Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная», — затянула Оксана, и я негромко начала подпевать, чувствуя, как мотив песни вплетается в мерные движения стирки и отгоняет прочь усталость.
За время нашего отступления накопились груды белья, да ещё стирку постоянно подкидывал госпиталь, что располагался в километре от нашего отряда.
Маскхалат топорщился в корыте тяжёлыми волнами, и, чтобы намокшая ткань не сползала на дно корыта, мне приходилось налегать на доску всей грудью.
Пока я копошилась с маскхалатом, Ленка легко отбрасывала в таз одну гимнастёрку за другой.
«Всегда мне достаётся самое тяжёлое», — недовольно пробубнила я про себя и внезапно почувствовала неладное. Прижимая к груди мокрые руки, Ленка уставилась в одну точку в корыте и как-то странно покачивалась из стороны в сторону. В широко раскрытых глазах плескался ужас, и одна щека конвульсивно подёргивалась.
Чтобы понять, чего она испугалась, я склонилась над корытом и взвизгнула:
— Ой, мамочки!
Оксана оборвала песню.
В корыте, в кровавых ошмётках полевой гимнастёрки, лежала оторванная кисть руки с накрепко зажатой гранатой. Я чётко видела выдернутую чеку и почерневшие от мороза ногти. Засохшая на запястье кровь казалось грязной красной манжетой с истерзанным краем.
Должно быть, я закричала, потому что волна тревоги, прокатившаяся по палатке, разом установила напряжённую тишину.
Прачки бросали корыта и подбегали к нам, гомоня, как растревоженный улей:
— Что случилось? Ульяна, что там у вас?
К Ленке никто не обращался, и я горячечно затарахтела:
— Тут граната! В руке! Без чеки. Сейчас взорвётся! Бегите все отсюда! Бегите!
— В чьей руке? В твоей? Что здесь происходит? — раздался холодный голос от входа в палатку. Я увидела бесстрастное лицо лейтенанта Фролкиной. Откинув в сторону полог, она стояла по-королевски прямо и, подняв бровь, смотрела на наше хаотичное движение.
Под её взглядом я сдвинулась в сторону и указала на корыто.
— Там…
Широким шагом Фролкина подошла к корыту, глянула на руку с гранатой. Медленно оттаивая, фиолетовая кожа оторванной руки посветлела в тепле и на фоне кровавой воды смотрелась особенно жутко.
Надо отдать должное Фролкиной — она молниеносно оценила ситуацию и коротко бросила:
— Все вон из палатки. Немедленно.
Никакой паники не было. Цепочкой, спокойно, молча, без криков и суеты, мы вышли из палатки и сгрудились неподалёку. Рванёт так рванёт! Прощай, палатка! Главное, что никто не пострадал. Вдалеке у госпиталя играла гармонь, чуть поодаль буксовала полуторка со снарядами. Молча, сосредоточенно мимо прошагал взвод разведки в белых накидках. Я успела мельком подумать, что скоро нам принесут их маскхалаты отстирывать от крови, и мысленно попросила: «Господи, пусть их никого не ранят и не убьют».
Несколько минут в ожидании, пока появится Фролкина, ледяными каплями повисли на ветвях берёз, между которыми мы протянули верёвки для сушки белья. Ветер гнал тучи в сторону фронта, словно собираясь обрушить на врага залпы из снежных орудий. Жаль только, что непогода доставалась всем поровну, и нам, и немцам.
— Товарищ лейтенант, вы там живы? — выкрикнула Вика, притаптывая снег калошами на босу ногу.
Побросав котлы, к нам со всех сторон бежали ездовые:
— Девчата, что там у вас?
— Граната в корыте, — отрывисто сказала я, и в этот момент в проёме палатки показалась Фролкина.
Обеими руками сжимая перед собой страшную находку, Фролкина ступала ровно, как на параде, и сосредоточенно смотрела себе под ноги. От нервного напряжения мне показалось, что тишина вокруг стала зримой. Неизвестно зачем я начала отсчитывать каждый шаг Фролкиной, и этот счёт совпадал с ударами моего сердца. Один, два, три, четыре…
Если мёртвая рука разомкнёт пальцы и граната взорвётся, то от Фролкиной мало что останется. Господи, спаси и сохрани!!!
— Господи, помоги, — тихо сказал кто-то у меня за спиной, и ещё один голос эхом откликнулся:
— Господи, защити.
И от того, что к Богу воззвали одновременно три голоса, в душе затеплился огонёк благодарности, словно свеча загорелась перед иконой в келейке бабы Лизы. И сразу в памяти всколыхнулись слова Полины, сказанные на прощание: «Бабушка будет молиться за тебя».
Хорошо, когда за тебя кто-нибудь молится.
Фролкина размахнулась и резко отбросила от себя смерть. Взметнулся вверх куст ольшаника, вырванный с корнем. Фролкина отшатнулась и упала бы, если бы её не подхватил ездовой Серёга Матвеев, который стоял ближе всех.
— Всё нормально. — Фролкина отстранилась и обвела взглядом вверенное ей хозяйство и нас, сбившихся в толпу. — Идите, работайте, нечего прохлаждаться.
— Что бы Фролкина ни делала, как бы ни бранилась, я никогда больше не скажу о ней ни одного плохого слова. Она — настоящая, — сказала я Вике.
И Вика согласно кивнула:
— Да. Я бы не смогла, как она. Хотя… — Вика задумалась и засмеялась. — А может быть, и смогла бы. Я знаешь как в Москве зажигалки тушила! Как налёт, так я сразу на крышу, щипцы в руки и давай бегать туда-сюда. Штук десять точно потушила, прежде чем сюда попала. А ты на крыше дежурила?
Я почувствовала, как мои уши заполыхали от стыда. Ну не скажешь же, что, пока другие тушили зажигалки, я во время налёта позорно сидела в убежище и дрожала. Чтобы выкрутиться из неприятного положения, я сделала вид, что не расслышала, подхватила от входа пустое ведро и метнулась к корыту, чтобы слить воду, в которой полоскалась рука с гранатой.
Когда-нибудь потом я признаюсь Вике в своей трусости. Потом, не сейчас, а когда полностью изживу свой страх и смогу рассказать о нём с высоты давно прошедших событий.
* * *
Наше соединение снова отступало. Ночью нас подняли по тревоге, и сейчас мы топали пёхом мимо разорённых деревень, где на месте изб гнилыми зубами торчали почерневшие печные трубы. Из одной трубы валил дым, и с дороги было видно, как у печи стоит женская фигура в чёрном — старуха или девушка, не разобрать: война может состарить за один день. Мне уже доводилось видеть седых юношей и девушек с глубокими морщинами горя.
По обочинам валялась покорёженная техника и лежали трупы. Красноармейцев было больше, чем гитлеровцев, и я знала, что скоро в наш полевой прачечный отряд привезут ватники убитых, и мы сначала похороним их в землю и только потом начнём отстирывать, стараясь не думать о тех, кому они принадлежали.
За нашими спинами грохотали орудия, над головой барражировали самолёты, и мы каждый раз шарахались, заслышав гудение вражеской авиации, но все юнкерсы и мессеры летели мимо, направляясь в
