Антропологические традиции - Марк Абелес

Конечно, антропологические исследования и журналистика различаются по целому ряду параметров, который придает взаимоотношениям между двумя сторонами характер беспорядочный и подчас даже удручающий. Главный из этих параметров — скорость. Антропологическая работа — медленна; журналистика — скора. Тесно связан с этим и другой параметр, имеющий отношение к сложности/простоте. Журналисты обычно стремятся преподать проблему на обыденном языке, они работают в условиях жесткого ограничения времени и объема, и от них ожидается рассказ с простым и доступным выводом в конце.

Более того, в большинстве обществ искусство журналистики не ценится высоко. В финансово развитых странах журналистика все чаще ассоциируется с ремеслом «делания сенсаций» и коммерциализированной «таблоидной» прессой. Опросы о доверии публики к тем или иным профессиям свидетельствуют, что в таких странах, как, например, Великобритания или Норвегия, журналисты находятся на нижних ступенях рейтинговой лестницы, где-то рядом с политиками.

Журналисты нередко обращаются к ученым затем, чтобы самим фигурировать в интервью, или затем, чтобы просто получить нужные им сведения. Многие ученые отказываются сотрудничать с ними из-за существенных различий в целях и методах работы двух сторон. В некоторых случаях ученым действительно лучше оставаться в стороне от мира средств массовой информации. Результаты их исследований могут быть транслированы журналистом в переупрощенном виде, а сам глубинный смысл исследования, который важен для ученого, может не иметь для журналиста ровно никакого значения. И все же порой случается так, что интересы двух сторон пересекаются. А во взаимоотношениях СМИ конкретно с антропологией они пересекаются сегодня все чаще и чаще, ибо антропологи изучают многие из тех проблем, к которым средства массовой информации сами проявляют повышенный интерес: это проблемы полиэтничных обществ и миграции, национальной культуры и культурных изменений, родственных структур, новых условий работы, туризма, потребления и др.

Повторяю, в Норвегии антропология — частый гость в средствах массовой информации. Антропологи на регулярной основе дают комментарии по текущим событиям, пишут в газетных колонках, обсуждают вопросы меньшинств на телевидении, издают полемические книги для широкой аудитории и т. д. Все дилеммы, на которых я остановился выше, проявляются в этом сотрудничестве: сугубо научная часть работы антрополога отфильтровывается — остаются только его общие мнения; его взгляды преподносятся в контексте, продиктованном не той повесткой, которой изначально руководствовалось его исследование; конечный результат нередко удручающ, и антрополог порой остается с чувством, что его не поняли или подставили.

С другой стороны, некоторые антропологи научились использовать средства массовой информации в своих целях и знают, что нужно делать, чтобы повлиять на мнение публики, — это по большей части те антропологи, которые входят в слой критически настроенной интеллигенции с ее характерной политической миссией. На взаимоотношения средств массовой информации и антропологии поэтому следует смотреть не как на односторонний «паразитический» способ существования, но как на сложную связку, в которой имеет место борьба за правила определения ситуации. В самом деле, с точки зрения антропологов, средства массовой информации таят в себе еще не раскрытый потенциал как рычаги распространения очень сложных идей и понятий.

Как уже было замечено, попытка участия в дебатах и дискуссиях динамичного мира средств массовой информации может окончиться конфузом для ученого: легко поддаться искушению тривиализировать анализируемую ситуацию, и, кроме того, в дуэлях с журналистами ученые редко выходят победителями, так как первые знают приемы быстрого боя гораздо лучше, чем последние. Широко освещавшиеся летом 2002 г. в Норвегии дебаты между антропологом Марианной Гуллестад и журналистом Шабаной Рехман (я проанализировал их подробно в другой работе; см.: Eriksen 2003) продемонстрировали, что в стремительном водовороте средств массовой информации не всегда есть место для пунктуальной спокойной аргументации. Вполне показательным в этих дебатах был момент, когда Рехман поглумилась над антропологами за то, что те корпят над изучением расизма в Норвегии, вместо того чтобы выйти протестовать против практики принудительных браков, а Гуллестад ответила, что она как раз уже четыре года работает над книгой именно по этой проблеме (Gullestad 2002). Действительно показательно! Но все же антропологи как проводники неторопливого взгляда на вещи играют очень важную роль, поскольку предлагают более сложный и более тонкий способ коммуникации, чем тот, которым мы пользуемся повседневно. Иногда это требует другого контекста для проведения диалога.

