Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович

Сципиона Чинизелли сменила жена — Люция. Штальмейстер почтительно передал ей шамбарьер. Выбежали чудесные маленькие шотландские пони. Коверзнев наклонился к Верзилину, рассказывая, как их везли из знаменитого зоопарка Гагенбека. Встряхивая длинными гривами и хвостами, они обежали арену. Оркестр заиграл вальс «Крутится, вертится шарф голубой»: два пони стали на деревянную качель, начали плавно качаться. Люция в прозрачном платье со шлейфом, сверкающим блёстками, пританцовывала по ковру, время от времени стреляя шамбарьером, и пони ходили по толстому канату, шагали по бутылкам. Один из них, одетый клоуном, словно передразнивал их, делая всё неловко и невпопад. Большое жабо его смешно вздрагивало, когда он подпрыгивал, пытаясь подражать своим братьям.

Музыка по–прежнему была плавной, когда объявили номер Джимухадзе. Всё было очень красиво и мило, и хотя Верзилин не мог ничего понять, ему очень понравилось. Леван с Ниной расхаживали по арене, играя какими–то катушками со шнуром; на шнурах взлетали вверх яркие кольца, падали назад, отскакивая от упругих шнуров, перескакивали от брата к сестре, снова взлетали вверх. На Леване и Нине были трико небесного цвета, маленькие плащи, усыпанные золотыми звёздами, и красные широкие пояса. Кольца тоже были голубые с красными поясками и золотом. Они взлетали всё чаще и чаще, потом Нина стала их ловить в одну руку; последнее взлетело под самый купол, упало на шнур, натянутый Леваном, подскочило несколько раз и, ловко пущенное им вдоль ковра, ударилось о препятствие — раздался неожиданный выстрел, и, развёртываясь в воздухе, из трубки вылетели ввысь два русских трёхцветных флага. Нина с Леваном поймали их и, размахивая ими, раскланиваясь, скрылись за кулисами.

Все последующие номера были также «пристойны», как выразился Коверзнев.

22

Конюшня в цирке Чинизелли исполняла роль театрального фойе. В антрактах по широкому её проходу, застланному малиновым ковром, прогуливались гвардейские офицеры, модные поэты и присяжные поверенные. Слышался щебет дам. Сюда допускалась только публика из лож. «Чернь» не имела права входа. Сплетничали о городских новостях, о туалетах, о театральных премьерах, о лошадях. Лошади из своих станков смотрели на толпу большими мудрыми грустными глазами; под ногами у лошадей лежали коврики. Униформисты опрыскивали конюшню духами. В свете крупных электрических ламп блестели золотые рыбки в аквариумах, золотые шнуры и погоны на гвардейских мундирах, апоплексические лысины чиновников, золотые позументы и пульверизаторы кучеров.

Татауров, попавший сюда впервые, бодрился — делал вид, что ему всё нипочём. Верзилин поглядывал на него с усмешечкой. Отыскивал глазами Никиту, которого должен был привести Коверзнев. Нина с Леваном стояли рядом.

Верзилина узнавали — раскланивались; подходили пожать руку, с удивлением спрашивали, откуда он взялся. Он отшучивался, а сам поглядывал поверх лысин, набриолиненных проборов, пышных дамских причёсок — где же Никита…

Неожиданно появился Коверзнев и, отведя Верзилина к артистическим уборным, в полумраке зашептал:

— В цирке знают о вашем присутствии и ставят его в прямую связь с бенефисом Корды… Думают, что вы будете с ним бороться, а это, по их мнению, означает его поражение, что, конечно, их никак не устраивает: во–первых, надо оправдать обещания, данные в рекламе; во–вторых… «по просьбе публики» Корда ещё должен дать гастроли. Мне удалось узнать, что в цирке посадили переодетого Тимофея Разгулова, он должен опередить вас и эффектно проиграть Корде… Наша задача — не дать ему выйти на арену раньше Никиты… У меня созрел план…

Мимо кто–то прошёл. Коверзнев замолчал, отодвинулся в тень. Потом снова зашептал:

— У меня созрел план: мы с Леваном и Ниной садимся недалеко от Тимофея (из–за популярности Джимухадзе по их просьбе кто угодно сменится с ними местами), и когда он выходит, Нина, будто случайно, загораживает ему дорогу. Боясь опоздать, он не очень вежливо с ней обходится; тогда поднимается Леван и с южным темпераментом вступается за Нину. Тем временем Никита первым подходит к арбитрскому столику…

Верзилин остановил его рукой, сказал:

— Сейчас я пошлю к вам Нину Георгиевну с Леваном. Вы всё взвесьте, а мы с Иваном и Никитой спокойно уйдём на места.

