Даймон - Андрей Валентинов

Хмыкнул товарищ Север, такое прочитав. Чинили, как же! Вечером поздним, в полной темноте… Нашли, дураки, место и время! Все планы поломали. Трупы — дело необходимое и очень наглядное, но не с них начинать следовало. Сами виноваты, блудодеи!

Про наркотики, само собой, ни слова, ни намёка.

Проанализировал товарищ Север ситуацию и в целом доволен остался. Грешны служивые по уши, если шума не поднимают. Работника милиции, словно свинью, осмолили, а начальство даже вой для приличия не подняло. Искать будут, ищут уже, но тихо потому как… Боятся? Конечно, боятся! Значит, самое время продолжить.

Интересно, этого «П-ко» бетоном заливали?

Послушал Алёша кровожадного товарища Севера, удивился. Ни страха, ни жалости. Ментовский бог с этим «П-ко» — и кол осиновый в дорогу. Но провизорше посочувствовать можно. Вдруг она не от хорошей жизни с наркотой связалась — и со старшим лейтенантом заодно? Варя тоже…

Товарищ Север упрёку не внял, даже не стал лишний раз заметку пересматривать, чтобы запомнить имя-фамилию заживо сгоревшей. Зачем? Не свечку же в ближайшей церкви ставить. Делала, небось, минет прямо на рабочем месте, увлеклась, не заметила, как ночь настала. Старательная была, подстилка ментовская!

И её — в бетон!

Алёше мысли такие не слишком понравились. Черт знает как далеко ушёл товарищ Север от демократических принципов! Жизнь человека — она, знаете ли, священна. Оноприенко-живорез пять десятков душ невинных погубил, а казнить не моги — корми за счёт налогоплательщиков, телевизор цветной в камеру ставь. Потому что европейским путём движемся, а для европейцев жизнь убийцы — высшая ценность. Убийца — он не Караджич какой-то, не Милошевич, к нему с пониманием подходить следует. А что товарищ Север предлагает? Оноприенко, любимое дитя демократия — тоже напалмом? В рот залить, дать окурком зажевать? А как же Совет Европы?

В рот окурок — и прямая трансляция на Страсбург!

Не одобрил Алексей подобные злодейства, осудил. И заметка надоесть успела. Правда, остальное тоже не слишком интересно. Десант с милицией подрался, на «Отечество и Порядок» в суд подали… У них что, других новостей нет? Ага, во Львове свой Десант создали — движение «Опир». Парад провели возле памятника Шевченко, где раньше Ленин стоял. «Опир» — Сопротивление? Интересно, кому?

Что Десант, что «Опир» — какая разница? Одним миром заляпаны!

В урну газету? В урну!

— Варвару Охрименко, пожалуйста… Да, я подожду. Варя? Варя, это я… Да, сегодня приехал, домой ездил… Извини, я не знал, что занята. Я тебе очень видеть хочу, очень! Варя, не бросай трубку! Варя!..

Дорожка 3 — «Город»

Исполняет Борис Гребенщиков.

(2`37).

Песня-загадка. Сейчас, кажется, удалось докопаться до истины. Музыка — Владимира Вавилова (не Франческо ди Милано), слова — Анри Волохонского (не Гребенщикова, не Хвостенко, не Юнны Мориц). Песня написана осенью 1972 год, настоящее название — «Рай». Знаменитый Хвостенко-«Хвост» был её первым исполнителем.

— Женя! Говорю тебе — опасно. Это не шутки! Профессор предупреждал. Опасно!..

— Хорст! Он что тебе — папочка? Мне он папочка, сама разберусь. Все в жизни опасно! По улице ходить — тоже…

— А если ты не вынырнешь? Что тогда, а? Алексей, скажи ты ей, наконец!

— И что мне Алёша скажет? Все, не мешайте! Марш на кухню, можете пока кофе заварить. Алёша, ты кофеваркой пользоваться умеешь?

Милые бранятся — только тешатся. Об этом Алексей подумал уже на кухне, кофеварку изучая. А ещё прикинул, сколько у человека жизней может быть. У него, к примеру. Первая жизнь — студенческая. Никакая, если вдуматься. Ни успехов, ни перспектив, только и хорошо, что шинель не надо надевать. С его «минусом», впрочем, и так бы не взяли.

— Игорь, тебе с сахаром?

— А? Нет, я просто… Алексей, нельзя же так! Женя тебя реально уважает, объясни ей. А то, как в старой книжке про фантастику. Папа-профессор в командировке, а юные пионеры его Машину Времени изучают. Поговори, она тебя послушает.

— Меня?!

Вторая жизнь — демократическая, партийная, в дружной команде господина Усольцева и супруги его. Год назад весело было, интересно. Палатки, листовки, песни у микрофона, журналисты. И победа — почти настоящая. Почти…

Была — и нет. Ни победы, ничего. Наплевать — и забыть.

