Глаз Эвы - Карен Фоссум

Она прошла в ванную, избегая смотреть на себя в зеркало, чтобы не расстраиваться. Вытащила упаковку пластыря из аптечки и оторвала кусочек, залепила им рану и сделала три глубоких вдоха и выдоха. «Мы с Майей были подругами детства», – прошептала она. И вернулась в гостиную.

Он все еще стоял посреди комнаты, она кивнула, предлагая ему сесть.

Он еще не успел рта раскрыть, как ее вдруг пронзила мысль о том, что она забыла что‑то важное, она хотела исправить ошибку, но было поздно, потому что он уже начал спрашивать, и она не могла думать ни о чем другом.

– Вы знаете Майю Дурбан?

Она откинулась на спинку кресла.

– Что? Да, знаю.

– Вы давно с ней виделись?

– Нет. Вчера. Вчера вечером. Он медленно кивнул.

– Вчера, в какое время?

– Где‑то часов в шесть или семь, по‑моему.

– Вы знаете, что ее нашли мертвой в собственной постели в двадцать два часа?

Эва облизала пересохшие губы и сглотнула слюну. «Знаю ли я? – подумала она. – Слышала ли я об этом? Ведь еще так рано…»

И увидела газету, лежащую на столе первой страницей вверх.

– Да. Я читала в газете.

Он взял газету, перевернул ее и внимательно посмотрел на последнюю страницу.

– Да. Я вижу, вы не подписаны на нее. Нет бумажки с адресом. А вы всегда по утрам ездите за газетами?

В нем было какое‑то упорство, наверняка он из таких, что и булыжник заставит разговориться. У нее нет ни одного шанса.

– Да нет, не каждый день. Но довольно часто.

– А откуда вы узнали, что убита была именно Дурбан?

– Что вы имеете в виду?

– В газете, – тихо заметил он, – ее имя не названо.

Эва почувствовала, что вот‑вот потеряет сознание.

– Нет, но я узнала дом на фотографии. И именно ее окно было помечено крестиком. Я хочу сказать, что из статьи я поняла, что это Майя. Она же была… Вот здесь написано, – она наклонилась вперед и показала пальцем строчку «в поле зрения полиции» и «занятие проституцией». – И «тридцать девять лет». Так что я поняла, что речь идет о ней, сразу же поняла.

– Вот как? И что же вы подумали? Когда поняли, что это она убита?

Эва лихорадочно пыталась найти правильные слова.

– Что ей следовало бы послушаться меня. Я пыталась ее предостеречь.

Он молчал. Она думала, что он продолжит задавать вопросы, но он молчал; смотрел по сторонам, на ее черно‑белые картины, причем не без интереса, потом взглянул на нее, по‑прежнему молча. Эва почувствовала, что ее прошиб пот. Рана на руке зачесалась.

– Наверное, вы собирались с нами связаться, я просто вас опередил?

– Что вы имеете в виду?

– Вы были в гостях у подруги, а на следующий день прочитали в газете, что она убита. Поэтому я, совершенно естественно, предполагаю, что вы хотели связаться с нами, потребовать объяснений, может быть, помочь нам?

– Да‑да, конечно, я просто не успела.

– Наверное, вымыть посуду было важнее?

Эва совсем растерялась – так пристально он смотрел на нее.

– Майя и я – мы были подругами детства, – произнесла она тусклым голосом.

– Продолжайте.

Она была в таком отчаянии, что едва могла говорить; попыталась собраться, но уже не могла вспомнить, что именно собиралась рассказать.

– Мы случайно встретились в «Глассмагасинет», мы не виделись двадцать пять лет, и мы пошли с ней выпить кофе. И она рассказала мне, чем занимается.

– Да. И довольно долго.

Он опять замолчал, а она продолжала. Отвечать, только отвечать на вопросы, не получалось.

– И мы вместе ужинали, вечером в среду. А потом пили кофе у нее дома.

– Значит, вы были у нее в квартире?

– Да, но очень недолго. А вечером я уехала на такси, и Майя попросила, чтобы я приехала потом с картиной. Она захотела ее купить. Я художница. Она, правда, считала это делом безнадежным, ведь я почти не продаю свои картины, и когда я сказала, что у меня отключили телефон, она просто захотела мне помочь и купить картину. У нее было очень много денег.

Она подумала про деньги на даче, но не сказала о них.

– И сколько она вам заплатила за картину?

– Десять тысяч. Именно столько мне необходимо, чтобы заплатить по счетам.

– Она сделала хорошую покупку, – неожиданно произнес он.

Глаза Эвы широко распахнулись от удивления.

– Значит, она хотела, чтобы вы вернулись. И вы вернулись?

