Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов

Но полнолуние близилось, а сигнальные стога так и стояли нетронутыми. Немец заметно нервничал, срываясь на первых попавшихся живых существах. Но в тот день командир опричников был спокоен и нетороплив. Пройдясь по боярскому саду, он уже было направился на подворье, как краем глаза увидел старуху, одетую в черное рубище с глубоким капюшоном. Она стояла, вытянув руку в его сторону, будто прося милостыни.

— Эй, кто дозволил тебе быти на дворе моем?! — прошипел Орн, мгновенно закипая. Старуха промолчала, лишь подав вперед себя посох. Опричник чуть отпрянул, увидев, что он увенчан искусно вырезанным крестом.

— Господь всемогущий дозволил. Он мой Владыка, а другого дозволения мне и не надобно.

— Мне твой Бог не указ. Сгинь с очей моих! Не зови свою погибель! — грозно ответил немец и презрительно сплюнул ей под ноги.

— Твоя воля, боярин, — послушно согласилась из-под капюшона Пелагея, но так и не сдвинулась с места. — А прежде услышь слово Божье, что я тебе помолвлю.

— С Богом себя равняешь? Сие великая ересь есть, а ересь мне люба, — со злобной улыбкой сказал колдун. — Молви, юродивая.

— Сгинуть мне велишь, а сам сгинешь в геенне огненной, в муках великих вечность свою коротать станешь, коли не покаешься в грехах да не почнешь молиться за все души невинные, что загубил.

— Да что ты мелешь, старая дура? Али не ведаешь, что я пес государев? По его велению казню изменников, что против царской власти восстают. А власть сия на земле — от Бога, коему ты служишь.

— Дочь стряпухину рогатому в жертву принести — на то воля государева была? — спросила богомолица, гордо подняв голову, отчего стало видно ее лицо. Оно было спокойно и исполнено силы, которая светилась в белесых глазах, что были одного цвета с весенними небесами. Когда опричник заглянул в них, ему стало не по себе так внезапно, что он искренне испугался своего смятения перед сгорбленной старухой.

— Почто напраслину возводишь? — сдавленно прошипел он, отступая на шаг назад.

— Истина в устах моих. Не будет тебе прощения на этом свете! Но душу свою спасешь, коли с покаянием примешь веру православную.

— Да как ты смеешь указывать мне, боярину? На колени, тварь! На колени, коли жизнь мила!

— Жизнь моя во служении Господу! — выкрикнула Пелагея, задохнувшись от праведного гнева и воздев посох над головою. — Покайся! Моли о прощении Господа нашего и Богоматерь Пречистую, ирод!

— Ирод? Великое избиение младенцев сотворил он, а я тебя изничтожу за твой поганый язык, что скормлю я псам на дворе! — прогрохотал опричник, не решаясь приблизиться к зловещей вещунье. Страх перед ней необъяснимо рос внутри колдуна, потому что в эти минуты он не чувствовал над собой защиты дьявола, впервые за многие годы.

— Нечестивец! Дьяволово порождение! Нет тебе прощения и места нет среди люда, что Господа Всевышнего славит! Будь же ты проклят до скончания веков!

Орн вздрогнул, похолодев. Тысячи раз слышал он проклятия из уст тех, кого истязал. И лишь смеялся над ними, веря, что проклятия эти делают его лишь сильнее. Но сейчас… Слова старухи отзывались липким ужасом в его темной жестокой душе. Словно видя это, старуха вскричала, зажав нательный берестяной крест в сухих костлявых пальцах:

— Да укрепится проклятие мое стонами и муками невинно убиенных мучеников, коих погубил ты, безбожник! Да станут они проклинать тебя из райских пределов, моля Господа и Архангелов Его сокрушить бесовскую плоть твою! Истинно, быть тебе в адовом пекле до новой луны!

Голос ее, доселе старческий и дребезжащий, теперь уверенно вздымался над колдуном, усугубляя первобытный страх, сковавший волю опричника.

Если бы был он христианином, пусть и безмерно падшим, то рухнул бы на колени перед юродивой, молясь и каясь. Каждый из его отряда поступил бы так, услышь он такие проклятия из уст богомолицы. И страх Орна перед пророчеством вещуньи, необъяснимый для него самого, достиг высшего предела. Да только родил он в сатанинской душе не покаяние, а новый грех.

Перепуганный опричник рванулся к Пелагее. Вырвав из ее рук посох, он перевернул его крестом вниз и неистово ударил оземь, воткнув в молодую траву. Сорвав капюшон со старухи, читающей молитвы, он схватил ее за волосы и потащил на подворье, хрипло бранясь на немецком и брызжа слюной.

Когда Орн ворвался на двор боярского дома, волоча за собой вещунью, сонный хромой опричник Семен, дремавший на крыльце дома в утреннем пьяном забытьи, проворно вскочил. Потерев заспанные глаза, он поначалу озорно глянул на своего командира, предчувствуя кровавое веселье. Но приглядевшись, понял, что боярин тащит на расправу Божьего человека. От крепостных он слышал рассказы про старую отшельницу, что изредка появляется в селе, помогая его жителям травами и молитвою. Да и сам надумал разыскать ее, чтобы просить избавить его от болей в ноге, что частенько не давали ему спать. Оторопело открыв рот, он с испугом пялился на Пелагею, крестившую Орна.

Бросив ее посреди двора, чернокнижник вперил злобный взгляд в растерянного Семена, торопливо осенявшего себя крестным знамением.

— Кличь Порфирия! Сыскал я ему работенку! — гаркнул Орн и расхохотался.

— Помилуй, боярин! Негоже Божью отшельницу-то… Великий гнев Господень покарает, — тихо пролепетал он, не глядя на своего командира.

— Ослушаться мя дерзнул, опричник? Запамятовал, чью волю вершим? Государя Иоанна Васильевича от измены оберегаем! А сия тварь грязная в измене повинна! Али подле нее на колу издохнуть желаешь?

Ни жив ни мертв, бросился Семен в избу, зовя Порфирия. Тот вскоре показался на дворе. Тощий, беззубый верзила, жилистый и проворный, он был умельцем по части пыток, способный подарить немало страданий всякому, кто попадется в его опытные руки, омытые потоками людской крови и слез. Помилованный разбойник, он и сам немало вытерпел под кнутом и раскаленным железом, а потому был с болью накоротке, зная все ее повадки. Его умением восхищались даже бывалые живодеры. Искусно лавируя между несносными муками и смертью, дающей несчастному избавление, он мог так долго пытать жертву, как того требовал опричный суд. Но и Порфирий, глянув на Пелагею, беспомощно лежавшую в пыли двора, заметно помрачнел.

— Чего изволишь, боярин? — тяжело спросил он, еще надеясь, что дело кончится обычной поркой.

— Повсюду измена государева! — взревел Орн, заметив смятение на лице бывалого палача. — Сия ведьма проклинала слуг государевых. А посему — и дело государево придала проклятию!

Порфирий удовлетворенно кивнул. Хоть он и не поверил немцу, но посчитал, что теперь это чужой грех. А он, человек служивый, не может ослушаться приказа, что есть сама царская воля.