Первое имя - Иосиф Ликстанов

По лицам ребят было видно, что им близки опасения Маркова-старшего, принесенные в класс его сыном: все же плановик Марков был известен как человек дельный, Гора Железная прислушивалась к его словам. Теперь ребята ждали Паниного ответа, заранее с ним не соглашаясь.

Паня понял это и обиделся за отца.

— Болтаешь ты, Марков, лишь бы языком молоть! — воскликнул он. — Я моим батькой не хвастаюсь, только я скажу, если надо: Пестов знает, что делает, и Полукрюков у него быстро научится. А если даже не выучится… Да что там говорить! Будто ты не знаешь, как Пестов Рудную гору срыл? Один сменщик на фронт добровольцем пошел, а другой сменщик неважно работал, так Пестов по две смены подряд разворачивался да еще своему напарнику помогал. Пестов хоть за двоих будет работать — за себя и Полукрюкова, а траншею сдаст по графику, точка в точку!

Паня сразу получил два толчка.

Его толкнул в бок Толя Самохин, и неприятно толкнулось в груди сердце. В чем дело?.. Он обернулся и увидел Федю Полукрюкова, только что вошедшего в класс с Геной и Егоршей.

— Слышал, Федька? — задорно спросил Гена. — Слышал, так помни!

Конечно, Федя слышал слова Пани. Он остановился посередине прохода между партами, смотрел на Паню и совсем не к месту улыбался… Да, он улыбался, но непонятной была эта улыбка! Будто Федя извинялся, просил прощения. Потом он отвернулся, ссутулился, прошел к своей парте и неловко опустился на скамью, а Паня все еще как бы видел его улыбку и готов был провалиться сквозь землю.

От двери послышался зов:

— Пестов, иди к пионерской комнате, там портрет твоего батьки вывесили!

Воспользовавшись этим предлогом. Паня пулей вылетел из класса, но, конечно, не смог убежать от неприятного чувства только что допущенной грубой неловкости. И надо же было, чтобы все сложилось так нелепо!

На стене возле пионерской комнаты появился новый стенд: «Учитесь так, как трудятся герои пятилетки!» Портретную галерею передовиков на этом стенде, конечно, открывал Григорий Пестов.

Ребята рассматривали стенд, называли фамилии горняков, перечисляли их награды…

— Пань, на минутку!

Егорша, пришедший вслед за Паней, потащил его в конец коридора, схватил обеими руками за лацканы пиджачка, и у Пани заныло сердце. Острое личико Егорши было таким ожесточенным, в его зеленоватых глазах горела такая ярость, что любой испугался бы.

— Ты что, ты что делаешь? — спросил Егорша. — Ты понимаешь, болванище, что делаешь? Или у тебя нет никакого соображения?

— А что я такое особенное сделал? — пролепетал Паня.

— Ты сказал, что Степан на траншее совсем ни к чему, что Пестову придется за него работать… Я сам слышал и другие тоже.

— И ничего подобного? Я говорил ребятам, что мой батька взялся выучить Степана и выучит… А вы слышали то, что я напоследок сказал? Ясно дело, если Степан не справится, так батя хоть даже за троих сработает, а траншею не затянет.

— А твой батька? Твой батька тоже говорит, что Степан, может быть, не справится?

— Нет, батя хвалит Степана, батя в нем уверен…

— Зачем же ты Степана ни во что перед ребятами поставил? — так и подпрыгнул Егорша. — Теперь весь класс на Федю навалился. Ребята расспрашивают, как Степан в Половчанске работал, боятся, что Степан не вытянет. Думаешь, Феде это приятно?.. Вчера Роман сказал мне, как та будешь учить уроки по-новому. Федьке это тоже понравилось, он хотел с тобой сегодня договориться. Пришел в класс, а ты…

— Не виноват я, Егорша, что так вышло, ну не виноват вовсе! — повторял Паня. — Ты объясни Полукрюкову, ладно?

— Эх, ты! — Егорша еще раз выругал Паню и ушел в класс.

Словом, плохо начался день…

Правда, с первых же минут нового учебного года Паня заставил себя взяться за работу и не пропускать ни одного слова, сказанного учителем истории Игорем Платоновичем, но далеко не каждое слово дошло до него и запомнилось.

Парта Фелистеева — Полукрюкова была второй сбоку от парты Пестова — Колмогорова, так что Паня все время видел Федю. Новичок сидел понурый, безучастный ко всему окружающему, будто он посторонний, будто ему здесь нечего делать. И с каждой минутой Паня, сам не сознавая этого, жалел его все сильнее.

Вдруг он принял решение:

«Если Егорша не скажет Федьке, как все было, я сам ему скажу на большой перемене… Чего там! Подойду объяснюсь — и до свиданья…»

Этот план принес ему некоторое облегчение.

