Крылья - Кристина Старк

8. Зависимость

Оттенок потолка менялся вместе рассветом: цементно-серый, розовый, тепло-молочный. Я смотрела на потолок уже полчаса и, когда закрывала глаза, могла бы восстановить в памяти рисунок всех его неровностей.

Феликс ушел. И больше не вернется. Он в самом деле ушел.

Его выходка со снотворным просто не умещалась у меня в голове. Так бессовестно уйти, как он мог? Просто вколол мне снотворное и бросил в этом доме, как какую-то безмозглую зверушку. Нет, вроде бы он что-то говорил, но я никак не могла вспомнить, что именно. На небе разворачивалась в линию тонкая алая лента. Я подошла к окну и вытянула руку, разглядывая повязку. И вдруг…

Это было сродни волшебству, чистому абсолютному волшебству, какое иногда случается, когда ты меньше всего его ждешь. Я не успела ни испугаться, ни отпрянуть: на мою руку, ударив воздух тонкими крыльями и вцепившись коготками в ткань повязки, – села ласточка.

Я никогда не видела диких птиц так близко. Моя рука потянулась к ее блестящей, будто лакированной спинке, но ласточка вдруг соскочила с руки и взвилась в небо.

Снова чудо, входящее в мою жизнь без спроса и исчезающее, как только я протягиваю руку? Мне пора начать привыкать.

Я поплотней закуталась в одеяло и поплелась вниз. Кажется, этот дом еще никогда не был таким тихим и опустошенным. Кажется, еще никогда ступеньки не звучали так глухо, а двери не скрипели так сиротливо. Я заварила себе чай и забралась с ногами в кресло, выискивая глазами доказательства недавнего присутствия здесь того, кого я сейчас хотела бы видеть больше всего на свете.

В какой же момент меня угораздило потерять голову? Когда он шагнул под проливной дождь, чтобы помочь попавшим в аварию? Когда он спас Анне жизнь? Когда он поехал за мной, чтобы убедиться, что со мной все в порядке? Или когда он обнял меня и почти поцеловал, там наверху, в моей комнате? Почти…

О да! Влюблена по уши в того, кто вопреки моей воле накачал меня снотворным, как какую-то безмозглую зверушку, и бросил! Дура!

Приведение себя в порядок заняло гораздо больше времени, чем уборка дома перед папиным приездом. Ссадина на лице, заработанная в Киеве, почти зажила, зато вчерашняя, отвешенная одним из похитителей, выглядела хуже некуда и требовала тщательной штукатурки. Я намазывала на щеку толстый слой тонального крема, морщась от боли, и не без некоторого мазохизма размышляла, осталось ли бы на мне сейчас хоть одно живое место, не повесь Феликс на меня маячок…

Маячок.

Я отложила тональник и вцепилась руками в столешницу. А что если?..

Полиэтиленовый сверток выглядел на редкость тошнотворно. Сквозь него просвечивала моя одежда, пропитанная потемневшей кровью. Я развернула полиэтилен и вывалила одежду на пол. Феликс сказал, что не успел снять маячок, когда вез меня из школы домой, но успел ли он снять его потом? Я разворачивала одежду, надеясь найти что-то, чего раньше определенно не видела. На куртке блеснул ряд пуговиц, заклепки, язычок молнии… Ничего особенного. На майке… на майке тоже ничего…

Ничего, что могло бы быть маячком или хотя бы отдаленно походить на него. Я запустила пальцы в кармашек куртки и вытащила до дрожи знакомый клочок бумаги. Он лежал там же, куда я засунула его сразу после прочтения. Снова прошлась глазами. Ровный незнакомый почерк, разлапистые заглавные буквы, хвостатые знаки препинания…

Прошло всего несколько дней, а кажется, что вечность. Еще в воскресенье я бы с удовольствием запихнула эту записку Феликсу в горло, но вот наступил вторник, и я сижу на полу в ванной и чуть ли не рыдаю над ней.

Я повертела записку в руках и помчалась в свою комнату.

В ящике моего стола, в коробке с дорогими мне безделушками, лежал кулон, который я выбрала сама себе в лавке старьевщика, когда мне было пять лет. Тот самый, который я сунула подальше в стол после погрома в цветочном магазине как не оправдавший надежды талисман. Но теперь я, пожалуй, достану его, засуну в него эту бумажку и буду носить ее на груди, как фанатка какого-нибудь рок-певца носила бы на груди обрывок его одежды. Глупо, наивно и по-детски? О, влюбиться в того, кого я больше никогда не увижу, – вот где была настоящая наивность и глупость.

Я наспех затолкала в себя яичницу, нашла в доме старую раздолбанную Nokia с треснувшим экраном, даже не пытаясь вспомнить, кому из членов семьи она принадлежала до того, как ее отправили на пенсию, отыскала запасные ключи и поехала в больницу.

В маршрутке набрала Альку.

– Школа? Не-е, – зевнула Алька в трубку. – Сегодня всего два урока, а мамуслик уехала еще ночью на вызов и нескоро вернется. Так что учебу в сад, дома поваляюсь, кино посмотрю. Если освободишься, приезжай, у меня новая комедия… Хотя, наверно, тебе не до комедий сейчас?

– А куда мать поехала? Ч-что-то случилось? – насторожилась я.

– Да там на Ялтинской, сразу за Марьино, такой трэш! Как в кино. Машина влетела в дерево и загорелась. Но трупов внутри не оказалось! Все были снаружи! Один на дороге с пулей в животе, прикинь. И еще один неподалеку. Короче, понедельник день тяжелый, подвалило мамане работы.

После разговора с Алькой меня начало трясти, казалось, что заныли все ссадины и синяки на теле, горло стало колючим и шершавым, как проржавевшая труба. Я сжала в кулаке своего ангела на цепочке и закрыла глаза. Господи, что же там произошло после того, как Феликс увез меня…

Когда я вошла в палату, Анна спала, и я так и не решилась ее разбудить. Врач сказал что-то про «состояние стабильно» и «нельзя волноваться» и упорхнул по каким-то своим безумно важным делам. Я поправила Анне подушку, посидела рядом и тихонько вышла. В десять утра прилетал папа. Я очень хотела встретить его и надеялась, что мы успеем вернуться до того, как Анна проснется.

– Как это произошло? – пробормотал папа, целуя меня в висок.

Мы сели в такси. Я мучительно собиралась с силами, чтобы рассказать все по порядку.

– Пап, я не сказала по телефону и теперь не знаю, как начать… В общем, Феликс вернулся. Анна увидела его – и сердце подвело.

Его брови взлетели вверх, а глаза округлились от изумления.

– Феликс вернулся?! Когда? Где он? – засыпал меня вопросами отец.

– Он… уехал.

– Правильно сделал. И лучше бы ему не попадаться мне на глаза, когда вернется. С ума сойти…

Я взяла отца за руку. Кажется, у меня с ним еще никогда не было такого тяжелого разговора.

– Пап… Он… Он, может быть, и не вернется больше.

– Это как? – папины брови подпрыгнули еще чуточку выше.

Я сжала его ладонь и медленно, со скрипом, начала рассказывать о том, как мы случайно встретились в Киеве, что он изменился, что потерял память, что, судя по всему, он нашел свое место в жизни. А вдобавок к этому еще и Анну спас.