– Да. Но только для того, чтобы отдать картину, – быстро сказала она. – Я взяла такси. Картину упаковала в плед…

– Я знаю. Номер машины был F‑16 [23]. Но я бьюсь об заклад, что все обошлось, – улыбнулся он. – Сколько вы у нее пробыли?

Эве стоило невероятных усилий сохранить лицо.

– Наверное, около часа. Я съела бутерброд, и мы еще немного поболтали. – Она встала, чтобы взять сигарету, открыла сумку, которую сама же поставила на обеденный стол, и увидела пачки денег. Она быстро захлопнула сумку.

– Вы курите? – внезапно поинтересовался он и помахал пачкой «Принс».

– Да, спасибо.

Эва вытянула из пачки сигарету и схватила зажигалку «Зиппо», которую он протянул ей через стол.

– Такси заехало за вами в восемнадцать часов, значит, у Дурбан вы были где‑то в восемнадцать двадцать, да?

– Да, наверное, но я не смотрела на часы.

Она лихорадочно затягивалась и выпускала дым, пытаясь как‑то унять волнение, поднимавшееся откуда‑то изнутри. Не помогало.

– Вы были там примерно час. Значит, вы покинули квартиру примерно в девятнадцать двадцать?

– Я уже говорила, что на часы не смотрела. Но она ждала клиента, и я не хотела с ним встречаться, поэтому ушла задолго до того, как он должен был прийти.

– А когда он должен был прийти?

– В восемь часов. Она сразу мне сказала, что в восемь ждет клиента. Он должен был позвонить в дверь два раза, такой у них был условный сигнал.

Сейер кивнул.

– А вы знаете, кто это был?

– Нет. Я не хотела этого знать, мне это казалось отвратительным, то, чем она занимается, ужасным, я не могу понять, как она могла и как кто‑то вообще может этим заниматься.

– Возможно, вы последняя, кто видел ее в живых. Не исключено, что мужчина, который пришел в восемь, и есть убийца.

– О? – она глубоко вздохнула, как будто само это предположение привело ее в ужас.

– На улице никого не встретили?

– Нет.

– А как вы добрались до дома?

«Говори правду, – подумала она, – когда можно, говори правду».

– Я пошла налево. Мимо заправки «ESSO» и «Gjendisige»[24] . Потом вдоль реки и через мост.

– Но это длинный путь.

– Я не хотела идти мимо пивной.

– Почему?

– Там вокруг по вечерам много разного народа слоняется.

Это была чистая правда. Что может быть хуже – идти мимо толпы пьяных мужиков.

– Ясно.

Он посмотрел на ее заклеенную пластырем руку.

– А Дурбан вас не проводила?

– Нет.

– Она заперла за вами дверь?

– Не думаю. Но, может быть, я просто не обратила на это внимания.

– И ни в подъезде, ни на улице вы никого не встретили?

– Нет. Никого.

– А вы не обратили внимания – не были ли там припаркованы какие‑то машины?

– Не припоминаю.

– Ладно. Значит, вы перешли по мосту и…

– Что вы имеете в виду?

– Куда вы направились?

– Домой.

– Вы пошли домой пешком? С Торденшоллсгата до Энгельстада?

– Да.

– Путь неблизкий, правда?

– Возможно. Да, неблизкий. Но мне хотелось пройтись. Мне надо было о многом подумать.

– И о чем же вы думали, если вам понадобилась столь продолжительная прогулка?

– Ну, это связано с Майей и вообще, – пробормотала она. – Как она такой стала. Мы с ней так хорошо знали друг друга, правда, это было давно, но я все равно не могла этого понять. Я думала, что знала ее, – сказала она, как бы размышляя про себя.

Эва загасила сигарету и откинула волосы назад.

– Значит, вы встретили Майю Дурбан утром в среду впервые за двадцать пять лет?

– Да.

– И ненадолго заезжали к ней вчера вечером между шестью и семью?

– Да.

– И это все?

– Да. Конечно, это все.

– Вы ничего не забыли?

– Нет, не думаю.

Он встал с дивана, снова кивнул, потянулся за зажигалкой, на которой были теперь отпечатки пальцев Эвы, и сунул ее в нагрудный карман.

– А вам не показалось, что она чем‑то обеспокоена?

– Да нет, не показалось. Майя была на коне, она всегда такая была. «Все под контролем».

– Случайно в разговоре с вами она не обмолвилась, что ее кто‑то преследует? Или что у нее конфликт с кем‑то?

– Нет, ничего такого.

– А пока вы там были, никто не звонил?

– Нет.

– Ну, не буду вам больше мешать. Будьте добры, позвоните, если вдруг что‑то вспомните, то, что покажется вам важным. Что угодно!

– Хорошо!