Царская служба (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

Прошло еще не меньше четверти часа, пока разведчики не вошли в опасную для себя зону. Мы с Мирошкиным поменялись штуцерами и выбрали себе цели. Выстрелили мы почти залпом, и два шведа — сержант и солдат — повалились тоже практически одновременно. Остальные, пригибаясь, скоренько наладились от нас подальше. Впрочем, и мы не стали наглеть, и двинулись восвояси, удовлетворившись достигнутым результатом.

— Как успехи, подпоручик? — поинтересовался майор Малеев, когда мы вернулись в расположение роты. Майору этому, командиру Восьмого охотничьего батальона, генерал-полковник Романов поручил разобраться с моим рапортом, а роту нашу как раз тому батальону и придали в подчинение. К затее моей майор поначалу отнесся с прохладцей, посчитав ее прожектерством слишком много о себе понимающего офицерика с университетским образованием, однако, надо отдать ему должное, постарался вникнуть и препятствий не чинил, хотя и не помогал особо. Больше же всего меня в майоре Малееве раздражало то, что он, несмотря на мой «георгий», упорно не переходил на общение без чинов. Что ж, желание показать ему полезность моей затеи от этого только выросло.

— Работает, господин майор, — скромно похвастал я. — Сегодня думаю на всю полуроту штуцеры инкантировать.

— Ну что же, — согласился Малеев. — с полуротой можно будет уже судить о вашей затее.

Со штуцерами своей полуроты я провозился до ночи, а рано утром батальон Малеева вместе моей полуротой, драгунским и казачьим полками, а также батареей конной артиллерии отправился в набег на выявленную разведчиками шведскую передовую базу снабжения. Вот когда мои ополченцы сначала перестреляли канониров при шести шведских пушках, затем вынесли из седел два десятка шведских кавалеристов, и на все про все ушло меньше трех минут, Малеев и проникся. Мало того, что мы перешли на общение без чинов, так еще он и дал мне в помощь восьмерых своих солдат, одаренных, наговаривавших свои штуцера. Тут мне снова пришли на память мудрые слова безымянного прусского шпиона: «Иногда чтобы помочь, достаточно просто не мешать». Мало того, что у выделенных мне помощников были разные разряды, причем не выше третьего, так еще и наговаривали они каждый по-своему. Ну и, ясное дело, каждый из них был, как говорится, сам с усам, и на мое благородие посматривал с этаким снисходительным видом — все, мол, мы понимаем, не первый год, чай служим, и вообще, ваше благородие, тута надо вот так, а вот тама вот этак, потому как оно так не делается, и старшина Зыков, царствие ему небесное, тому меня и учил. Довели меня помощнички до белого каления, короче. Я, правда, кое-какой офицерской премудрости набраться успел, и когда эти соколики у меня два часа под ружьем и ранцем постояли, перед этим узнав о себе много нового и, как потом выяснилось, интересного, дело пошло веселее. Разбив инкантационную формулу на несколько этапов, я поручил каждому делать тот, что ему по силам, а сам потом доводил процесс до завершения. История эта, кстати, получила несколько неожиданное продолжение, когда мы в кругу офицеров батальона и нашей роты отмечали производство Малеева в подполковники.

— Знаете, Алексей Филиппович, — сказал Малеев в разгар веселья, — я тут услышал раз, как мои охотники восхищались господскими ругательствами, коими вы их в чувство приводили. Не запишите для меня? Вот особенно про тримандоетическую проушину и про семиёжный пропих в койке с дохлой обезьяной?

На этом месте господа офицеры на секунду умолкли, а потом заржали — кавалерия отдыхает! Странно, я-то этих оборотов нахватался, когда в прошлой жизни на заводе работал, и считал их исключительно рабоче-крестьянскими, а тут, ишь ты, господские, значит… Нет, под дружный хохот за столом я памятку составил, но удивился и сам. То ли матюги тут еще не успели развиться как следует, то ли высокое искусство строить матерные загибы не распространилось пока дальше корабельных палуб, не знаю. Вон, майор Степанов, помнится, рассказывал, как за Бразовским и Маркидоновым ругань записывал… Где, интересно, Бразовский сейчас и что с ним? — подумал я тогда, но очередной тост меня от этих мыслей отвлек.

