разврат на священной Храмовой горе?

– Я не хотел с тобой говорить об этом, Офир!

– Поэтому и прятался от меня все это время? Ты знаешь, Соломон, что я не враг тебе. Я рад, что ты излечился от душевных ран и очистился от той смрадной ночи. Не сердись на старика, чей жизненный опыт позволяет утверждать не только то, что все пройдет, как гласит твое кольцо. Я знаю и другую истину: ничего в жизни не исчезает бесследно. Дай бог, чтобы та ночь не вернулась к тебе, и благодарю тебя за то, что ты пришел ко мне с легким сердцем. Назови же имя той, что сотворила чудо и погрузила тебя в новый сон?

– Ее зовут Суламифь, старик.

– Как! Ведь именно это имя называл Эвимелех, воспевая свою возлюбленную!

– Да, это она. Я не смог противостоять ее молодости и свежести.

– Но скажи мне, ведь, когда ты полюбил Суламифь, ты уже знал о гибели ее возлюбленного?

– Какое это имеет значение, Офир? Да, я знал, – солгал он.

– Берегись, Соломон, ибо нельзя построить счастье на горе другого человека.

Больше в разговоре они не касались этой темы. Соломон был по-прежнему весел и здоров. Он не испытывал угрызений совести по поводу судьбы Эвимелеха, ведь не он же подстроил убийство этих самых Неарама и Нехама. Не он тянул его за дерзкий бескостный язык на допросе: непомерная гордость говорила в несчастном пастухе. У Соломона были все основания считать Эвимелеха преступником, а что касается собственного мнения государя – не всегда оно решает исход того или иного дела, имеющего статус религиозного или серьезного политического преступления.

Хотя тайно, в глубине души, он был огорчен сомнениями Офира. Но эти сомнения быстро развеялись под влиянием мыслей о Суламифь. Обсуждая с Офиром новые фрески, выполненные знаменитыми финикийскими мастерами на стенах Храма, восхищаясь музыкой нового придворного поэта, успешно сочиняющего любовные гимны, Соломон почувствовал, что соскучился по своей возлюбленной, и заспешил собираться к ней.

Глава 27. Таинственные посетители

Дни Эвимелеха в подземелье слились в один нескончаемый поток. Вот уже сто лет, казалось ему, сидит он в этих стенах.

Теперь солнце и ветер, дождь и трава воспринимались им как щемящий сердце миф. Все это было создано для других, но не для него. Почему-то ему было запрещено наслаждаться тем, что составляло саму суть жизни, тем, что обычно воспринималось как каждодневное и рутинное, само по себе разумеющееся.

Сладкое спасительное забытье стало его постоянным спутником. Вот, видел он, Суламифь спускается к нему с белого холма. Она несет кувшин вина. Это вино необычайно вкусно. Сейчас он выпьет его, и ему станет легко. Тяжесть в ногах и теле, мешающая встать, пройдет. Он поднимется, откроет железную ржавую дверь и выйдет на свет.

А вот Иаков и Минуха. Они молоды и счастливы. Перед ними большое золотое блюдо, украшенное цветущей ветвью миндаля. На блюде спелые гранаты и виноград. Они видят Эвимелеха, но не зовут его присоединиться к трапезе. Вот вошла Суламифь. Она села за стол и стала класть в рот золотистые сочные ягоды. Она улыбается странною улыбкой, обращенной куда-то в себя, и не замечает Эвимелеха. Она стала еще красивее. Повзрослела. Под сердцем она носит дитя. Но это дитя не Эвимелеха.