Варяг - Марина Александрова

Бабка Преслава не спускала с Эрика глаз, и он стеснялся ее сочувственного взгляда, поэтому неловко поцеловал Лауру в холодную, словно мраморную щеку, прикоснулся губами к пушистому темени младенца и вышел из опочивальни, задев головой за притолоку.

Теперь, когда все осталось позади, он понял, как же он голоден и как устал. Колеблясь между желанием поесть и поспать, двинулся все ж в трапезную, где на столе не убран был вчерашний ужин. Там, зябко съежившись, сидела Хельга.

– Что ты, сестра, сумерничаешь? Прикажи разжечь очаг и принести света, – устало сказал Эрик.

Хельга привычно встала, чтобы исполнить приказание, но остановилась как вкопанная.

– Брат... Скажи мне хотя бы, жива ли Лаура?

Эрик усмехнулся. Бедная Хельга! Она так и сидела здесь в полном неведении. Негоже девке знать о таких вещах, а в строгости взращенная Хельга вообще должна была делать вид, будто не видит ничего и не слышит.

– Жива, жива, – усмехнулся Эрик.

И, подсев к столу, отломил ногу у жареного гуся, начал угрызать.

– А... дитя? – робко спросила сестра.

Эрик уже не мог сдержать радостного смеха.

– С племянником тебя, сестрица! – ответил он, наливая себе вина. Богатырским глотком осушил кубок и вздрогнул от топота. Это Хельга, по своему обыкновению, скакала по горнице в дикой пляске.

– Здоровая девка, а все скачешь, не хуже козла Прона, – посетовал Эрик. – Рановато тебе замуж – напугаешь супруга, сбежит от тебя в леса Муромские!

ГЛАВА 23

Лаура оправлялась долго. Только через месяц она стала вставать, потихоньку ходить по терему, но еще была очень бледной и слабенькой. Зато дитя, словно забравшее из нее все здоровье, росло не по дням, а по часам. Эрик носил на руках обоих и был сам не свой от счастья. Даже предстоящая женитьба вылетела у него из головы, а ведь времени до нее оставалось всего ничего – Мстислава уехала повидаться с родными, а по возвращении ее должна быть сыграна свадьба.

Саддам не оставлял своим попечением Лауру. Он очень привязался к своей больной, заявляя, что она – живой образец его лекарского искусства. Но Эрик видел, как в глазах его при взгляде на Лауру светится неподдельная нежность. Связала ли их общая доля чужеземцев на Руси, или возымел пожилой и одинокий лекарь отцовские чувства к своей подопечной – не ясно. Но Эрик не ставил препонов их дружбе.

Саддам сказал, что Лауре полезен вольный воздух, и они стали выезжать. Эрик подарил Лауре в честь рождения сына новый кожаный возок, и часто киевляне видели его на улицах.

Странен, должно быть, казался им вид нездешней красоты женщины, которую сопровождал суровый княжеский воевода, и немало в эти дни поползло слухов по городу. Но Эрика не беспокоили пустые пересуды. Каждый день вывозил он Лауру, катал ее по заснеженным киевским улицам и с неожиданным для себя красноречием что-то рассказывал ей. Да что рассказывал, кабы умел – запел бы! Просто так, от счастья.

Киев в то время строился. Как же – столица, столица, принявшая новую веру и украшающая себя сообразно ей! На месте Перунова капища повелел князь строить церковь Святого Василия, чье имя в крещении принял Владимир.

Расчищалось место для постройки еще одной церкви. Не доверяя киевским зодчим новое для них дело, послал князь за мастерами в Константинополь – пусть греки построят храм Пресвятой Богородицы по строгим византийским канонам! На строительство и содержание будущего храма отдал Владимир десятую часть своих доходов, отчего и начали называть недостроенную еще церковь Десятинной. Порешил князь украсить этот дивный храм иконами и церковной утварью, что вывез он из Корсуня.

Лаура живо интересовалась всем, что происходило в городе. Ей нравилось оживление, царившее на местах строительства, так как оно напоминало ей суматоху Константинополя. Живо оглядывала она окрестности, а Эрик не сводил с нее глаз.

Материнство красило Лауру. Вроде бы только отпустила болезнь, а уже фигура женщины округлилась, смуглые щеки зажглись румянцем, по-новому заблестели глаза. А более всего красил ее проснувшийся интерес к жизни, словно очнулась она от глубокого, тягостного сна. Послужило ли этому чудесное спасение от смерти или знание, что скоро придется проститься с любимым и уехать в новый терем? Или материнство пробудило в ней живую, ищущую счастья душу? Неизвестно.

Не знал Эрик и того, как же все-таки помог лекарь Лауре. Кое-что понял, правда, углядел, как ни таилась любимая, тонкий багровый рубец поперек живота. Но старался не думать об этом – слишком страшно, а только нежнее ласкал свою жену-нежену, с великим любованием смотрел в ее очи. И вместе они радовались сыну, которого нарекли в честь великого князя Владимиром.