…Мы с новообретенными помощниками успели превратить в смертоносные артефакты штуцера на две с половиной роты, когда подполковник Малеев огорошил меня известием, что ему приказано отправить три роты на Бахметьевский редут.

— Вот как раз всех, кого вы вооружили наговоренными штуцерами, да вашу полуроту и отправлю, Алексей Филиппович. И уже по итогам дела буду писать рапорт его высокопревосходительству. Выступаем завтра, — подвел он черту.

Вот это да… Бахметьевский редут имел в войсках не шибко добрую славу. Построили его вроде бы и удачно — развернуться для полноценной атаки, чтобы не оказаться в зоне досягаемости пушек редута, у шведов никакой возможности не имелось, но так и они не дураки, потому и поставили против него два своих редана почти с таким же количеством орудий. Артиллерийские перестрелки на Бахметьевском редуте были делом обычным и происходили с регулярностью, заслуживавшей, на мой взгляд, гораздо лучшего применения. Как я понял, начальство пожелало проверить, насколько наговоренные штуцера смогут охладить пыл шведских канониров, потому Малеев и получил такой приказ.

На мой взгляд, идея и сама-то по себе не сильно радовала, а с учетом напомнившего о себе предвидения смотрелась вообще тухловато. Оно, предвидение, с вечера перед выступлением на редут подсовывало мне картинки солдат с носилками. Это, конечно, слегка обнадеживало — на носилках выносят обычно раненых, а убитых если только в больших чинах — но именно что слегка. Впрочем, в зрительных образах предвидение никогда раньше у меня не проявлялось, так что больше меня озадачивало именно это, а не само содержание видений.

Вышли мы затемно, чтобы к рассвету уже занять места за бруствером редута. С первыми лучами солнца шведские артиллеристы начали говорить орудия к бою, вот тут мы им и выдали. Даже не рискну предположить, скольких мы уложили, прежде чем шведы вообще сообразили, что происходит, но когда они сообразили…

Я, помнится, не раз уже называл шведских солдат железными парнями, так вот, назову снова и снова. Они того стоят, уж поверьте. Даже столь изрядные потери, да еще и понесенные неожиданно, не сломили их боевого духа, и уже очень скоро шведы начали показывать нам, насколько они такому обращению с собой не рады.

…Первая бомба [1] завертелась, мерзко шипя и разбрасывая вокруг себя искры, не долетев аршина [2] полтора до редута, и все мы успели пригнуться за бруствер, прежде чем она взорвалась. Вторая зарылась в нижнюю часть насыпи, и пусть разрыв никого не задел, но часть земляной насыпи оказалась разрушена. Подполковник Малеев совершенно по-мужицки выругался — незамысловато и до невозможности грубо, даже и не вспомнив мои словечки.

Наши пушкари ответили, несколько разрывов украсили фасы того редана, что был левее, но тут же прилетело и нам — одна бомба попала внутрь редута, вторая почти сразу перелетела через него. Бомбу, вертевшуюся за нашими спинами, один из наших артиллеристов успел выбросить за бруствер, где она и рванула.

— Ах ты ж, мать ее тудыть и растудыть! — весело ругнулся герой, хлопая руками, чтобы погасить тлеющие рукавицы. Мы усилили пальбу и выбили еще сколько-то шведов, так что пушечный огонь они все-таки прекратили. Но лучше нам не стало, потому как по нам стали бить мортиры, а препятствовать их навесному огню мы вообще никак не могли. Да, наши пушки усилили огонь, стараясь развалить бруствер того редана, с которого стреляли мортиры, однако дело это не быстрое, и несколько шведских бомб одна за другой упали внутрь редута. Должно быть, у одной что-то не то было с запалом, потому что взорвалась она почти сразу, убив, кажется, всего двоих, следующая выкосила прислугу одного из наших орудий, еще одна рванула на самом бруствере и выбила сразу с десяток стрелков, а потом я просто вообще не сообразил, что произошло. Меня вдруг швырнуло на землю, обдав жаром и вонючим едким дымом. И только попытавшись встать, я понял, что не получится — правую ногу обожгло жуткой болью. Кажется, отвоевался…