Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

Генриетта даже не обернулась к вошедшей матери, которая застыла, парализованная ужасом, на пороге комнаты.

Глава XL: Хоркрукс пробуждается

— Етта! – вскрикнула женщина спустя долгие мгновения, показавшиеся ей целой вечностью, и метнулась к ребенку, падая на колени в стеклянную крошку, перемешанную с кровью. – Етта! Что ты делаешь?! – Она схватила девочку за запястья, раня пальцы и задыхаясь от ужаса.

— Я. Хочу. Домой, – раздельно произнесла та, уставив пустой взгляд помутневших глаз в лицо матери.

— О Мерлин, что же ты натворила?! Маленькая моя! Помогите! Дина! Луиза! Фрау Лиззе! Догмар! На помощь! Золотая моя, милая моя, что же ты сделала, зачем ты сделала это?!

— Домой! – упрямо повторила девочка, повышая голос, и ее взгляд сфокусировался, а глаза потемнели. – Домой, мама, я хочу домой!

— Ты и так дома, родная моя…

— Нет! Я хочу вернуться в Блэквуд–мэнор!

— О небо, Етта, что же ты сделала?..

— В Блэквуд–мэнор, мама! Сейчас! – визгливо крикнула Генриетта, с необычайной силой рванув руки, и, странно изогнувшись, отскочила в угол комнаты.

— Леди Малфой? – раздалось из коридора.

— Кадмина? – послышался с другой стороны взволнованный голос Адальберты.

— Я! Хочу! Домой! – со злобой выкрикнула Генриетта, и внезапная волна вырвавшейся из нее магии отшвырнула Гермиону к противоположной стене.

В комнату вбежали слуги. Поднялась суматоха. Етта, потеряв сознание, упала лицом на усыпанный стеклянным крошевом пол.

* * *

Семейный целитель Саузвильтов, престарелый Фелекс Беккер, прибыл незамедлительно и со всем возможным хладнокровием оказал девочке помощь. Он не задавал лишних вопросов, действовал умело и быстро. Но остаться в замке не пожелал.

На прощание мистер Беккер подтвердил, что у его юной пациентки сильнейшее нервное расстройство, вдвойне опасное ввиду ее возраста и неустоявшейся колдовской силы. Такие разлады – всегда серьезная проблема для волшебника, ведь в лихорадочном возбуждении он теряет контроль над магией. А для ведьмы малолетней эти проблемы страшнее во сто крат.

Связывать магические силы ребенка в таком возрасте сильнодействующими средствами чревато страшными и непоправимыми последствиями, а слабые и легкие приемы в подобном состоянии рвущаяся наружу Красная магия сметает без следа, и они только раззадоривают ее. В сущности, сила эта способна победить и очень сильные средства, если есть потенциал.

У Генриетты потенциал был.

Целитель предупредил, что в ближайшее время девочку ни в коем случае нельзя волновать или огорчать. Это – единственный способ безвредно побороть расстройство такого рода.

Сидя у постели спящей дочери и с болью глядя на ее забинтованные крошечные ручки и покрытое едва заметными следами ссадин лицо, Гермиона с содроганием ждала того момента, когда Етта проснется и придется в очередной раз ответить отказом на ее неизменное требование возвратиться в Блэквуд–мэнор.

Но вышло еще хуже.

Одурманенная настойками мистера Беккера, девочка проспала целый день, и к ночи у ее постели вымотанная Гермиона забылась беспокойным сном. Она отпустила всех слуг еще вечером, опасаясь, чтобы они невзначай не разбудили Генриетту раньше времени.

И вот теперь в полутемной спальне Гермиона со своей дочерью были вдвоем.

Леди Малфой проснулась от ощущения, будто по коже ползет что‑то склизкое и холодное. Она резко дернулась, выпрямляясь на стуле, и в неверном отблеске одинокой свечи с омерзением увидела, как на ковер шлепнулась отвратительная белая личинка огромных размеров. Гермиона поспешила раздавить ее подошвой туфли, недоумевая, откуда эта гадость взялась в комнате, и, подняв глаза, заорала от ужаса.

Спящую Генриетту облепили, словно жутким движущимся коконом, толстые белые черви. Все они шевелились, будто пульсировали.

От крика Етта открыла глаза, но не шелохнулась – и лишь разомкнув бескровные уста, громко прошипела по–змеиному: «Я хочу домой!»

На шум сбежались слуги. Едва в комнате вспыхнуло зажженное палочкой дворецкого Догмара пламя многочисленных свечей, наваждение исчезло.

Гермиона, заикаясь, сбивчиво объясняла, что произошло. И она уже готова была поверить, что всё это привиделось ее встревоженному сознанию, когда под носком Дины, качающей на коленях Генриетту, заметила на полу жирный белый след раздавленной личинки.

— Домой, мама, я хочу домой, – произнесла Етта по–английски, проследив за ее полным ужаса взглядом.

* * *

Жизнь Гермионы превратилась в настоящий фильм ужасов.

Она боялась приближаться к дочери и боялась оставлять ее одну. В конце концов, леди Малфой приставила к девочке постоянных конвоиров из прислуги, а сама перестала показываться ей на глаза.

На вторую ночь измученную ведьму разбудили беспокойные шорохи, доносившиеся из темного коридора. «Где же ты, мама? Я хочу домой!» – твердила, слепо блуждая по дому, одинокая детская фигурка в длинной белой ночной рубашке, походящей на саван.

Гермиона обрушила весь свой гнев на крепко уснувшую Дину, которая караулила Етту в ту ночь. Порывалась даже уволить девушку – но дочь устроила бурный скандал: она хотела видеть возле себя только эту горничную.

Девочка стала одеваться на старинный манер и носить в волосах лилии. Она заставляла Дину заплетать ей каждое утро сложную прическу, похожую на ту, в которую были уложены косы юной Патриции Саузвильт на портрете в спальне Адальберты. И так же, как живое изображение своей рано умершей двоюродной бабушки, втыкала в волосы головки белых лилий.

Етта потребовала, чтобы портрет Пат перенесли в ее комнату.

После этого на несколько дней в замке воцарился покой.

Гермиона избегала дочери: она понимала, что всё, что та вытворяет – она делает только для нее, устраивая представления лишь одному зрителю. Без присутствия матери страшный спектакль не имел смысла и прерывался на антракт.

Время шло. Гермиона боялась покидать баварский замок и пряталась в его комнатах, словно преступница, опасаясь столкнуться с Еттой. Отчаянно, до физической боли, хотелось убежать от всего происходящего кошмара в сизый густой туман, туда, где нет ни проблем, ни памяти – но животный страх за своего ребенка и осознание ужасной вины за то, что не уследила, не доглядела, не оказалась рядом в решительный момент, останавливали ведьму от бегства в призрачный край дурмана и грез.

Хватит, допряталась. Теперь нужно спасать то, что еще можно уберечь – сама ведь иссушила хрупкий цветок теплых отношений с дочерью. Теперь тронешь неловким движением – и он превратится в труху. Это сказала Амаранта, вглядываясь в свой хрустальный шар. И мрачно вздохнула.