Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

когда автобус, натужно рыча мотором, наконец-то тронулся с места. Иван отложил карты, посмотрел в окно. Отыскал взглядом Степана Михайловича, помахал ему рукой. Старик в ответ козырнул по-военному и почему-то погрозил пальцем.

А Ивану представилось вдруг, что провожать их у дороги собрались не живые люди, не благообразные старики и старухи, мужики и бабы, а ходячие мертвяки. Подумалось, что во всей деревне, возможно, давно не осталось ни единого настоящего человека; что каждый тут — мертвец, по-привычке, по-инерции притворяющийся живым, не знающий о случившейся собственной смерти. Даже бригадир Петрович с беломориной, даже улыбающийся Степан Михайлович — они все тут ходячие покойнички с давним долгим прошлым, но без всякого будущего. И даже чёрные от старости избы представились Ивану безнадёжно мёртвыми — в их погасших серых окнах ничего не отражалось, только пустота и унылая безнадёжность.

Он отвернулся, испугавшись.

— Послезавтра на учёбу, — напомнил всем Димка.

Автобус взревел на крутом повороте, по глубокой размякшей колее выбираясь из тихой деревни. Содрогаясь железным телом и заметно рыская из стороны в сторону, перемешивая колёсами плодородную грязь, он упрямо тащил своих пассажиров в шумный уютный город.

Иван Иваныч

Ночью была буря, и старая гнилая липа, не выдержав натиска стихии, переломилась пополам и рухнула, накрыв покосившийся сруб колодца.

Досталось и другим деревьями — растущие вокруг пруда кряжистые вётлы разбросали по мелкой гнилой воде ободранные ветки, одичавшие яблони растеряли невызревшие ещё яблоки, а растущая на пригорке сосна лишилась огромной лапы и сделалась жалкой, будто зверь-инвалид.

Но вот липа!..

Баба Маша вздохнула.

Липу эту посадил её старший брат Фёдор в тот день, когда уходил на фронт.

«Я тут у дедушки одного был, — негромко сообщил он, отведя сестрёнку в сторону. — Он мне всё и посоветовал. Я, значит, этой липе в корни свои волосы положил, и рубаху старую. Всё сделал, как дед велел. Теперь если со мной чего случится, то дерево вам и покажет.»

Не верила школьница Маша в подобные глупости, суевериями их называла, но вскоре пришлось ей мнение своё переменить. Девятого июля в грозу ударила в деревце странная, тонкая, будто верёвка, молния, оставила на стволе выжженный след. А через два месяца вернулся домой скорченный, почерневший лицом Фёдор. Прихрамывая, подошёл он к липе, тронул рукой изуродованный ствол, сказал тихо: «А дед-то не наврал».

И только Маша поняла, о чём это он.

Так и не оправилось после той грозы дерево. Росло, вроде бы, тянулось вверх, да ела его потихоньку чёрная нутряная гниль. Всю войну и ещё двадцать лет после председательствовал в колхозе Фёдор, крепко тянул государственное хозяйство, никогда о болячках своих не вспоминал, не жаловался, только на липу посматривал, да на людях, посмеиваясь, жалел её вслух.

Умер он как-то тихо, незаметно, — один в своей подслеповатой избёнке. И в день похорон, в августе месяце, липа вдруг сбросила всю листву и завернулась в невесть откуда взявшуюся густую серую паутину.

Через несколько лет она всё же оправилась, зазеленела кроной, и даже чёрный рубец немного затянулся. Может, потому, что Маша стала ей под корни закапывать свои волосы, а может по какой другой причине.

Уж не Иван Иванович ли тогда помог умирающему дереву?..

Качая головой, баба Маша обошла вокруг накрытого липой колодца.

Что ж теперь делать? На ключ, что ли, за водой ходить? Далеко. Да и нечищеный он вот уж сколько лет. Затянулся, чай, грязью…

Подобрав оставленные на тропинке вёдра, баба Маша направилась к соседскому дому.

* * *

Утехово большой деревней не было никогда. В лучшие дни — до пожара — было здесь двенадцать дворов. Дети бегали учиться за шесть километров в Лазарцево: там помимо школы и сельмаг имелся, и клуб с библиотекой и бильярдом, и баня общественная.

Но вот надо же! Пришло время — сравнялись деревни: что в Утехове два дома осталось жилых, что в Лазарцеве. И будто отодвинулись они друг от друга, не шесть километров разделило их, а все шестьдесят. Прямая дорога заросла, брод через речку тиной затянулся, лес на прежние луга да на пашни выбрался. Раньше дети за час в один конец бегали. А старикам теперь чуть не весь день тащиться надо.

Вот и не ходит теперь никто из Утехова в Лазарцево. Надобности нет: магазин давно закрылся, баня сгорела, клуб на дрова разобрали. А весточку, коли захочется, можно и через Лёшку Иванцева передать, когда он из райцентра на своей «Ниве» прикатит, хлеб, чай, да сахар на продажу привезёт — а заодно и проверит, не померли ли одинокие старухи, живы ли ещё окружённые лесом деревни.

* * *

Соседка выглянула, стоило бабе Маше несильно тюкнуть пальцем в оконное стекло.

— Видела, чего ночью-то было?

— А то как же! Боялась, что крышу сдует.

— Липу мою завалило. Прямо на колодец. Теперь не подойти.

— Ты погоди, я щас…

Створка окна стукнула, скрипнул шпингалет.

Баба Маша отвернулась, привалилась боком к бревенчатой стене. Прищурясь, из-под руки глянула на изувеченную сосну, горестно покачала головой.

Неспокойно ей было.

Ну как неспроста липа-то сломалась! Может, знак это?

Ох, не надо было волосы ей в корни подкапывать!..

Соседка вышла, кутаясь в серую шаль, опираясь на можжевеловую клюку:

— Пошли, поглядим, что ли, чего там за беда случилась. А я нынче из дома-то не выходила. Курей только выпустила со двора. Нездоровится мне что-то. Печку даже затопила — знобит.

— Так ведь, чай, не двадцать лет, — рассеяно ответила баба Маша.

Идти далеко не пришлось — колодец был рядом, за дровяным сараем, за гнилым остовом комбайна, за разросшейся сиренью.

— Вот, — сказала баба Маша, широко