Странник и его страна - Михаил Веллер

Утка тебя не убьет. Что может лев против хорошего стрелка с хорошим стволом. Если ты знаешь, что можешь убить – зачем ты убиваешь? Что кабан тебе сделал, он просто хотел жить?

Желающим мужских ощущений – пожалуйста на стажировку в убойный цех мясокомбината. Ознакомьтесь с отрезанием голов и взрезанием глоток на конвейере, в перерыве попейте там же чаю с бутербродом, и успокойтесь.

Честные чувства – в американской дуэли. По стволу, по обойме, и по сигналу – с двух концов в рощицу: кто кого. О. Это да.

Вот автомат в руках вызывает приятное желание уложить прохожего прицельным выстрелом со спортивной дистанции. Это же не животное.

Я думаю, это потому что жизнь такая. Агрессивная.

А паучок был хороший.

Тайга

Сосна

Из всех убитых деревьев это я помню лучше всех. Из неубитых тоже.

Мы вели очередной ус от магистрали в новые квартала́. Брать еще не выбранный лес.

Магистраль – это центральная рельсовая колея, идущая от поселка по прямой на шестьдесят километров. Усы – это отходящие от нее ветки, ведущие в лесные квартала. Когда лес свален, осучкован и вывезен, рельсы снимают и врезают от магистрали новый ус в новом месте.

Мы врезали стрелку на 39-м километре, загнали в тупичок вагончик, разгрузили себе платформу рельс и повели колею в массив. Протянуть спланировали сразу восемь километров.

На этой работе можно заработать не хуже, чем на валке. Главное – грамотно закрывать наряды. Учитывать и правильно оформлять надо все работы.

Разгрузка рельс (с платформы). Переноска рельс (10 метров). Штабелирование рельс. Переноска рельс (повторная – от штабеля по колее). Рельсы эти легонькие – ТИП-22: погонный метр весит двадцать два килограмма, длина – шесть метров. Впятером эти рельсы летают. Рабочая узкоколейка.

Дальше – лес. Валка деревьев. Обрубка сучьев и верхушек. Распилка стволов на шпалы. Перенос шпал и укладка по колее.

Хороший бугор заставит нарядчика вписать все. Даже перенос ящика костылей от платформы до шитья рельс. И планирование грунта под колею, чего никто никогда не делает, разве уж явный холмик про резать. И обязательно – каждую стометровку пути от вагончика до фронта работ в зачет рабочего времени.

Ус всегда витой. Обходишь явные неудобья – болотце или бурелом. Карты нет, не смешите. И компаса нет, и теодолита тоже, и на фиг они не нужны. Все на глазок и твою мать. Да и план кварталов-то в леспромхозе примерный. Для наглядности и учета.

Мы тянули нитку на природный маяк. Вдали над зелеными волнами высилась оранжевая стрела.

Эта сосна была вдвое выше самых высоких остальных. Стройная как мачта и нереально огромная, как баскетболист в детском саду. Лес был ей по пояс.

А на вершине зеленела крона, раскидистая, как баобаб или атомный взрыв.

Фантастическая была сосна. Вот такая мутация. Что-то в ней было эпическое, внушающее неясное задумчивое щемление.

Вначале она была очень-очень далеко. Мы так прикидывали, до нее было километра два, или даже три. Мы прошли два километра – и она почти не приблизилась. Это было даже интересно. Мы иногда говорили, сколько же километров до той сосны.

Мы прошли пять, и она приблизилась явно. И мы стали гадать – дойдем мы до нее вообще, или нет. И обозначилось желание – чтобы дойти.

Вы не подумайте, что мы на нее обращали внимание. Мы пахали, ели, спали, слали в поселок с мотовозом гонца за выпивкой, и если шили в день тридцать звён, то сдержанно гордились собой и заработком. А сосна был мелкий штрих пейзажа, она была все время видна и вечером блестела красным золотом.

А днем на работе она приближалась и делалась все огромнее. Мы толкали за шитьем тележку с рельсами, и они указывали на нее, как прицел.

Мы прошли семь пятьсот, и сваленная просека достигла сосны. Мы сделали это! Мы устроили по этому случаю перекур и в последний раз задрали головы. В высь несусветную тянулся ствол, и зеленые лапы в небе закрывали зенит.

В толщину она была метра два. Шина бензопилы, как я примерился, до середины и близко не доставала.

– Ну, поехали! – сказали мы, и я провел первый пропил, а потом наискось снял первый кусок. Цепь пилы шла в ствол как гигантский топор, откраивая клинья древесины в два сходящихся прохода.

В этом не было интересного, и это было трудно. Я боялся топить шину на всю глубину, чтобы ее не зажало. Опилки из пропила летели обычные, и запах сосновый скипидарный был обычный, и сопротивление древесины, плотность обычные; вот только площадь разреза непривычно большая, бесконечная, и это было неудобно и трудно.

Я осторожно впиливался в массив, и вынул подсечку с направленной стороны падения.

– Ни хрена себе… – сказали все.

