Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - Дипак Чопра

В Индии я много занимался спортом, поэтому мне стало интересно, в какие игры играют в Америке, и особенно я увлекся бейсболом.

Как-то вечером я катил по шоссе номер 22 и увидел бейсбольное поле. И подумал: совсем как крикет. Пара пустяков. Зашел на поле, автомат подал мяч, я попытался отбить — и промазал. Потом промазал еще несколько раз. Тут я понял, что у крикетной биты плоская поверхность, а бейсбольная бита — цилиндр. Отбивать мяч в бейсболе оказалось гораздо труднее, чем я думал. Но я много тренировался и в конце концов научился сносно играть.

Однажды мы с Амитой поехали на пикник, где играли в софтбол. Меня спросили, играл ли я когда-нибудь в бейсбол, я честно ответил, что нет, но много играл в крикет, а по сути это очень похожие игры — отбивай и лови. Я спортсмен по натуре и поэтому хотел показать, чего стою, поэтому взялся за биту. Мяч был больше, чем в бейсболе и крикете, и бросали его не так сильно, и я его отбил. Понаблюдав за другими игроками, я cообразил, что делать, и побежал к первой базе, а биту прихватил с собой — как в крикете. Нет, объяснили мне, биту надо бросить. Я выучил первое правило бейсбола. Оказалось, что общего между крикетом и бейсболом только одно: надо бить по мячу битой. Все остальное — разное.

Когда моя команда приготовилась выйти на поле, приятель протянул мне перчатку. Зачем мне перчатка? Я улыбнулся и сказал, что мне не нужно.

– Игроки в крикет не носят перчаток. Нас учат ловить мяч обеими руками и сразу резко дергать его на себя, и тогда удар гасится.

– И не больно?!

– Нет, — надменно отвечал я. Мне очень хотелось показать всем, что крикетисты — крутые ребята. Нам даже перчатки не нужны. В результате сыграл я очень хорошо и произвел желаемое впечатление.

Но больше всех этих богатств и роскошеств, больше бродвейского блеска и ресторанных обедов, больше музыкальных автоматов на столиках, куда можно было бросать монетки, нас с Амитой сразу потрясла щедрость и открытость американцев. Прежде всего мы почувствовали это в больнице. Через несколько дней после нашего приезда в Мюлленберг с лекциями доктор Эдди Палмер, всемирно известный специалист по болезням печени.

Я был в полном восторге. Сел в первом ряду и приготовился записывать. Неподалеку развалился, положив ноги на стул, студент-медик. Я отметил это про себя и подумал, как странно, что он сидит в такой позе. В Индии это сочли бы проявлением крайнего неуважения. Так бы никто не поступил. Но еще я отметил, что никто не сделал нахалу замечания.

Доктор Палмер прочитал блестящую лекцию, я прилежно все законспектировал. После выступления тот самый студент задал доктору Палмеру какой-то вопрос и получил подробный ответ. Когда доктор Палмер договорил, студент посмотрел на него скептически:

– Что-то не верится!

Ничего себе, подумал я. Жалкий студентишка смеет возражать светилу?! Ученик перечит учителю?! Где его палка? В Индии о таком и не слыхивали. Нас приучали уважать учителей, даже если мы знали, что они неправы. Но еще больше меня поразило, что доктор Палмер ничуть не рассердился. Он спокойно ответил на замечание, и все. Тут меня осенило, что американский дух фундаментально отличается от индийского, и это различие куда глубже, чем десятки миллионов гамбургеров, проданных в «Макдоналдсе».

Похожий случай произошел и с Амитой. Под вечер ее первого дня в больнице Мюлленберга ее научный руководитель доктор Пол Винокур пришел познакомиться с новыми интернами. Когда он спросил Амиту, осмотрела ли она уже всех своих больных, она ответила:

– Да, сэр.

– Доктор Чопра, — улыбнулся доктор Винокур, — меня последний раз называли сэром только в армии!

Как же еще надо называть такого большого человека, удивилась Амита. Он ведь учитель, он гораздо старше. Фамильярность, с которой студенты держались с преподавателями, ее поражала. Некоторые даже называли доктора Винокура просто по имени — Пол. Он же ваш научный руководитель, изумлялась Амита. Разве можно держаться с ним так неуважительно? Однако доктора Винокура все устраивало. Похоже, он даже не замечал излишнего панибратства.

В тот же вечер Амита заметила, как другой новоиспеченный врач-резидент сидит в конференц-зале, развалившись в кресле и положив ноги на стол. Какая наглость, подумала она. Неужели он не понимает, насколько это оскорбительно? Но и против этого никто не возражал.

