Эшенден, или Британский агент - Уильям Моэм

— На вашем месте, мистер Сомервилл, я бы попробовал уговорить заниматься с вами мою жену. Она ведь человек в высшей степени образованный и культурный.

— Ах, Грантли, у меня совсем нет времени.

Сообразив, что теперь все зависит от него самого, что силки расставлены и осталось только в них попасть, Эшенден повернулся к миссис Кейпор и сказал, как умел только он — робким, извиняющимся, вкрадчивым голосом:

— Разумеется, было бы просто восхитительно, если бы вы могли давать мне уроки. Я счел бы это для себя большой честью. Естественно, это ни в коем случае не должно идти в ущерб вашей работе. Я ведь приехал сюда восстанавливать здоровье и совершенно свободен, поэтому меня устроит любое время, которое удобно вам.

Кейпоры — и он и она — не скрывали своего удовлетворения, а в голубых глазах миссис Кейпор — так Эшендену показалось — сверкнул злорадный огонек.

— Соглашение, разумеется, будет чисто деловым, — сказал Кейпор. — Действительно, почему бы моей жене немного не заработать на карманные, так сказать, расходы? Как вы находите, десять франков в час — это по-божески?

— Вполне, — ответил Эшенден. — Для меня было бы удачей найти за эти деньги такого первоклассного педагога, как ваша супруга.

— Ну, что скажешь, дорогая? В конце концов, один час в день — это не так уж много. Заодно окажешь мистеру Сомервиллу любезность. Тогда, быть может, он поймет, что отнюдь не каждый немец — исчадие ада, как это принято считать в Англии.

Напряженно размышляя, миссис Кейпор наморщила лоб, и Эшенден с ужасом подумал, что с завтрашнего дня ему предстоит регулярно в течение часа беседовать с этой грузной и хмурой женщиной. О чем — один Бог знает!

— Что ж, буду рада давать мистеру Сомервиллу уроки разговорного немецкого языка, — отчеканила наконец миссис Кейпор.

— Поздравляю вас, мистер Сомервилл! — шумно заговорил Кейпор. — Считайте, что вам здорово повезло. Когда начнете? Завтра в одиннадцать?

— Если миссис Кейпор это время устраивает, я готов.

— В одиннадцать так в одиннадцать, — согласилась миссис Кейпор.

Эшенден, довольный, ушел, предоставив чете Кейпор наедине праздновать победу своей дипломатии. Однако, когда на следующий день ровно в одиннадцать часов утра в его комнату постучали (заниматься договорились у него в номере), дверь он открыл не без некоторого трепета. Про себя он решил быть со своей преподавательницей откровенным, в меру развязным и в то же время крайне осторожным — немка была достаточно проницательна и очень импульсивна. Лицо миссис Кейпор было по обыкновению мрачным и озабоченным, она определенно не желала иметь с Эшенденом ничего общего. Но когда они сели и она начала (первое время довольно резким тоном) задавать ему вопросы по немецкой литературе, а потом аккуратно поправлять ошибки и терпеливо, четко объяснять построение сложных немецких конструкций, в которых Эшенден то и дело путался, стало очевидно: хотя она и давала ему урок через силу, но относилась к своим обязанностям вполне добросовестно. Она не только умела преподавать, но и любила это занятие и постепенно, сама того не замечая, увлекалась. Теперь она лишь изредка заставляла себя вспоминать, что перед ней английский варвар, однако Эшендена, который подметил, как она с собой борется, это нисколько не смущало, и, когда во второй половине дня Кейпор поинтересовался, как прошло занятие, он, нисколько не лицемеря, ответил, что урок превзошел все его ожидания, — миссис Кейпор оказалась на высоте, она — прекрасный педагог и исключительно интересный человек.

— А я вам что говорил? Моя жена — самая замечательная женщина на свете.

И Эшендену показалось, что, когда Кейпор с присущим ему добродушным юмором произнес эти слова, он впервые был совершенно искренен.

Через пару дней Эшенден окончательно убедился, что миссис Кейпор давала ему уроки только для того, чтобы мужу было легче войти к нему в доверие, ибо ни о чем, кроме литературы, музыки и живописи, она с ним не беседовала, а когда Эшенден в качестве эксперимента попробовал было завести разговор о войне, она резко оборвала.

— Думаю, герр Сомервилл, нам лучше этой темы не касаться, — отчеканила она.

Миссис Кейпор продолжала давать ему уроки с исключительной добросовестностью, так что деньги свои он платил не зря, однако на урок она неизменно приходила угрюмая, раздраженная, и инстинктивное отвращение к своему ученику пропадало у нее лишь ненадолго, в минуты увлечения педагогическим процессом. Эшенден же настойчиво и совершенно безуспешно использовал одну за другой все свои уловки: вел себя то заискивающе, то с безыскусной покорностью, иногда рассыпаясь в благодарностях; порою бывал прямодушен или льстив, а то и робок. Миссис Кейпор, однако, продолжала держаться с холодной враждебностью. Она была фанатичка, ее патриотизм был агрессивным, но не своекорыстным; свято веря в преимущество всего немецкого, она всем сердцем ненавидела Англию, ибо именно в этой стране видела основное препятствие распространению немецкого влияния. Ее идеалом был мир, подчиненный Германии; мир, где все нации находились бы под большей властью Берлина, чем когда-то Рима, под воздействием достижений германской науки, германского искусства, германской культуры. От этой теории веяло поразительной наглостью, которая не могла Эшендена не забавлять. Вместе с тем миссис Кейпор была неглупа: много и на нескольких языках — читала, а о прочитанном судила, как правило, весьма здраво. Она неплохо разбиралась в современном искусстве и в современной музыке, что тоже производило на Эшендена немалое впечатление. Забавно было слушать, как она, сев однажды за пианино, играет одну из воздушных, прозрачно-серебристых пьес Дебюсси; чувствовалось, что ее выводит из себя эта легкомысленная французская музыка, действует на нервы ее живость и изящество.