Почта «передай дальше» доставила Пане записочку:

«Пест, после обеда поедем в лесопарк. Марков».

И еще записочка:

«Правда, что ты хочешь щелкать пятерки, как орехи?»

И еще одна:

«Ку-ку, угадай, кто писал!»

Своим корреспондентам Паня не ответил и равнодушно отмахнулся от бумажного шарика, угодившего ему по носу.

— Слушай данные разведки, Пань, — шепнул Вадик. — Это Валерик Коршунов ведет прицельный огонь с закрытых позиций. Дай ему горячего огонька из главного калибра! Где твоя медная трубка? Дома забыл? Ну, возьми пока мою.

— Не мешай! Слушай лучше Игоря Платоновича. Легче будет урок учить.

— Ух, ты просто не знаешь Игоря Платоновича. Если он заметит, что мы его слушаем, так он в другой раз непременно нас вызовет.

— И пускай. Пятерки получим.

— Для того чтобы пятерку получить, надо урок учить.

— И выучим.

Вадик хмыкнул и принялся писать записочку.

Началась перемена, поднялась шумная суматоха, так как ребята, отвыкшие за лето от парт, спешили размяться. Они бросились в коридор и увлекли за собой Паню.

— Чего ты с людьми не здороваешься, Пестов? — весело окликнул его Егорша.

Рядом с Егоршей стоял Федя Полукрюков. Сразу стало ясно, что Егорша уже сказал ему все, недаром Федя так приветливо, широко улыбается. И Пани, невольно ответив ему улыбкой, смущенно глядит на Егоршу и не знает, как ему теперь держаться.

Федя вывел его из затруднительного положения.

— Здравствуй, Пестов! — сказал он, протянув руку.

— Здравствуй! — Покрасневший Паня поздоровался с ним и тотчас же вернулся в класс.

На душе у него было так, будто внезапно рассеялась тяжелая туча, скрывавшая свет и простор. Значит, с сегодняшним недоразумением кончено. И… и неужели он пошел на мировую с Федей? Да, кажется… И сердце не воспротивилось этому, неприязнь не посмела подать голоса?.. Очень хорошо, и особенно хорошо потому, что теперь можно целиком отдаться основной своей заботе, которая, кстати, уже известна всему отряду.

В классе, заняв учительский стол, братья Самохины играли в футбол, хлопая ладонями возле легкого бумажного шарика и стараясь загнать его в ворота, обозначенные кусочками резинки.

— Пань, правду Егорша говорит, что ты будешь уроки по-новому учить? — спросил Толя.

— Не иначе! — солидно ответил Паня.

Беловолосые и серьезные крепыши Самохины выслушали его одобрительно.

— Это хорошо… — начал Толя и хлопнул по столу.

— …волевиком быть! — закончил Коля и хлопнул еще громче. — Никогда двоек не будет.

— А вам кто мешает? Беритесь сегодня, — предложил Паня.

— Сегодня?

Братья-неразлучники обменялись взглядами.

— Сегодня нельзя, потому что на стадионе… — начал Толя.

— …играют полуфинал «Горняк» и химики, — закончил Коля.

— Как хотите, а я сегодня начинаю, и Вадька со мной.

— Вадька тоже волевик? — в один голос спросили братья, легли животом на стал и расхохотались, дрыгая ногами.

— Очень глупо! — рассердился на этот явный розыгрыш Паня и ушел.

Кстати, где Вадик? Только что он мелькал тут и там, с кем-то поспорил, с кем-то пошептался и вдруг исчез.

Паня вышел в коридор и увидел, что Вадик разговаривает с Геной Фелистеевым, причем рослый Гена был похож на вопросительный знак, склонившийся к толстенькому восклицательному знаку.

— Ух, Генка, не думай, что ты меня подловил, на меня сел и поехал! — воскликнул Вадик. — Давай сделаем, как я говорю, а то пожалеешь, да поздно будет.

— Пожалеешь ты, а не я… Недолго ждать придется, — сказал Гена и ушел.

— О чем у вас разговор? — схватил Вадика за руку Паня.

— О чем?.. О том… Я просил Генку наш спор на футболистов поломать, — с запинкой ответил Вадик. — Мне болельщики сказали, что «Горняк» может проиграть финал, потому что Костюков не в форме — у него фурункул сел на шее.

— Так тебе и нужно! Ты лучше не о футболе думай, а о том, что мы волевики и сегодня учимся по-новому. Тебе надо волю закалять.

— Да, я, конечно, закалюсь… — рассеянно согласился Вадик и заговорил совсем о другом: — Знаешь, я тоже думаю, что Степан никогда не догонит твоего батьку, правда? Пусть не задается половчанский глинокоп, что его брата в пестовскую бригаду взяли и…

— А ты не болтай об этом! Ясно, Степан моему бате не ровня, а говорить так не смей, потому что нехорошо получается перед Федькой.