Когда нам семнадцать… - Виктор Александровский

Придя домой, я узнал, что Павел с завода не возвращался. Не явился он и на следующий день. Зина забеспокоилась. Тогда я решил пробраться к брату на работу.

В механическом цехе, как всегда, стоял многоголосый гул станков, пахло металлом и маслом. За длинными рядами машин, теряющихся в дальней перспективе, трудились люди. Лица их были сосредоточенны, угрюмы. Не выключая станков, рабочие подходили друг к другу, о чем-то тихо переговаривались.

Я разыскал Павла. Он стоял у станка. Рядом работал Лазарев. Глаза Павла от бессонницы провалились, лицо стало сумрачным.

— Таковы-то они дела, Алеха… — оторвавшись ненадолго от работы, проговорил он. И, помолчав, добавил: — Хорошо, что пришел.

— Почему ты не был дома? — спросил я.

Павел молчал.

Лазарев вынул папиросу и стал прикуривать у брата. Папироса не загоралась. Василий зажег спичку.

— Мы, Леша, — сказал Лазарев, — с твоим братом решили по-новому теперь работать. Понял? Больше делать, чем раньше… — Лазарев умолк, задумался и добавил: — Так вот… Павел Семенович говорит: «Мало делать одну норму. Я перед всем коллективом завода беру обязательство на своем станке давать полторы нормы!» Вот они какие дела, паря…

— Полторы нормы! — повторил я.

— Да! — откликнулся брат.

— А как же ты? А сумеешь?

— Пока рабочий день удлиню, буду чаще оставаться на сверхурочные. А там увидим…

— Сколько ты вчера выработал?

— Сто пятьдесят два процента.

— И днем и ночью работал?

— Как видишь. Но слово свое я должен сдержать! — Павел закашлялся и отбросил папиросу.

— Ты бы хоть, Паша, курить бросил. Надорвешь свою грудь, — услышал я за спиной строгий старческий голос.

— Ладно, Петрович, погоди, — отмахнулся Павел.

Вечером Зина говорила мне:

— Лечиться Павлу надо. Пуля дает о себе знать, особенно после простуды. А он, видишь, за полторы нормы взялся, да еще ученье тянет. Упрямый, послабления себе не дает. К хорошему врачу бы обратиться.

— Он же был у Тониного отца, у доктора Кочкина.

— Был, да толк какой! Не слушает он никого. Сейчас тем более… Скажет, не время. Все вы, видно, Рубцовы, такие.

…Этот день мне никогда не забыть. Над Сибирском сгущались сумерки. Крепчал мороз. В ворота школьного двора один за другим входили ребята. Разговаривали вполголоса. У каждого в руках была длинная палка с приделанной жестяной баночкой для факела. На бревнах, возле бидона с керосином, расположился Романюк.

— Факелы зажигать, когда построимся, — предупреждал он. — Не торопитесь! Будьте осторожны с огнем!

Посреди двора стоял Максим Петрович, окруженный ребятами.

— Хоронить Сергея Мироновича будут возле Мавзолея Ленина. Во втором часу дня там начнется траурный митинг, — кратко пояснял Максим Петрович. — По нашему времени это в седьмом часу вечера. Сегодня Красную площадь вся страна будет слушать, весь мир…

Мы быстро построились в колонну, зажгли факелы. Над сосредоточенными лицами юношей и девушек закачались оранжево-черные языки пламени. Из школы вынесли красное полотнище, обвитое крепом. Дрожащий свет факелов падал на него, выделяя слова: «Прощай, наш дорогой товарищ Киров!»

При выходе из ворот мы увидели, как навстречу нам текла широкая живая огненная река. Это шли рабочие механического завода. Впереди колонны несли большой портрет Сергея Мироновича, обрамленный траурными лентами. Пламя факелов колебалось, и лицо Кирова казалось подвижным, живым.

Огненная река вобрала в себя нашу колонну и вновь полилась — все вперед, вперед… Посредине городской площади высилась трибуна. Над ней полыхали на ветру траурные стяги, освещенные лучами прожекторов. Площадь напоминала большой костер.

Мы остановились недалеко от трибуны. Со всех улиц города на площадь текли и текли человеческие реки… В декабрьском воздухе неслись стонущие звуки оркестров… Вдруг площадь замерла. Из репродукторов раздался знакомый бой кремлевских курантов. Говорила Москва, Красная площадь.

Репродукторы смолкли, их сменили голоса с трибуны на городской площади.

— …Тебя нет среди нас, но дело мировой революции живет и будет жить…

Игорь тронул меня за плечо:

— Смотри, Зотов говорит от имени партизан.

