Шорохи - Дин Кунц

Тем не менее, по крайней мере, для Джошуа Райнхарта, это место было пристанищем смерти, как бы Аврил Таннертон ни лез из кожи вон, чтобы заставить забыть об этом. В воздухе носились тошнотворно-сладкие пары формалина. Пол был выложен белым кафелем. Очевидно, его часто драили; он стал таким скользким, что пройти по нему можно было лишь в обуви на резиновой подошве, какую носили Таннертон и его подчиненные. А вот сам Джошуа несколько раз чуть не упал.

Даже эта бьющая в глаза чистота пола в первую очередь говорила о необходимости защиты от пятен крови.

Клиенты Таннертона, родственники покойного, не допускались в мертвецкую, ибо все здесь наводило на печальные мысли. Снаружи, когда украшенный алым бархатом гроб с покойником выставлялся на всеобщее обозрение, еще можно было удовлетвориться выражением типа «ушел от нас» либо «господь призвал его к себе», но в этой комнате смерть носила угнетающе конкретный характер.

Олмстед открыл крышку алюминиевого гроба.

Аврил Таннертон развернул клеенку, оголив тело до самых бедер.

Джошуа взглянул на желтовато-серый, словно восковой, труп и содрогнулся.

– Это ужасно!

– Тяжелое испытание для вас, – с дежурной постной миной произнес Таннертон.

– Отнюдь, – возразил адвокат. – Я не собираюсь лицемерить, изображая великую скорбь. Я плохо знал покойного и не был от него в восторге. Нас связывали чисто деловые отношения.

Таннертон заморгал от удивления.

– Вот как? Но в таком случае, может быть, похоронами займутся другие друзья покойного?

– У него не было друзей.

Оба уставились на труп.

– Чудовищно, – проговорил Джошуа.

– Да, – согласился владелец похоронного бюро. – Они не стали утруждать себя косметическими работами.

– Вы не могли бы в этом плане что-нибудь предпринять?

– Да, разумеется. Но это будет нелегко. Смерть наступила более полутора суток назад. Хорошо, хоть рот зашили.

– Ужасные раны, – хрипло произнес Джошуа. – Она его всего изрезала.

– Большая часть надрезов – дело рук патологоанатома, – уточнил Таннертон. – А вот колотая рана. И еще одна.

– Они неплохо зашили рот, – одобрительно промолвил Олмстед.

– Не правда ли? – Таннертон дотронулся до соединенных суровой ниткой губ покойного. – Не часто встретишь служителя морга с эстетической жилкой.

– Крайне редко, – поддакнул Олмстед.

Джошуа покачал головой:

– Мне все еще трудно поверить.

– Пять лет назад, – сказал Таннертон, – я хоронил его мать. Тогда я впервые столкнулся с Бруно Фраем. Он показался мне немного… не в себе, но я отнес это на счет постигшего его горя. Он был такой важный господин – чуть ли не самый влиятельный в округе.

– Черствый и скрытный, – жестко произнес Джошуа. – Беспощадный в бизнесе. Ему было мало разорить конкурента – нужно было добить его, окончательно уничтожить. Я всегда считал его склонным к жестокости, вплоть до физического насилия. Но покушение на изнасилование?! Предумышленное убийство?!.

Таннертон замялся, потом сказал:

– Мистер Райнхарт, о вас говорят, что вы слов на ветер не бросаете. Вас считают очень справедливым человеком, чуть ли не совершенством. И все же… говоря о мертвых…

Джошуа усмехнулся.

– Сынок, я всего лишь сварливый старик и никакое не совершенство. Ради истины я никогда не щадил живых. От меня плакали неразумные подростки и их мамаши. С какой же стати я должен подбирать слова для мертвого негодяя?

– Я просто не привык…

– Разумеется. Ваша профессия обязывает вас питать уважение к мертвым, какими бы они ни были и чего бы ни совершили. Я вас не виню. Это ваш служебный долг.

Таннертон не нашелся, что сказать, и захлопнул крышку гроба.

– Давайте обсудим условия, – предложил Джошуа. – Я что-то проголодался. Если, конечно, ужин полезет мне в глотку. – Он сел на высокий табурет возле стеклянного шкафа с инструментами.

Таннертон вышагивал взад и вперед по комнате – сгусток энергии.

– Вы не будете возражать, если мы не выставим тело на всеобщее обозрение?

– Я не думал об этом, – ответил адвокат.

– Честно говоря, не представляю, что можно сделать, – признался Таннертон. – Эти люди в «Энджел Хилл» меньше всего заботились о его внешнем виде. В целом я недоволен их работой. Он весь усох. Можно было бы подкачать, но… он вряд ли станет краше. А косметические работы… Прошло слишком много времени. Должно быть, прежде чем его нашли, он какое-то время пролежал на солнце. А потом восемнадцать часов в холодильной камере. Боюсь, что нам не удастся придать ему сходство с живым человеком.

Джошуа почувствовал себя неловко.

– Хорошо, пусть будет закрытый гроб.

– Вы уверены, что ничего не имеете против?

– Абсолютно уверен.

– Прекрасно. В чем его похоронить? В деловом костюме?

– А это имеет значение – при том, что гроб не станут открывать?

– Для меня легче всего обрядить его в один из наших саванов.

– Отлично.

– Белый или ярко-голубой?

– Серо-буро-малиновый в крапинку.

– В крапинку?

– Или в голубую и оранжевую полоску.

Таннертон чуть было не захихикал, но огромным усилием воли подавил в себе такое желание. Джошуа заподозрил, что Аврил – веселый, любящий шутку человек, душа компании. Но он считал своим долгом соответствовать профессиональному имиджу.

– Пусть будет белый саван, – согласился Джошуа.

– Как насчет гроба? В каком стиле…

– На ваше усмотрение.

– В пределах какой суммы?

– Пожалуйста, не стесняйтесь в средствах. Покойный был очень богатым человеком.

– Говорят, он стоил два или три миллиона.

– Вдвое больше, – ответил Джошуа.

– Судя по тому, как он жил, этого не скажешь.

– И судя по тому, как он умер, тоже.

Таннертон ненадолго задумался и задал следующий вопрос:

– Как насчет церковного отпевания?

– Он не посещал церковь.

– Значит, ограничимся гражданской панихидой в узком кругу?

– Пожалуй.

– Я прочту что-нибудь из Библии, – пообещал Таннертон.

Они условились о времени похорон: в воскресенье в два часа дня. Бруно найдет свой последний приют возле своей приемной матери, Кэтрин Фрай.

Когда Джошуа собрался уходить, Таннертон задержал его:

– Кажется, до сих пор вы были довольны моими услугами? Смею заверить, что и все остальное сойдет как нельзя лучше.

– Да, конечно, – ответил Джошуа. – Во всяком случае, я понял одну вещь: когда придет мой черед, я предпочел бы, чтобы меня кремировали.