Секреты Достоевского. Чтение против течения - Кэрол Аполлонио

«Ася» и отклик Чернышевского на нее в статье «Русский человек на рандеву» и романе «Что делать?» – это лишь два наиболее известных примера литературных и критических произведений, в которых обсуждалась эта тема. В «Преступлении и наказании», как и в других своих великих романах, Достоевский принял участие в этом более широком диалоге, но при этом он сумел как никто до него и с невиданной беспощадностью проникнуть в психологию личности и наполнить эти различные и разнообразные темы глубоким религиозным содержанием. Бездействие Раскольникова во время разговора с Соней резко контрастирует с его жестокостью – явным действием, – когда он убивает. И читатель с легкостью может упустить тот важный факт, что в сцене признания Раскольников так и не говорит Соне напрямую, что он совершил эти убийства’, он лишь позволяет ей догадаться о его вине. Самое важное остается невысказанным.

Тайны и сокровища

Сокровенная истина, составляющая главную тему «Преступления и наказания», действует на многих уровнях. Суровая правда жестокого убийства (террористического акта), совершающегося у нас на глазах, контрастирует с множеством тайн, которые могли бы помочь объяснить, почему Раскольников его совершил (Мы это видели. Почему это произошло?). Пытаться осмыслить непонятное – задача интерпретатора. Все герои романа Достоевского придерживаются той или иной линии поведения и порядка действий, связанного с сокровенными истинами. Как ясно указывает фраза Свидригайлова: «Никогда не ручайтесь в делах, бывших между мужем и женой или любовником и любовницей», важнейшие события моральной драмы происходят при личных контактах между двумя индивидуумами. Эти парные взаимоотношения являются краеугольным камнем человеческой этики и сродни священнодействию.

Ты встречает меня по милости – его не обрести в поиске. Но то, что я говорю ему основное слово, есть деяние моего существа, мое сущностное деяние. <…> Основное слово Я-ТЫ может быть сказано только всем существом. <…> я становлюсь Я, соотнося себя с Ты; становясь Я, я говорю Ты. Всякая действительная жизнь есть встреча» [Бубер 1995: 21].

Для Мартина Бубера единственное истинно этичное взаимоотношение подразумевает полное и немедленное раскрытие личности другому будь это человек, идея или природный объект. И только через взаимоотношения мы становимся полностью реальными. Открытость перед другим позволяет обособленному индивидууму преодолеть солипсизм и приобщиться к великой истине, лежащей по ту сторону. Однако взаимоотношения должны быть прямыми, непосредственными и духовно открытыми.

Бубер предлагает альтернативу «диалогическому» подходу к поэтике Достоевского, разработанному М. М. Бахтиным. Фокусируя внимание на тайном взаимодействии между двумя людьми, собой и другим, Бубер рассматривает язык лишь как внешнюю сторону этого взаимодействия. Это контрастирует, хотя и не полностью, со всеобъемлющим диалогизмом Бахтина, для которого главное – механизмы языка. В обоих случаях главное – это взаимоотношения. Подход Бубера позволяет нам обратить более пристальное внимание на межчеловеческие связи, присутствующие на уровнях выше языкового. Истина раскрывается в тайне и в тишине. Чем дальше отстоит от нас персонаж в этом взаимодействии и чем больше посредников участвует в диалоге о нем, тем больше ложь.

«Преступление и наказание» анализирует последствия злоупотребления священным потенциалом межчеловеческих отношений, вызванные рассказом о них. Какое бы священнодействие ни совершалось наедине, искренние взаимоотношения могут быть осквернены действиями посторонних, имеющих доступ к этой тайне в качестве вуайеристов. И Марфа Петровна, и Свидригайлов становятся свидетелями тайного, насыщенного сексуальной энергией взаимодействия между мужчиной и женщиной, но они занимают разные позиции относительно его раскрытия. Марфа Петровна разглашает подробности взаимоотношений своего мужа с Дуней всем, кто готов слушать. Свидригайлов, подслушав тайну Раскольникова, раскрывает только то из услышанного, что может привести к спасению убийцы.

Произведения Достоевского обладают поэтикой тайны, простирающейся от простого вопроса «кто убийца?» из детективного романа до уровня священного таинства. Его «окончательное слово», согласно лаконичной формуле Г. С. Померанца, – это «нераскрытая тайна» [Померанц 1990: 109]. Тайна преступления Раскольникова полностью раскрыта, но многие другие – те, которые, возможно, могли бы ее объяснить, – остаются нераскрытыми. В этих тайнах присутствует действие, но если действие Раскольникова принимает форму жестокого убийства, другие тайны связаны с человеческой сексуальностью. Что произошло между Раскольниковым и его невестой, умершей от туберкулеза? Между Свидригайловым и Марфой Петровной? Между Свидригайловым и Дуней в деревне? Между Раскольниковым и Соней в те моменты, о которых автор умалчивает? До последней встречи Свидригайлова с Дуней в конце романа мы не присутствуем ни при одном из этих взаимодействий, и тем не менее ход сюжета и смысл романа зависят от порожденного ими напряжения. Можно сказать, что движущей силой «Преступления и наказания» является тайна сексуальности. Связь между сексуальностью и сакральностью, развивающаяся в этом романе, черпает свою силу из покрова тайны, окружающего их.

Три понятия – тайна, сексуальность и сакральность – переплетаются. Божественное таинство, пресуществление плоти в дух, сродни тайне сексуальности, и обе эти тайны остаются в центре внимания Достоевского в его великих романах. В своей недавно вышедшей провокативной книге Сюзанна Фуссо исследует тематические взаимосвязи между тайнами и сексуальностью в творчестве Достоевского. Она обращает внимание на то, что «действие по преобразованию и (что подразумевается) нейтрализации сексуального материала Достоевский называет “тайной искусства”. Но слово “тайна” также является эвфемизмом для секса как такового: “тайны лобзанья”, “пермские тайны”» [Fusso 2006: 10]. С точки зрения Фуссо, динамика секретности и сексуальности играет важнейшую роль в творческом процессе. С моей точки зрения, связь между сексуальностью и тайной в творчестве Достоевского имеет религиозный оттенок и является частью глубинной поэтики таинства.

Как и его дальний родственник – детектив, роман «Преступление и наказание» приковывает к себе внимание читателей благодаря их желанию узнавать, расследовать и раскрывать тайны. Есть два вида тайн: та, которая известна и читателю, и главному герою, – его преступление, совершенное на очевидном, но обманчивом внешнем уровне романа; другие – те, которые читателю доступны не вполне: тайны человеческих взаимоотношений и причины преступления. Оставаясь движущей пружиной сюжета, тайна также позволяет читателю познать священные истины. Особое значение придается многозначному слову «сокровище», возникающему на страницах романа в стратегически важных местах[71]. Это слово, которое зачастую используется как ласковое обращение, обозначает нечто ценное, что скрывается и хранится в тайне, в секрете – от слова «скрыть» (спрятать) с корнем – крыть- (покрывать).

В русской литературе и культуре XIX века слово «сокровище» служило зашифрованным обозначением женской девственности. Словарь Даля (как и его академический преемник XX века, Словарь литературного русского языка) по старинке соблюдает сексуальное табу, при этом подчеркивая этимологическую связь между словом «сокровище» и понятием тайны [Чернышев 1963: 192–194]. Несмотря на сдержанность лексикографа, переносное значение этого слова было хорошо известно и широко использовалось в литературе той эпохи