Когда Эшенден поздравил ее, она лишь пожала плечами.

— Разложившаяся музыка разложившейся нации, — процедила она сквозь зубы и тут же, мощно ударив по клавишам своими сильными руками, заиграла было сонату Бетховена, но почти сразу остановилась: — Не могу играть, совершенно разучилась. Впрочем, что вы, англичане, смыслите в музыке? После Перселла у вас не было ни одного сносного композитора!

— Что вы на это скажете? — с улыбкой спросил Эшенден стоявшего рядом Кейпора.

— Она права, как это ни грустно. Теми незначительными познаниями в музыке, которыми я располагаю, я обязан жене. Вы бы слышали, как звучит у нее рояль, когда она в форме! — И Кейпор опустил на плечо жены пухлую, с короткими, толстыми пальцами руку. — Просто за душу берет.

— Dummer Kerl, — едва слышно произнесла она. — Дурачок. — И Эшенден заметил, как у нее дрогнули губы. — Вы, англичане, — поспешила добавить миссис Кейпор, справившись с собой, — не умеете писать картин, не умеете лепить, не умеете сочинять музыку…

— Зато стишки мы иногда кропаем изрядные, — добродушно сказал Эшенден, который не мог позволить себе пускаться в споры. И тут, неизвестно почему, ему вспомнились вдруг две строчки, которые он и продекламировал:

Куда плывешь, одевшись парусамиИ преклонив главу на лоно волн?[33]

— Да, — сказала миссис Кейпор, сделав странный жест рукой. — Да, сочинять стихи вы умеете. Как ни странно.

И, к изумлению Эшендена, она своим гортанным голосом дочитала четверостишие до конца.

— Пойдем, Грантли, Mittagessen уже накрыт.

Они ушли, а Эшенден задумался.

Он восхищался человеческой добротой, однако зло не вызывало у него возмущения. Его иногда считали бессердечным, потому что он чаще относился к людям с интересом, чем с симпатией; у тех немногих, к кому Эшенден все же был привязан, он с одинаковой ясностью видел и достоинства, и недостатки. Когда какой-нибудь человек вызывал у него теплые чувства, это происходило вовсе не потому, что он не замечал его слабостей, — он просто не имел ничего против них, принимал эти слабости, понимающе пожимая плечами; это происходило вовсе не потому, что он приписывал этому человеку совершенства, которыми тот не обладал, — коль скоро он судил о своих друзьях здраво, они никогда его не разочаровывали, а потому он редко терял друзей. Он ни от кого не требовал большего, чем тот мог дать. Вот почему чету Кейпор Эшенден имел возможность и впредь изучать беспристрастно, без предрассудков. Миссис Кейпор представлялась ему натурой более цельной, чем ее супруг, а потому более понятной. Она, безусловно, ненавидела Эшендена; несмотря на то что ей по необходимости приходилось быть с ним корректной, отвращение ее было столь велико, что временами она, не сдержавшись, позволяла себе резкие выражения в его адрес, была даже откровенно груба, и Эшенден сознавал, что, если дать ей волю, она бы убила его без малейших угрызений совести. Однако по тому, как Кейпор стиснул ей плечо своей пухлой рукой, по тому, как у нее непроизвольно задрожали губы, Эшенден догадался, что эту невзрачную женщину и этого хитрого толстяка связывает глубокое и искреннее чувство. Эшенден стал перебирать в памяти наблюдения, которые сделал за последние несколько дней, припоминать мелочи, на которые обратил внимание, но значения им не придал, и в результате пришел к выводу, что миссис Кейпор любит своего мужа, так как обладает более сильным характером, чем он, и чувствует его зависимость от себя. Она любила его за то, что он восхищался ею, — ведь до встречи с ним эта коренастая некрасивая женщина, скучная, добропорядочная и начисто лишенная чувства юмора, едва ли вызывала восхищение у мужчин. Она любила его громкий смех, его шумные шутки; его постоянно приподнятое настроение разгоняло ее ленивую кровь; он был для нее чем-то вроде большого проказливого мальчугана — и таким останется навсегда; она ощущала себя его матерью. Это она сделала его таким, каким он стал; он был ее единственным мужчиной, а она — его единственной женщиной, и она любила его, несмотря на его слабость (в чем она, человек разумный, всегда отдавала себе отчет), она любила его, ach, was,[34] как Изольда любила Тристана. А тут еще шпионаж! Даже Эшенден, при всей своей терпимости к человеческим слабостям, не мог не сознавать, что предавать родину за деньги — не самый приличный поступок. Она, конечно же, была в курсе дела; больше того, очень возможно, Кейпора завербовали именно благодаря ей — он бы никогда не стал шпионом, если бы она его не подбила. Но ведь она любила его, она была честная и прямая женщина. По какому же дьявольскому наущению она уговорила себя заставить мужа взяться за столь низкое и бессовестное занятие? И пытаясь представить, чем она при этом руководствовалась, Эшенден окончательно заблудился в лабиринте догадок и предположений.