Том 3. Жизнь в смерти - Николай Петрович Храпов

Спасителя или краткие слова молитвы. После нескольких разъяснений уголовники убедились, что Женя, действительно, верующий, и беседа уже приобрела серьезный характер.

Через некоторое время открылась дверь камеры и в нее занесли большую деревянную кадушку, почти до краев наполненную тюремной баландой, от которой мгновенно по всей камере распространился специфический запах, свидетельствующий о сомнительном качестве принесенного. После обеда Женя (из уцелевшей сумки) достал вкусные сдобные коржики, сухофрукты и другие пряности, и, оглядев окружающих, стал жменями раздавать гостинцы. Это особенно понравилось уголовникам, наблюдавшим, как он щедро и добродушно раздавал.

— Ты брось, малый, всех не оделишь, — остановил его густым басом, один из близ сидящих арестантов, с длинными синими шрамами на животе.

Женя, однако, оставив сумку открытой, любезно проговорил, глядя на окружающих:

— Братцы! Ну, в таком случае, кто сильно соскучился по домашней стряпне — берите к чаю… угощайтесь! — Сам же отошел к одному из арестантов, который боязливо выглядывал из темного угла под нарами, вытирая пот грязными клочьями вышитой подушечной наволочки. Лицо его, как понял Женя, было интеллигентное, но в кровавых подтеках.

Подойдя, Комаров протянул ему горсть с коржиками, предлагая ему полакомиться. Человек, увидев его неподдельное участие, несколько нерешительно, пододвинулся из мрака к свету и заговорил:

— Я слышал ваш разговор с этим отребьем и был поражен, как это вы, такой интеллигентный человек, можете с подобными извергами беседовать, да еще на такие гуманные темы, как богопознание. Вы видите, что они сделали со мной? Я астроном по образованию и роду моих занятий. Мерзкие и продажные людишки поспособствовали мне, совершенно невинному, оказаться среди этих подонков.

Вчера, когда завели меня в эту камеру, как сегодня вас, они, увидев на мне хорошую сорочку и френч, потребовали, чтобы я все это отдал. Ну я, конечно, был крайне возмущен: как это, в советской тюрьме, человек может оказаться совершенно беззащитным пред лицом этого отребья? Но подумал, что если я, будучи совершенно невиновным, оказался беззащитным на втором этаже в НКВД перед лицом тех «высокогуманных людей», то тем более, этим извергам был уже готов отдать сорочку и успокоиться. Но вдруг этим бандитам понравилась еще единственная драгоценная память о моей любимой девушке — вот эта, вышитая ее руками, наволочка.

Тут я не выдержал и бросился отнимать ее. Так они всей бандой набросились на меня, отняли у меня, буквально все, избили до крови, загнали пинками сюда, и я теперь даже выйти из моего логова не имею права. От ее драгоценного подарка, каким я вытирал слезы из глаз, остались в моих руках только вот эти грязные клочья, остальное я подобрал с пола и вынужден был бросить.

— Слушай, парень! — позвали Комарова уголовники, — вот твои вещи: все ли цело — проверь. Забирай все и ложись на это место, — указал, невдалеке от себя Жене, арестант со шрамом на животе.

Женя удивился, узнав, что все вещи до одной возвратились и лежали рядом с сумкой, в мешке, продукты же в сумке, кроме розданных им самим, также остались нетронутыми.

На астронома (этот арестант со шрамами) набросился с сильной бранью:

— Видишь, бес? Вот человек, как и ты ученый, но он человеком пришел в камеру, не кинулся за своими тряпками, ему и место, как человеку дали, а ты на воле ходил в накрахмаленных воротничках и здесь хочешь чисто ходить… Брысь, под нары! Чтобы никто не видел твоей суррогатной морды, или сейчас парашу наденут тебе на голову!

Женя, услышав поток этой тюремной брани, в душе проникся искренней жалостью к астроному и стал терпеливо, но так разумно и естественно заступаться за него перед озлобившимися арестантами, что ярость их постепенно утихла, а к вечеру они успокоились совсем.

Вечером Женя совершенно вызволил несчастного из его логова и долго беседовал с ним, сидя на его стороне.

— Я очень тронут вашим участием. Для меня совершенно не понятен ваш внутренний мир, — уже успокоившись, сказал ему астроном. — Как это вы, сами невинно переживая такое горе, оказываетесь способным сострадать чужому? Да, я смотрю на вас, у вас и тени печали нет на лице.

— Мой дорогой, — ответил ему Женя, — этот внутренний мир не мой, его мне дал Тот, кто умирая в муках, прибитый ко кресту, думал о ближних своих, стоящих при кресте и о врагах, глумящихся над Ним. Его имя — Христос. Этот внутренний мир Он может дать и вам, если вы верою примете Его в свое сердце. «Мир мой даю вам», — сказал Он Своим друзьям. Я очень желал бы, чтобы и вы получили этот мир.

— Дорогой юноша, я в восторге от вас, — ответил Комарову астроном. — Я приметил ваше одухотворенное лицо, как только вы вошли в камеру, от души завидую вам, вы счастливы, но я несчастен, непоправимо несчастен. Ведь я в жизни совершенно разочаровался.

Сколько невероятных усилий я приложил, чтобы достигнуть моего положения ученого. К тому же я думал, что в союзе с моей дорогой любимой девушкой-невестой, достигну, вообще, вершины счастья в жизни. Но увы, на сегодня у меня все, абсолютно все потеряно, и я не вижу ни малейшего выхода, даже в каких-то далеких перспективах. Думал ли я, когда-нибудь о том, как близко к самому счастливому человеку на земле, живет самое глубокое, безысходное горе. О, ужас!..

Я остался с моим тягчайшим горем, совершенно один! Я хотел бы верить в Бога, как верите вы. Ведь рассматривая звездные миры, я видел следы Его величия; но что мне до того, если я не познал Его, как моего Бога. И, если Он где-то есть, почему Он меня не любит и не откроется мне так, как открылся вам?

— Потому что Он не был нужен вам, — ответил ему Женя. — На Его месте были вы сами, вы себя поместили в центре вашей жизни, а вторым объектом, занявшим вас, была ваша невеста. Весь ваш духовный мир был сосредоточен на ней. А теперь вы убедитесь, что вне Бога — не может быть счастья на земле. Весь ваш карточный, иллюзионный домик рассыпался при малейшем дуновении ветерка.

— Да, да это так, к моему глубокому несчастью! Я сознаю это! Но мне больно от того, что если есть Бог, почему Он не любит меня, ведь я абсолютно одинок. Если бы я хоть от кого-нибудь увидел участие, хоть маленький луч любви, чтобы я в нем увидел Бога…

В таком страшном отчаянии оказался этот бедный ученый человек.

Их беседу с Комаровым прервал тюремный обход. Вскоре вся камера погрузилась в глубокий сон, и только