У истоков Руси: меж варягом и греком - Владимир Егоров

Боже, таких сырых, вонючих и захламленных лабиринтов не найти больше нигде! После четверти часа блуждания в кромешной тьме, я так и не нашел ничего, содержащего хоть каплю алкоголя в любом его проявлении, и уже хотел несолоно хлебавши вылезать обратно, как мой башмак задел нечто, звякнувшее весьма и весьма стеклянно. Не сразу рука нащупала горлышко бутылки, оказавшейся непомерно тяжелой, настолько тяжелой, что я с трудом вытащил ее наверх — интересно стало, что за тяжесть может храниться в обычной стеклотаре. Однако по внимательном рассмотрении эта тяжеленная стеклотара оказалась совсем не обычной. В моих руках была покрытая плесенью тыквообразная бутылка из почти черного непрозрачного стекла с огромной деревянной пробкой, которая сама собой с тихим «чпоком» выскочила из горлышка, и из бутылки потянулась тонкая струйка грязно-серого дымка. Я немедленно загнал пробку обратно и судорожно дернулся искать противогаз. Но прежде чем до моего сознания дошла вся бессмысленность этого порыва, откуда-то сверху раздалось громкое:

— Ап-п-п-чхи! — И замогильный голос прогундосил: — О величайший, достойнейший, прекраснейший, умнейший и добрейший из величайших, достойнейших, прекраснейших, умнейших и добрейших! Не закрывай, во имя Пророка, да прославятся твое и его имена в веках, этой бутылки, пока я не воссоединюсь!.. Ап-п-п-чхи!

Я поднял глаза и обмер. Надо мной под прокопченым потолком болталась, как надутый водородом шарик, голова в затейливо накрученной грязной чалме. Тела не было, только плавающая отдельно и чуть дрожащая ладошка вежливо прикрывала рот головы, корчившейся в позывах чихания.

Чуть придя в себя и лишь слегка заикаясь, я спросил:

— Т-ты кто? Уж не Ха-хот-табыч ли?

— Он, он самый, Гасан Абдурахман ибн Хоттаб Ибн… и так далее, — согласно закивала голова и из-за отсутствия шеи завертелась под потолком, еще больше смахивая на воздушный шарик. Потом она вдруг прекратила вертеться, уставилась на меня проникновенным взором и нежно проворковала: — Пробочку-то, дорогой, отпусти, во имя Аллаха милостивого и милосердного, не придерживай. А то как-то неудобно, понимаешь, голова здесь, а тело там… Ап-п-п-чхи!

С этим громогласным «апчхи» пробка вылетела из бутылки, больно ударив меня по руке, и воссоединившийся с телом Хоттабыч плавно спланировал в ближайшее кресло. Дело принимало занятный оборот. Я присел напротив и спросил, стараясь сохранить серьезность:

— Ну что, будешь служить мне?

— Еще чего! — закачалась чалма.

— Почему это?

— А с чего бы, о никчемнейший из никчемнейших, я должен тебе служить? Ап-пчхи!

Вот так метаморфозы! Как быстро величайший, достойнейший, прекраснейший, умнейший и добрейший превратился сначала в просто дорогого, а затем вдруг без всякого перехода в никчемнейшего. После такого делай добро людям… Хотя при чем тут люди? Передо мной сидел и, кажется, нагло ухмылялся джин.

— Ну как… Вроде так полагается.

— Хрен тебе, о глупейший из глупейших! Я обязан служить только величайшему, достойнейшему, прекраснейшему, умнейшему и добрейшему из величайших, достойнейших, прекраснейших, умнейших и добрейших — Сулейману ибн Дауду, мир с ними обоими.

— А как же Володька Костыльков, пардон, Волька ибн Алеша?

— О, Волька ибн Алеша, да пребудет он во здравии, — Хоттабыч молитвенно сложил руки у носа, — освободил меня от печати Сулеймана ибн Дауда, еще один мир с ними, всеми троими! А ты что, шайтан из шайтанов? Думаешь ты освободил меня? Очень надо было! Если ты заметил, о, заносчивейший из заносчивейших, пробку-то я сам открыл. Изнутри. Без твоей помощи. Любопытство, так сказать…

Вот чертов джинн! Любопытно, видите ли, ему стало. Да катился бы он… Но джин только самодовольно усмехнулся:

— Спокойней, спокойней, о, неврастеничнейший из неврастеничнейших! Я же тебя без рентгена насквозь вижу и мысли твои читаю, как если бы они были написаны золотом на тончайшем шелке рукой искуснейшего из каллиграфов, когда-либо писавших Книгу. Никуда я не покачусь. Дело в том, о, несведущий из несведущих, мне тоже интересно знать, что рассказал Повелителю правоверных досточтимый Ахмед ибн Фадлан, да пребудет на нем высочайшее благословение.