Не то чтобы мы не одобряли подобного поведения, просто не знали, как надо себя вести, когда все кругом держатся так непринужденно. У нас не было точки отсчета. Оказалось, что наша шкала «можно — нельзя» здесь не годится. Мы считали, что кто-то ведет себя оскорбительно, но тот, кто должен был бы оскорбиться, вроде бы не обижался. К подобной простоте нравов мы привыкли далеко не сразу, но быстро поняли, что в ней есть много преимуществ. Мы начали понимать, что в Америке все держатся куда менее официально и что здесь свои способы выказывать уважение.

Еще для нас стало приятным сюрпризом, что американцы так сильно уважают труд. В Индии рабочая сила до того дешева, что тех, кто занят черной работой, никто не уважает. Мы были продуктом кастовой системы, и хотя она уже распадалась, тень ее нависала над нами. Мы восхищались тем, как американцам удается ко всем относиться одинаково, что у них так мало чувства превосходства, классового неравенства. Врачи в больнице относились к рабочим-ремонтникам с тем же уважением, что и к коллегам-докторам. Все то, что внушали нам с детства — что молодежи надо исполнять все прихоти старших, что нельзя высказывать свое мнение — долго не давало нам понять, что в этом нет никакого неуважения, просто в Америке принято так общаться.

Хотя большинство наших знакомых американцев относились к нам очень дружелюбно и приветливо, вскоре мы обнаружили, что лишь немногие из них осведомлены о жизни за границами Америки. Наверное, дело в том, что от Европы и Азии Америку отделяют океаны. В Индии знать все возможное о соседях по континенту, а также о европейских странах — непременное условие приличного образования. Индия так долго входила в Британское содружество, так что на нас сказывались все войны, которые вела Британия. От их исхода зависела наша судьба — вот мы их и изучали.

А многие американцы не знали об Индии почти ничего. Они путали индийцев с индейцами и, похоже, недоумевали, почему мы не носим головных уборов с перьями. Они не представляли себе, какая огромная, многоликая, современная и богатая это страна — Индия. В больнице большинство интернов были из других регионов Индии. В ординаторской мы разговаривали друг с другом только по-английски. Когда меня спросили, почему мы не говорим на родном языке, я объяснил, что единого языка в Индии нет.

– В Индии говорят на множестве разных языков. Это не разные диалекты, это совершенно разные языки. Вот мой родной язык, например, пенджабский, а его — бенгальский. Я бы ни слова не понял из того, что он говорит. Единственный язык общения для нас — английский.

Кое-кто даже удивлялся, почему мы не говорим «по-индийски».

Было и другое, что нам оказалось трудно понять. У нас на родине улицы кишели нищими, которые жили на скудное подаяние и питались сущими крохами. А здесь в ресторанах мы удивлялись не просто размеру порций, но и тому, сколько пищи здесь выбрасывают. Смотрели, как официанты уносят обратно в кухню тарелки, на которых осталось чуть ли не четверть еды, а то и больше. Нам было больно глядеть на такое расточительство, ведь мы знали, насколько лучше жилось бы нашим нищим, будь у них столько еды. Нам не сразу удалось привыкнуть к тому, что американцы порой совершенно не ценят местное изобилие и, пожалуй, не понимают, насколько иначе живется в других странах.

Еще меня тревожило, что в США столько огнестрельного оружия. Мы, конечно, видели гангстеров в американских вестернах, но как-то не ожидали, что ружья и пистолеты здесь на каждом шагу. Я долго вспоминал, у кого из моих родных, друзей и даже знакомых знакомых в Индии есть оружие: разве что у охотников. Там и сейчас никто не носит пистолет для самообороны. Если что, нанимают телохранителей и ставят дома сигнализацию. Например, если бы мои родители держали дома оружие, уж не знаю, чем обернулось бы то ограбление. Подозреваю, что ничем хорошим. Так что я, конечно, понимал, какую важную роль играет конституционное право владеть оружием, но все же культура оружия в Америке меня удивляла.

Зато почти сразу по приезде нас очень утешило открытие, что современная медицина в Америке очень похожа на то, чему нас учили в Индии. Оказалось, что мы на диво хорошо подготовлены, хотя некоторые сомнения все равно оставалось. Однажды вечером, месяца через два-три после начала интернатуры в больнице Мюлленберга, я был на факультативном занятии по повышению квалификации для неврологов. Вел занятие доктор Гринберг, невролог, который стажировался в Массачусетской многопрофильной больнице в Бостоне; я относился к нему с глубоким уважением. Доктор Гринберг сказал, что его пригласили консультировать больного, который жалуется на слабость и вялость. Подозревали, что у него серьезное неврологическое расстройство — так называемая миастения, или астенический бульбарный паралич, когда больной в конце концов теряет контроль над своей мускулатурой и зачастую нуждается в искусственной вентиляции легких. Доктор Гринберг предложил мне посмотреть больного вместе.