Но я и сам уже видел Степана Ивановича на трибуне и с волнением слушал, как он, посланец тайги, сурово и громко говорил:

— Мы — как байкальский хребет, нас не сдвинешь! Колчака побили, через какие трудности прошли. Враг просчитался! Киров будет с нами!

…Снова Красная площадь. Затихали последние звуки траурного марша. Сливаясь с прощальным салютом Москвы, над городом пронесся рыдающий голос сирены. Его подхватили гудки паровозов, заводов, депо… Со стороны Ангары воздух разорвали орудийные залпы.

Вся страна, весь народ прощался в эти минуты с Кировым.

Глава двадцать первая

«Сквознячок»

— Ну, как твои успехи, Алеха? — спросил Павел, необычно рано вернувшись с работы. — Скоро ведь каникулы?

— С завтрашнего дня!

— Хорошо! Мне тоже передышка.

Я подал ему табель за первое полугодие. Брат поудобнее уселся в кресло и стал внимательно рассматривать серую книжечку.

— Что же, выходит, ты круглый отличник? — сказал он, улыбнувшись. — Поздравляю! А ну-ка, взглянем в мой табелек…

Я достал тетрадь, в которой ставил ему оценки.

Брат раскрыл тетрадку.

— Алгебра — «хорошо», ну и хорошо. Химия — «уд», физика — полугодовой оценки не выставлено, потому что не пройден материал. Справедливо, но плохо. География — то же. История — «уд». И ни одной отличной оценки? — Павел задумался. — Да, дела с учебой пошли неважно.

Брат достал из кармана блокнот и, перелистывая его, стал читать:

— Второе декабря — 152 процента, десятое — 160, четырнадцатое — 135, двадцать шестое… Словом, вчера, Алексей, я выполнил свое обязательство — полторы месячные нормы уже есть.

— Но как же ты думаешь дальше? — Зина вглядывалась в усталое лицо Павла.

— Дал слово — выполняй!

— А с учебой? Ты дал и другое слово: пройти в этом году за седьмой класс, — напомнил я.

Павел не ответил. Он схватился рукой за грудь, задохнувшись в мучительном кашле.

— Господи! Когда же все это кончится? — запричитала Зина.

Брат, упрямо мотнув головой, подсел к моему столу.

— Ничего, вылечусь!.. Слышал я, ты, Алексей, с Чернышевым познакомился, — заговорил он, оправившись от приступа. — Одобряет он твой чертеж.

— Что одобряет? Наддувы в моторах уже существуют. Я ничего не изобрел.

— Тебе уж сразу изобретать… Похвалу от Чернышева не тяп-ляп заработать. Он человек серьезный. А вывод таков, как я и раньше думал: тебе на инженера надо учиться. — Брат потянулся к пачке папирос, но отдернул руку и сердито заговорил: — Конечно, и ты и Зина правы, нельзя мне так дальше работать. И здоровье гроблю, и времени для учебы не остается. Да и какой толк, что я таким вот путем даю полторы нормы?.. А станок какой, Алеха!

Брат оживленно взглянул на меня.

— Выход есть. Гляди-ка! — Он придвинул к себе бумагу, взялся за карандаш и начал что-то рисовать. Линии рисунка получились у него неровные. — Коряга, а не рука, — ругался брат, но на листке бумаги я ясно увидел контур токарного станка. — Вот патрон, куда деталь вставляется, а вот резцовая головка, — стал объяснять Павел, подрисовывая неясные места. — Зададут в наряде сотню втулок главной оси — успевай только поворачиваться. А как тут развернешься, когда основное время тратишь на закрепление этой втулки в патроне. Думал я, думал, Алеха, какой выход найти, и надумал: что, если мне спариться с Василием Лазаревым и обрабатывать деталь «сквознячком»?

— Это как же «сквознячком»? — не понял я.

— А вот так, посмотри-ка! — Павел склонился над рисунком. — Вот чугунная втулка, которую надо обработать. По старому способу я должен ее обточить сначала с одного конца, потом с другого и каждый раз тратить время на установку в патроне. А если мне производить только одну операцию, а Василию, скажем, другую и не трогать патрона?

— Как же ты без него обойдешься?

— Патрон в станке останется! Но в него я намертво закреплю приспособление, чтобы быстрей устанавливать втулку. Слыхал, что такое приспособление?

— Слыхать-то слыхал, а вот какой вид должен быть у него, не представляю.

— Об этом и надо подумать… — Брат откинулся на спинку кресла. — Начальнику цеха сказал — он только рукой махнул. Технолог прямо говорит: «Не трать попусту время, Рубцов, производственный процесс расстроишь».

— А к мастеру обращался? — спросил я.

— Он в ту же дудку. Технические нормы, говорит, есть и работай. Нормы, мол, — закон производства, и ломать их никому не дозволяется.

— Дай-ка мне чертеж твоей втулки, — попросил я Павла.