— Понимаешь, Алексей… Я… Детдомовский я, блин, самый настоящий. Реально! Бросили папа с мамой. Породили — и в мусорное ведро! Ох, встретил бы, ох, поговорил! В детдоме, сам понимаешь… Учился, книжки читал, а все равно. У Жени отец — кто? То-то и оно. Женя с детства на трех языках разговаривает. Реально! Спасибо Десанту, в бандиты не пустил! А ты — интеллигент…

— Интеллигент-либераст. В очках и галошах.

— Не в галошах, Алексей. Если ты с самим Семёном связан…

Вот именно. Ещё одна жизнь: Семён, он же товарищ Север. Но об этой жизни думать пока не хочется. Не место, не время. Лучше просто пить кофе за кухонным столом, по сторонам поглядывать. В таком доме и кухня непростая. Посуда — словно не из магазина, а из музея, знакомый запах восточных благовоний. На стене — цветная фотография в рамке. Раки, целая дюжина, только что из кастрюли. Здорово снято, хоть сейчас на выставку. Чья работа, кто постарался?

— Жаль, поговорить нельзя. Ни с Семёном, ни с Юрием Владимировичем. Ты, Алексей, про Львов слыхал? Там же штурмовиков собирают, эсэсовцев! Эти, из «Опиру»…

— «Опору», Игорь. Там чередование гласных.

— Фашисты там! Реально! «Сичевые стрельцы»! Если сократить, что выходит? «СС»! Помнишь, Профессор про переворот говорил?

Опять политика! И на профессорской кухне от неё не спрячешься, не затаишься. А хотелось бы! Прав Хорст Die Fahne Hoch — точно как в старой книжке. Профессор в нетях, любопытная дочка в его компьютере шмон устраивает. Что ты, папа, там хранишь, от дочки любимой прячешь? Не Машина Времени, но где-то близко.

Женя-Ева и позвонила — по мобильнику. Алёша уже в метро спускался, а из кармана — «Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen…».

…Специально для Евы, для её звонков, подобрал. То ли из вредности, то ли для достоверности. Хотел для Игоря «Суоми-красавицу» найти, но не успел.

В метро спускаться не пришлось. Рядом Профессорова квартира — десять минут ходу от автовокзала. А как в дверь знакомую позвонил, так и началась ещё одна жизнь, самая интересная. Как в романе: копалась Ева в компьютере, пароли папины вскрывала.

Нашла.

Непонятно что пока, но, кажется, «именно то». Ещё одна программа, настоящая. Ева даже взглянуть не дала. Как успел догадаться Алёша — ещё одна картинка. Не просто картинка, понятно, нечто сложное, огоньками мигающее. «Именно то», что верным курсом между облаков направляет.

— Игорь! Неужели ты не понимаешь? Десант, «Опир»… Политики вами в шахматы играют! В шашки — в «Чапаева», в вышибалочку!

— Нет, Алексей. Пытаются, конечно, но мы не позволим. Видал, чего творится? Из Киева ребята приехали, рассказывают. Кто бы на выборах не победил, проигравшие не смирятся, людей на улицу погонят. Под пули! Вот тогда мы, Десант, и понадобимся.

— Игорь, о чем ты? Какие к черту пули?

…То ли дело напалм! Просто — и красиво, как детской песенке. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло…» Не гаснет. Проверено!

— Самые настоящие, Алексей. Думаешь, зачем в стране подполье создавать? Именно на такой случай. Начинать следует не когда петух в… в ухо реально клюнет, а прямо сейчас. Север… Семён — молодец! Ты знаешь…

— Нет! Не знаю, Игорь. И знать не хочу.

И ещё одна жизнь — та, что с Варей. Но тут полный аврал. Ни разобраться, не выбраться. Сегодня она снова к хачу пойдёт…

В бетон, в бетон, в бетон!..

— А зачем прятаться, Игорь? Почему бы самого Профессора не спросить? Расскажет, объяснит.

— Ага. Ты его, Алексей, ещё не знаешь.

Не стал спорить Алёша с Хорстом Die Fahne Hoch. Зачем? Всегда полезно кое о чем умолчать. Пригодится — вроде запасного магазина. Многое о Профессоре узнать не довелось, но и малое интересным бывает. Хорошая вещь — Интернет. Перешерстил Алексей все, что об институте Монро нашлось, и на русском, и на нерусском. И о Профессоре — тоже. На первый взгляд ничего странного: родился, учился, защитился. В списке публикаций — все про секты и про «кризисные культы». Но с Миллениума совсем иные статьи пошли. Про эвереттику, скажем, или про Джека Саргати. Алёша даже не представлял, что это такое, с чем едят. Ничего, узнал. И про Хью Эверетта с теорией «многомирья», и про Джека Саргати, изобретателя Q — реальности, и даже про облака, между которых довелось побывать. Не до самого донышка, но кое-что сообразить сумел.

А когда сообразил, понял, что может быть за белыми облаками, тогда и подумалось. Эту бы жизнь главной сделат! Все остальное — чепуха, мелочь, дешёвка. Даже канистра с напалмом.

Хотя… Одно другому не помешает.