Белая от опилок земля была завалена ломтями пахучей древесины. Подсечный пропил зиял, как комод. Сосна нерушимо стояла. Ей пока и полагалось стоять, но уж больно дырища была невиданная.

Я приступил с другой стороны, прикинув размер пещеры в этом дереве. Вынутая из пропила пила прыгнула, и цепь прорезала мне штанину над левым сапогом. Штаны были натянуты поверх сапог, и прорез был точно против колена.

Вообще работать без тормоза нельзя. Когда убираешь палец с газа, цепь должна останавливаться. Я подумал, что зря не отдал отвезти свой «Урал» в мастерскую. Но неизвестно, отдадут они через час или через неделю. А без пилы оставаться нельзя. Так на авось вальщики ноги и отпиливают.

– Ты осторожней, – сказал Витька, мой толкач.

– Два раза в одно место не попадает, – успокоительно и даже с облегчением проговорил я. Могло быть хуже.

– Давай я повалю, – предложил он.

– Нормально проехали.

Теперь я внимательно вынимал шину из прорези как можно ровнее, следил за летящим серебряным ободком цепи и держал ее всегда в другую сторону от себя.

Через пять минут шина прыгнула и ударила меня в колено. Точно туда, над левым сапогом. Я успел подумать, что боли не будет несколько минут.

Витька издал тревожный возглас. Принял у меня «Урал» и заглушил. Матерно причитая, довел до пенечка и усадил. На штанине расходилась кровь, он ее разорвал и выразил свои впечатления.

Желто-матовая коленная чашечка вылезла наружу из растворившейся кожи. По кости шел бело-розовый шершавый надпил в ширину цепи. Не насквозь, кажется. То есть ничего страшного.

– Миша колено распилил! – позвал Витька голосом военной паники.

Подошли старшие товарищи, опытные и циничные. Сунули в рот чинарь, как приговоренному перед гильотиной, перевязали с меня же снятой майкой, убедились, что хромать могу, и посоветовали хромать в вагончик, пока не развезло, а то потом нести придется. С чем раненый конкистадор, инвалид японской войны, и заскакал воробьем семь километров по буеракам.

Сосну довалил Витька. Я обернулся на звук. Земля загудела.

Ту сосну мы потом мерили рулеткой. Сорок семь метров высоты, ставшей длиной… Полтора метра в поперечнике. Такой никто не видел. Идиоты. Она бы пережила всех нас. В ней была доисторическая величественность.

Аптечка, кстати, у нас в вагончике была по уму, я промыл все перекисью водорода, засыпал толченым стрептоцидом и забинтовал вскрытым бинтом. Съел две таблетки аспирина и запил чужой и глубоко заначенной бутылкой водки. Вечером хозяин щедро объявил, что он мне ее сейчас даст на лечение, и все веселились его поискам.

Ехать в поселок накладывать швы было неохота, и две недели я ползал на подсобных с кличкой «Одноногий олень». Мелкий шрам остался на память.

Больше сосны не было. Пейзаж в том направлении стал скучен и безлик. Колею мы проложили прямо через спиленный заподлицо огромный, как теннисный стол, пень. Ствол с трудом сдвинули в сторону ломами все всемером. Метра на два, чтоб не закрывал габарит.

И никто не мог сказать, на кой черт мы ее свалили. Почему не провели колею на два метра в стороне. Зачем теряли время и труд. Она нам нравилась, мы к ней привыкли, по ней ориентировались.

В простой физической работе безусловно тупеешь. Достижение цели не подвергается сомнению. Цели может здорово не повезти, когда ты ее достигаешь. И цель сопротивляется и мстит тебе как может.

Эта сосна отложилась где-то в нехитром подсознании как флаг крепости, намеченной к штурму. А потом ужасно печально, что когда делаешь дело, некогда быть добрым, зато всегда есть время быть неумным.

Фото с мальчиком

Мне дали в бригаду шесть пацанов, и это были совсем молодые пацаны. Послушные, глупые и веселые, как щенята. Еще неиспорченные, можно сказать.

Вечером они хватали гитару и голосили дурашливо и душевно:

Какая на … может быть любовь!..Какая на … вера в человека!..Какая на … в жилах стынет кровь!..Из человека – заделали – калеку!

Если мимо в мотовозе проезжали бабы-шпалоукладчицы, их это очень веселило в смысле согласия.

Однажды они поймали на делянке летом зайчонка, и мы неделю жили без борща, пока он не сбежал (зайчонок). Это прелестное серое пушистое существо двумя своими беленькими передними зубками, резцами своими, сгрызало морковку и капусту быстрее электротерки. И тут же откуда-то сзади выкатывался черный горошек. Удивительная скорость обменных процессов. Не надо идеализировать сентиментальность моих юннатов. Гладя зайчонка, они разнеженно обсуждали жаркое к 7 Ноября, споря о размере и весе зайца. Судя по его глазам, дрожи и бегству, он за неделю научился хорошо понимать по-русски.