Сдерживая приятную предматчевую дрожь, он подумал; «Словно выступаю я, а не Никита. И откуда у меня такая уверенность в победе? Оттого что меня все помнят и считают за честь пожать мне руку? Или оттого что хозяева Корды испугались моего присутствия?»

Снова отвечая на приветствия, щурясь от яркого света, он отыскал Нину с Леваном подле аквариума и, отправив их к Коверзневу, повёл своих учеников из конюшни, объясняя им сложившуюся ситуацию. Положив руку на плечо Никиты и поняв, что и того бьёт предматчевая лихорадка, он говорил ему на ухо:

— Вот видишь, он уже тебя испугался. И вдвойне испугается, когда увидит, что ты его перехитрил и вышел раньше Тимофея… А то, что ты дрожишь, это хорошо. Когда Татауров выходил в цирке Коромыслова против Соснина, он ещё сильнее дрожал. А стоит только первый раз обхватить противника, как всё проходит.

Они уселись, оставив три места из шести свободными, ожидая новых соседей. Соседи пришли перед третьим звонком.

Верзилин отыскал глазами Левана и подумал, что никто так не умеет держаться, как цирковые артисты. Узенькие усики, длинные пышные чёрные волосы и безукоризненный костюм молодого Джимухадзе привлекали взоры женщин. Переводя взгляд дальше по ряду, Верзилин увидел Тимофея Разгулова; тот был острижен наголо, как Татауров, пепельная щетина покрывала его щёки. Серый пиджак висел на нём мешком.

В это время раздался раскатистый голос арбитра, зазвучал военный марш, и через строй униформистов вышел Корда. Он шёл медленно, вразвалку, пригнув голову. Медали и жетоны на его трико поблёскивали, трепетали. Появление этого гиганта вызвало гром рукоплесканий.

Переводя взгляд с Тимофея Разгулова на Никиту, Верзилин сейчас думал об одном: как бы не опоздать.

Корда под сплошной стон цирка подкидывал гири, рвал две колоды карт, сложенные вместе, ломал подкову…

Нина обмахивалась веером из страусовых перьев; Коверзнев склонился к ней, что–то рассказывая, теребя свой чёрный бант.

Арбитр объявил, что непобедимый геркулес Корда вызывает любого человека, желающего с ним бороться, и победитель, как об этом сказано в афишах, получает тысячу рублей, внесённых дирекцией цирка в депозит.

Не успел арбитр кончить своих слов, как Тимофей Разгулов поднялся с места. Верзилин подтолкнул к проходу Никиту; Нина Джимухадзе выронила веер; Коверзнев бросился его поднимать, ткнулся головой в живот Тимофея; тот толкнул худенькую фигурку вставшего на его дороге человека; вскочил разгневанный Леван, надменно закинул назад пышные длинные волосы; Коверзнев стал его оттаскивать от Тимофея; Нина сама подобрала веер, обиженно начала стряхивать с него пыль; Коверзнев вытащил из кармана карандаш и, оттесняя спиной Левана, стал что — то выспрашивать у Тимофея и записывать в блокнот. Сейчас Коверзнев сам подталкивал Тимофея к проходу и, семеня рядом с ним, всё писал и писал. Добежав с ним до барьера, он схватил борца за руку и долго её тряс.

Когда всё это произошло, Никита уже стоял на арене, перед арбитрским столом. Видно было по всему, что и Корда и арбитр были удивлены не столько опозданием своего подставного борца, сколько тем, что вместо Верзилина вышел неизвестный молодой парень. Это в конце концов и решило дело. После того как подскочивший к барьеру старик в дорогой поддёвке заявил, что он даст сто рублей вызвавшемуся бороться Сарафанникову, если он победит, арбитр пригласил Никиту переодеваться.

А старик, похлопывая ладонью по пухлому бумажнику, сказал вдогонку Никите:

— Держись, паря! Не ударь лицом в грязь перед чужими!

Гвардейский офицер из ложи, перегнувшись через её барьер,

выкрикнул:

— Против кого ставите? Корду ещё никто не побеждал после Збышко — Цыганевича!