Эоловы арфы - Владимир Бушин

А виновник всего этого целый день мотался верхом по городу — от окраины к окраине, от баррикады к баррикаде, от отряда к отряду — и именем Военной комиссии всюду руководил перестройкой, расширением беспорядочно возведенных укреплений, сооружением новых преград на опасных направлениях. Он нашел время и на то, чтобы сформировать специальную саперную роту, которая сразу же очень пригодилась на оборонительных работах. А позже, когда члены Комитета безопасности разошлись из ратуши по домам, Энгельс и командиры других отрядов проникли в складское помещение ратуши, где хранилось около восьмидесяти ружей гражданского ополчения, и забрали их. Он предлагал перепрятать ружья в другое место, чтобы завтра раздать их по строгому выбору. Но командиры отрядов пришли в такой восторг от удачи, что тут же, возле ратуши, ружья были розданы направо и налево.

Уже стемнело, а Фридрих все ходил по улицам города, всматривался в их повороты, в расположение домов, прикидывал, где и что надо завтра сделать для укрепления обороны этого или того района. На улицах было неспокойно. Проходили какие-то группы людей, иногда слышались то тревожные, то пьяные крики, раздавались одиночные выстрелы, вот где-то недалеко вдребезги разбили окно. А Энгельс весь ушел в изучение столь хорошо знакомого города как арены предстоящего боя. Он вспомнил совет Наполеона: находясь в любом городе, внимательно всмотритесь в него с военной точки зрения — ведь кто знает, может быть, когда-то случится этот город брать. «Или защищать», добавил Фридрих.

Он в раздумье остановился перед узорчатой чугунной оградой с двумя высокими круглыми колоннами ворот, украшенными наверху вазами античного рисунка. За оградой — продолговатый двор, замкнутый с трех сторон корпусами трехэтажного серого здания. Фридрих знал его лучше всех других зданий города. Это была гимназия. Узкий двор, массивная ограда, ряды окон с частыми, похожими на решетки переплетами рам всегда в его глазах придавали зданию тюремно-казарменный вид. Правда, несмотря на такое обличье этого здания, в пятнадцать — семнадцать лет Фридрих пережил здесь и светлые дни, и радостные события. Но сейчас он смотрел на него с мыслями и чувствами, весьма далекими от юношеских воспоминаний. Здесь же можно создать прекрасный узел обороны! Стоит лишь по ту сторону ограды, от правого крыла здания до левого, протянуть хорошую баррикаду. Разумеется, надо будет взять под наблюдение крышу и следить за тем, чтобы враг не проник в тыл через окна и черный ход. Более того, необходимо позаботиться, чтобы в крайнем случае использовать черный ход для отступления.

Энгельс решил измерить шагами глубину и ширину двора. Нажал на калитку. Она оказалась запертой. Нагнувшись, он увидел квадратный черный металлический замок. Все тот же! Ну, это не преграда. В гимназии было четыре человека, которые умели открывать замок без ключа, Фридрих — из числа этих четырех. Надо пальцем левой руки нажать на себя нижний болт, правой сунуть в скважину гвоздь — Энгельс пошарил в карманах, нашел пилку для ногтей — и сделать несколько движений сверху вниз. Готово! Калитка скрипнула и отворилась. Он перешагнул чугунный порожек и начал считать шаги: один, два, три… Когда до крыльца, ведущего к входной двери в гимназию, оставалось шагов десять, стеклянная дверь вдруг открылась и на пороге возникла странная высокая фигура.

— Это вы, Фридрих?

Энгельс оторопел.

— Я жду вас давно. Ну идите же, идите…

Ханчке! Боже мой! Что он тут делает? В такое время…

Энгельс взбежал на крыльцо и порывисто обнял учителя.

— Доктор Ханчке! Почему вы здесь? В ваши годы…

— А какие мои годы, Фридрих? Мне всего пятьдесят три. Да, это почти в два раза больше, чем вам, но, право же, не так много.

Он запер дверь, и они медленно пошли по коридору темного, слабо освещенного лишь уличным светом окон здания. Энгельс не был в этом доме почти двенадцать лет, но тут, кажется, ничего не изменилось, и он прекрасно помнил расположение всех классов, комнат, аудиторий.

— Зайдем хотя бы сюда, — пригласил Ханчке и отворил дверь в актовый зал.

Из-за больших венецианских окон здесь было посветлее. Они сели на ближайшую скамью в последнем ряду, и Ханчке сказал:

— Я знал, я был уверен, что вы придете взглянуть на свою alma mater. И если не сегодня, то завтра, послезавтра я все равно дождался бы вас.

— Но так вы могли и не дождаться меня, — удивился Фридрих, — ведь калитка заперта, а вы здесь, внутри…

— Во-первых, — с оттенком шутливого торжества провозгласил учитель, — мне известно, что вы умеете открывать замок без ключа. А кроме того, мне казалось, что вам захочется взглянуть на этот зал, пройтись по этим коридорам…

«Бедный сентиментальный старик! — подумал Энгельс — в его глазах Ханчке все-таки был стариком. — Alma mater! Он и не догадывается, что меня сегодня привело к ней. И он не поверит, если я ему скажу, что сейчас она для меня прежде всего — возможная боевая крепость».

— Вы сильно изменились, Фридрих, — сказал учитель, вглядываясь сквозь сумрак в лицо своего воспитанника. — Эта борода… Вы стали совсем мужчиной.

— Еще бы! Было достаточно времени, — улыбнулся Энгельс. — От вас я ушел, когда мне еще не исполнилось и семнадцати, а сейчас под тридцать… А вы, доктор Ханчке, кажется, все такой же.

В пустом зале голоса раздавались гулко, а стоило сказать слово погромче, как оно отзывалось эхом где-то под высоким потолком, в темных углах, и самые простые, обыденные из этих слов вдруг обретали значительность, звучали веско или загадочно.

— Нет, внешне я изменился тоже. И поседел, и стал тяжелее. Но я, — Ханчке приложил руки к груди, — остался прежним в душе. Вы же, мой друг, переменились, совсем — и внешне, и внутренне. Я читал кое-что из того, что вышло из-под вашего смелого пера… И, кажется, перемены внутренние у вас гораздо значительнее и глубже.

«Глубже!» — повторил странный голос из темноты.

Энгельс понял, что сейчас начнется серьезный разговор, и, предчувствуя бесполезность этой затеи, захотел отодвинуть, отсрочить ее. Он встал, подошел к окну.

— Хотите вспомнить, что там, за окном? — по-своему понял собеседника и умилился Ханчке.

— Да, — ответил Энгельс. — Жаль, что почти ничего не видно.

Но едва он взглянул в окно, как сквозь смутные очертания в памяти всплыл с четкостью хорошо изученного квадрата оперативной карты тот вид, который откроется отсюда днем.

— Конечно, Фридрих, вы стали совсем другим человеком, — сказал Ханчке, когда собеседник снова сел рядом, — не таким, как все ожидали.

— Гораздо хуже? — усмехнулся Энгельс.