Люблю, убью, умру... - Татьяна Тронина

Он так боготворил свою возлюбленную, что любые вещи, к которым прикасались ее нежные пальцы, казались ему священными. Тем более письма, которые идут от сердца к сердцу! Их, по его особому размышлению, вообще следовало писать кровью.

Нет, кровью, конечно, невозможно, но… А если на красной бумаге?

Эта мысль настолько засела в воображении Андрея, что он обегал половину Москвы в поисках чего-то особенного. Наконец где-то в переулках у Тверской набрел на лавку, торгующую канцелярскими принадлежностями, и именно там обнаружил искомое. Но вощеная бумага цвета переспелой вишни, яркая, точно кровь, с золотым обрезом стоила кучу денег!

— Не мое, конечно, дело, — сказал молодому человеку приказчик за прилавком, холеный франт с крошечными усиками, — но взяли бы вы чего попроще. Вот, пожалуйста, белая бумага такого же качества, на полтинник дешевле…

— Нет, мне нужна именно эта, красная, — твердо сказал Андрей.

«Моя дорогая, моя недоступная мечта! — писал он своей избраннице. — В моей жизни только один смысл — ты. Это не пустые слова, это правда.

Знаешь, я даже боюсь думать о будущем, о том времени, когда мы наконец сможем соединиться. Оно кажется мне каким-то невозможным, сумасшедшим счастьем. От одних мыслей о нем мое сердце готово разорваться!

Твоя фотография стоит у меня на столе. Я смотрю на нее каждую минуту и лишь усилием воли заставляю себя взяться за книги.

Я люблю тебя так, что ты не можешь не любить меня…»

Дуся появилась в его маленькой квартирке в Среднем Кисловском переулке в середине сентября.

— Вот я и у тебя… — сказала она, переступая порог. — Ты рад?

Андрей весь извелся, пока ждал ее. Еще на прошлой неделе они договорились, что Дуся придет к нему, поэтому он не знал, что ей сейчас ответить. Рад ли он ей? О да, но это короткое слово вряд может вместить в себя те чувства, которые теснились в его груди.

Он обнял Дусю, но она тут же выскользнула из его рук, немного смущенная.

— Ты совсем взрослая, — сказал он. — Садись. Совсем девушка!

— Не узнал? — опять спросила она, словно не зная, о чем еще можно говорить.

— Тебя нельзя не узнать… Ты как солнце! Говорят, даже самые безнадежные слепые могут видеть солнечный свет или, по крайней мере, ощущать его…

— Фу, что за декадентские настроения! — Она полушутя, полусерьезно хлопнула Андрея по плечу перчатками. — Давай не будем о грустном.

— Как гастроли? Насмотрелась?

— Да, ты знаешь, — медленно, серьезно произнесла она, — очень интересно было. Папа мне все рассказывал, показывал, я была в курсе всех событий, которые происходили в труппе и вне ее…

— Понравилось? — стараясь не показывать ревности, спросил он.

— Да. А знаешь, в Вологде я играла Офелию, когда исполнительница роли захворала.

— И как же тебя приняла публика?

— За-ме-чательно. Один местный чиновник корзину цветов подарил. Папа сказал, что у меня очень здоровое отношение к славе, что она не может меня испортить. Господи, да что же мы все обо мне да обо мне! Лучше о себе расскажи…

— Да вот, как видишь, грызу гранит науки… Погоди, ты уже точно решила идти на сцену?

— Да, милый. Ты ведь не будешь меня отговаривать?

— Нет, — сказал он. — Нет…

— Ну и славно…

Она положила руки ему на плечи и поцеловала в щеку.

— Вот видишь, я очень примерная невеста…

— Жаль, что не жена! — вырвалось у него.

Он прижал к себе Дусю сильнее. От нее пахло цветочным мылом и осенью. Легкий травяной аромат мгновенно напомнил ему старый пруд, в котором они когда-то купались. На открытой шее девушки билась светло-голубая жилка, к которой он прижался губами…

— Что ты делаешь? — с тихим испугом воскликнула Дуся. — Нет, пожалуйста, это уже чересчур!

— Ладно, не буду, — поспешно отстранился он. Он и сам устрашился своего порыва — ощущение счастья было настолько сильным, что, показалось, могло просто убить его. — Я нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно!

— Все, все! Я вот сяду на этот стул, подальше от тебя…

— Андрюша, голубчик, какой ты смешной! Ах да, все забываю спросить: что за странная бумага?

— Какая бумага? — не сразу понял он.

— Ну, на которой ты мне письма писал? — А, красная… Что, глупо?

— Нет, но… — Она затеребила оборку на своем платье, рассеянно улыбаясь. — Как-то странно. Но это стиль такой — я понимаю. В нем есть что-то особенное, значительное! Цвет страсти… — произнесла она шепотом. — В первый момент, когда я разорвала конверт, то твое письмо выпало у меня из рук. Я испугалась. Андрюша, голубчик, ты большой выдумщик!

— Господи, какая ты красивая, не могу насмотреться… И не насытится око зрением…

— А знаешь, ты тоже красивый! — вдруг произнесла Дуся с каким-то веселым удивлением.

— Большое вам мерси! — поклонился Андрей. — Наконец меня заметили.

— Нет, правда… То есть это глупо, наверное, но раньше мне было все равно, как ты выглядишь. Ты мог быть хоть Квазимодой — я все равно бы любила тебя… Ну что ты смеешься, глупый! Я вполне серьезно рассуждаю… А теперь я вижу, что ты вполне взрослый, интересный мужнина. Нет, надо быть еще взрослее! — быстро добавила она.

— Тебе нравятся старики?

— Да ну тебя! Совершенно невозможно говорить… Кстати, помнишь Танечку Ольшанскую? Она все время спрашивает про тебя…

— Танечка? — Холодок пробежал у Андрея между лопаток. — Танечка меня совершенно не интересует.

— И слава богу, потому что она, мне кажется, влюблена в тебя по самые уши. Очень непорядочно с ее стороны — любить чужого жениха, но не могу же я ей признаться!

— Как Мария Ивановна? — перевел Андрей разговор в другое русло.

— Очень хорошо. Ты приходи, она все время о тебе спрашивает…

Через два дня Андрей явился к Померанцевым с визитом. По четвергам они принимали гостей. Как всегда, было много людей, знаменитых и не очень, и среди прочих присутствовал художник Карасев.

Модные тенденции сезона меня, конечно, волновали, но не настолько, чтобы полностью подчиниться им.

Что нынче надевают, отправляясь к алтарю, — тяжелые многослойные юбки или легкомысленное мини? Чему отдать предпочтение — кружевам или стразам? Фатой или шляпкой прикрыть голову? Или, может быть, ограничиться несколькими перьями-лепестками, которые, словно мотыльки, вьются над волосами? Все это я примерно знала, благо, что гламурными журналами, рекламировавшими образ невесты сезона, были завалены все лотки.