Хоттабыч поудобнее устроился в кресле, явно намереваясь присоединиться к тебе, мой ничего не подозревающий читатель. Джинн прикрыл глаза, и гостиная Баскервидь-холла тут же наполнилась скрежещущими звуками, как будто никуда не уезжавший Бэрримор непрерывно открывал и одновременно закрывал дверцы сотни рассохшихся буфетов с настойками и наливками. Да, храпеть джинны умеют! Ладно, пусть пока дрыхнет старикашка, а там поглядим.

Итак, кажется, мы будем читать ибн Фадлана втроем: я, ты, мой вернувшийся ко мне читатель, и Хоттабыч. Поскольку теперь в гостиной Баскервиль-холла некому налить в воображаемые бокалы вонючего древнего пойла из тутошних подвалов, да пропадут они пропадом, мы будем обсасывать самые занятные места записок ибн Фадлана, посасывая при этом вместо протухшего эля свежий баночный «ПИТ». Зато ты, мой суетливый читатель, по-прежнему можешь время от времени покидать нас с Хоттабычем по своим делам и в любое удобное для тебя время возвращаться обратно (не забыв принести новую упаковку пива!), а я все так же буду терпеливо дожидаться тебя, чтобы продолжить прерванное чтение. Но прежде чем приступить к новому этапу самообразования, полезно напомнить тебе, мой не чересчур эрудированный читатель, об обстоятельствах появления на свет нашего чтива.

В глубоко чтимом мною многотомном издании — Большой советской энциклопедии (в дальнейшем мы опять будем пользоваться аббревиатурой БСЭ) — об ибн Фадлане можно прочитать следующее:

«Ибн Фадлан Ахмед ибн Аббас, арабский путешественник и писатель 1-й пол. 10 в. В 921–922 в качестве секретаря посольства аббасидского халифа Муктадира (правил 908–932) совершил путешествие через Бухару и Хорезм к царю волжских болгар. Яркое описание путешествия посольства, а также Хорезма, огузов, башкир, болгар, руссов и др. отличается богатством фактического фольклорно-этнографического материала. Книга написана в форме рассказа. Первоначальный текст книги И. Ф. утерян. Сокращённая редакция, использованная ещё в 13 в. арабским учёным Якутом, была найдена в Мешхеде в 1923».

Давай, мой старательный читатель, запомним имя пересказчика ибн Фадлана, нам еще придется обращаться непосредственно к нему. Но, невзирая на авторитет БСЭ, мы будем величать его не Якутом, а Йакутом, чтобы не возникало лишних недоразумений: к обитателям республики Саха он никакого отношения не имел, что, кстати, следует из соответствующей статьи все той же БСЭ:

«Йакут ар-Руми ибн Абдаллах аль-Хамави Абу Абдаллах Шихаб-ад-дин (1179–20.8.1229, Халеб), арабский филолог, историк, географ и писатель. По происхождению грек из Малой Азии. Объездил побережье и острова Персидского залива, юг Аравийского полуострова, Сирию, Палестину, Египет, Хорезм, Ирак. Придерживался хариджитских взглядов… Йакут — автор биографического „Словаря литераторов“ (около 1100 жизнеописаний арабских литераторов и учёных 7 — начала 13 вв.) и топонимического „Словаря стран“, обобщившего арабскую географическую литературу домонгольского периода».

А теперь откроем записки ибн Фадлана, чтобы он тоже имел возможность представить самого себя и свой труд. Он это сделал таким вот образом:

«Это — книга Ахмеда ибн Фадлана ибн аль-Аббаса ибн Рашида ибн Хаммада, клиента Мухаммеда ибн Сулеймана, посла аль-Муктадира к царю славян, в которой он сообщает о том, что он сам видел в стране турок, хазар, русое, славян, башкир и других [народов], по части различий их вероучений, истории их царей, положения многих из их дел».

Не вдаваясь в сложности трактовки термина «клиент», чаще всего простоты ради ибн Фадлана называют секретарем посольства, иногда удостаивая даже звания посла, коим он по-видимому фактически и был. Однако нам с тобой, мой поверхностный читатель, мало дела до общественного положения посла, досточтимого Мухаммеда Сулеймановича, и его клиента, чуть менее досточтимого Ахмеда Фадлановича. Нам куда интереснее, что видел этот самый клиент, он же автор записок, в 922 году в странах русов и славян, именно на этом мы сконцентрируем наше с тобой, а если проснется наш джин, то и Хоттабычево внимание. И сразу отметим в качестве важного момента, что в перечне народов, которым выпала честь быть посещенными ибн Фадланом, есть и русы, и славяне — по отдельности. То есть у ибн Фадлана русы и славяне не одно и то же. В этом, кстати говоря, он не оригинален. Славян и русов считают различными народами большинство арабских авторов. Отчетливо противопоставляет русов славянам и византийский император Константин Багрянородный в своем труде «Об управлении империей», написанном в середине X века, то есть спустя примерно четверть века после путешествия ибн Фадлана. Нам с тобой, мой уже привыкающий к похрапыванию Хоттабыча читатель, еще придется обращаться к творчеству этого венценосца.