После нашумевшего документального телерепортажа о практике женского обрезания среди некоторых групп иммигрантов в Норвегии журналистка газеты «VG», одной из крупнейших в стране, решила написать колонку по данной проблеме. Она связалась с антропологом Ауд Талле, которая проводила исследования именно по этой проблеме в Кении, Танзании, Сомали, а также среди сомалийских иммигрантов в Лондоне. Талле послала ей статью о социальном и культурном значении данной практики и объяснила журналистке в телефонном разговоре, почему она до сих пор имеет место. Вскоре после этого в газете «VG» появилась колонка, сопровожденная картинкой, изображающей связанную женщину в вуали, семенящую за гордо идущим антропологом. В тексте были высказывания против «культурного релятивизма» антропологов, предпочитающих изучать практику обрезания в экзотических племенах вместо того чтобы активно бороться против этой практики.

Талле не знала, как ей следует реагировать, но в конце концов решила не писать ответ в газету, так как рассудила, что рамки газеты все равно не позволят изложить информацию на таком детальном уровне, который необходим для всестороннего освещения факторов, имеющих отношение к проблеме. Вместо этого она написала научно-популярную книгу «О женском обрезании», которая была опубликована через год (Talle 2003). В заключении книги были даны рекомендации органам, занимающимся социальной политикой, приведены разнообразные примеры, сравнивающие практики обрезания в обществах Северной Африки и практику деформирования стопы в Китае. Учитывая, что мы имеем дело с укоренившимся обычаем, у которого свое социальное и культурное значение, рассуждала Талле, мы должны подходить к нему с осторожными методами, и успешные методы борьбы с деформированием стопы в Китае могут предложить нам примеры правильных стратегий. Ее аргументация такова, какую мы и можем ожидать от грамотного антрополога, — в публичных дебатах средств массовой информации аргументация такого рода редка.

Книга Талле, как нетрудно догадаться, не была особо отмечена ни газетой «VG», ни большинством других средств массовой информации. Но в некоторых изданиях она привлекла должное внимание, и, что еще более важно, ею заинтересовались работники социальной сферы здравоохранения и органов социальной политики, которым часто ставится в упрек то, что они недостаточно хорошо понимают, почему в группах иммигрантов распространены те или иные практики. Случай с Талле демонстрирует, как антропологи могут выполнять функцию «лежачего полицейского» в общественной сфере и как полезно иногда проявлять терпение и не торопиться. Надо ли говорить о том, что книга Талле проживет гораздо дольше, чем колонка газеты «VG»?

И все же отрицать, что нас окружают дилеммы серьезного характера, нельзя. За время, прошедшее с конца 1980-х годов, моим собственным участием было отмечено больше радио- и телепередач, чем мне хочется помнить; я участвовал в коротких и пространных интервью в самых разных изданиях; писал множество колонок и статеек в центральных норвежских газетах и нередко давал материал для газет Дании и Швеции. Разумеется, если бы было возможно, я бы теперь предпочел стереть память о некоторых из моих выступлений, особенно на телевидении. Да, в течение многих лет я придерживался взгляда, что если тебе дали минуту рассказать с экранов национального телевидения твоим согражданам о том, что, например, терроризм не имеет ничего общего с исламом; что «традиционная» культура есть современное изобретение, имеющее коммерческую и политическую стороны; что иммигранты повсюду чувствуют, что от обоих миров, к которым они принадлежат, они получают только самое худшее, — то эта минута в любом случае лучше, чем ничего. Но сегодня опыт подсказывает мне, что это не всегда верно. Слишком часто я ощущал себя «купленным» индустрией развлечения, после того как входил в студию с надеждой на серьезный разговор.