Тем временем приближалось Рождество. Мало кто знал, как встречать новый христианский праздник, а Эрику попросту было не до этого – Мстислава возвратилась в Киев-град. Возобновились их встречи в княжеском тереме, мучительные и тоскливые. Не раз примечал Эрик ее холодный взгляд из-под смиренно опущенных ресниц – не промолчали киевские зеваки, нашептали княжеской племяннице про новенький возок и томную красавицу в нем. Но Эрик гнал от себя эти мысли, весь досуг отдавал Лауре и... готовился к свадьбе.

Как ни старался остановить он ток времени, приспела пора Лауре отправляться в деревню, в новый терем. Эрик ждал горького прощания, слез и упреков, но ничем не попрекнула его любимая и не закручинилась против прежнего нимало. Одна Преслава знала, чего стоил Лауре веселый вид: накануне несколько часов кряду рыдала-убивалась она в жарко натопленной каморке ключницы, отвергая любое утешение.

Да и чем могла утешить ключница Преслава свою любимицу?

Забыв про неотложные дела, сидела рядом, заскорузлой от работы ладонью гладила по волосам и бормотала-напевала ласковые слова, от которых и сама-то давно отвыкла.

А на следующее утро целый обоз выехал из ворот терема Эрика и направился вперед, в снежную даль. Разряженная в соболя Лаура с дитятей на руках смотрела вперед себя сухими глазами. Как села в сани, так и не оглянулась ни разу, ни взгляда не подарила дому, где столько времени была госпожой.

Провожали ее с почетом. Все слуги высыпали на двор, и пришлось убедиться Лауре, что любят ее в доме гораздо крепче, чем думала она. Да и как ее было не любить? Смирна, тиха, ни словом, ни делом не обидела никого, напротив, не раз смиряла буйный нрав своего господина, рассердившегося на неловкого слугу. И не пожаловалась ни разу, хоть порой и было на что.

И Хельга, подруга золотая, кинулась на шею, стала обцеловывать, брызгая слезами. Ах, как не хотелось ей, чтобы уезжала эта странная, ласковая фряженка! Тяжко было и провожать маленького племянника, в котором Хельга уж души не чаяла. Заранее невзлюбила Хельга грядущую молодую хозяйку за эту боль разлуки.

Лаура ясно смотрела на провожающих, отдавала поклоны и поцелуи. Много жилищ сменила она, во многих домах побывала, но нигде ее так искренне не любили. Воистину, думала Лаура, уже сидя в санях, холод этой страны с лихвой искупается теплом человеческих сердец.

И вот позади Киев, а впереди лишь покрытые снегом поля и леса, да гоняющий поземку ветер, что морозит тело и леденит душу.

Лаура покрепче прижимает к себе крепко спящего Владимира, будто оберегая его. Не от холода – тепло укутан младенец – а от всего зла, которое только есть в мире.

Путь не близок, но и не бесконечен. И вот Лаура стоит уже на том самом месте, где когда-то, дрожа и робея, призналась любимому в своей тайне. Вот и терем, что он тогда ей обещал – высокий, крепкий, богато украшенный. Не поскупился господин для своей плененной птички, славную построил клетку – сам князь позавидует. Стоит терем на высоком пригорке, окружен березовой рощей, зимней, голой, а внизу курится дым очагов богатой, князем Владимиром подаренной деревни.

Здесь отныне будет жить Лаура. Здесь вырастит она сына, который, уж и сейчас видно, похож будет на отца статью, голосом и повадкой. Христианскому Богу молится Лаура, стоя у дверей высокого терема. Молится о том, чтобы не постигла ни ее, ни сына жестокая доля, чтобы не покинул ее навсегда возлюбленный господин, чтобы не остудила его сердца та, что через несколько дней займет ее место на широком ложе, где совсем недавно выстрадала Лаура сына.

Терем был приуготовлен к приезду хозяйки. Не на страх, а на совесть потрудились Плишка с Нютой и другие слуги да и бабка Преслава, не успев передохнуть с дороги, рьяно взялась за дело. Хотя на этот раз особенно стараться ей не пришлось – внутри дома и так все блестело.

Эрик, навестивший Лауру в новом ее жилище, обошел весь терем и остался доволен: уютно, чисто, просторно. Пройдя в опочивальню, остановился он пред широким ложем и призадумался. Кто знает, как часто придется ему проводить здесь ночи?

Но в этот раз остался Эрик с милой, и оба знали – это последняя ночь любви, что до свадьбы им отпущена. Будут и потом встречи, сладкие поцелуи да горячие ласки, но такими, как сейчас ни Эрик, ни Лаура уж не будут никогда.