И вблизи и вдали - Александр Городницкий

Именно там, на Севере, подражая этим услышанным песням, я начал придумывать нехитрые мотивы на собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так я всерьез начал писать песни, некоторые из которых до сих пор считаются "народными", такие, например, как "Перекаты", "Снег" или "От злой тоски не матерись".

История этой последней песни довольно примечательна. Я написал ее в Туруханском крае в 1960 году как подражание "зековским" песням, которых наслушался к тому времени уже немало. Песня, видимо, прижилась. Уже на следующий год во время полевых работ, после какого-то сабантуя, наши рабочие, среди которых бывшие "зеки" составляли немалую часть, слегка подвыпив, стали петь старые лагерные песни и, к моему удивлению, спели эту мою. Поскольку был я еще молод, глуп и тщеславен, то немедленно заявил о своем авторстве. Вот этого-то, оказывается, и нельзя было делать. Все, что было мне сказано в ответ, практически на русский язык не переводится, а то, что переводится, может быть сведено к одной лаконичной фразе: "Еще раз скажешь, что твоя, — пришьем". Угроза была вовсе нешуточной - народ в тех краях подбирался серьезный. "Да за такую песню, — кричали они мне, — надо всю жизнь страдать в зоне! Чтобы ты, фраер с материка, да такую песню придумал? Наша песня, всегда была нашей, понял?" Нашлись даже очевидцы, которые "собственными ушами" слышали эту песню в сороковые в лагерях под Норильском.

Через много лет я снова встретился с этой своей песней в повести безвременно ушедшего из жизни магаданского писателя и геолога Олега Куваева "Территория". Действие повести происходит на крайнем северо-востоке в районе Магадана. В ней описывается, как из Нагаевской губы под осень уходит "последний караван", жители собираются на берег прощаться с уходящим северным летом и поют эту песню, "написанную каким-то местным автором". В середине восьмидесятых на Кольском полуострове, неподалеку от Мурманска, местные врачи пытались показать мне могилу того самого Городницкого, который "От злой тоски" написал. "Тут он сидел, тут же в зоне его и пришили…" Моей фамилии они не спрашивали.

А несколько лет назад мое авторство этой песни было признано как раз представителями того самого контингента, который когда-то его оспаривал. Я получил письмо из лагеря, расположенного в Ленинградской области где-то под Лугой. Письмо было подписано "членами общества книголюбов". "Дорогой Александр Михайлович, — было написано в письме, — мы любим ваши песни, особенно песню "От злой тоски", которую считаем своей". В конце письма были стандартные пожелания творческих успехов и счастья в личной жизни. А в конце написано главное: "А ежели что - примем как родного"…

НА МАТЕРИК

От злой тоски не матерись -Сегодня ты без спирта пьян.На материк, на материкИдет последний караван.

Опять пурга, опять зимаПридет, метелями звеня.Уйти в бега, сойти с умаТеперь уж поздно для меня.

Здесь невеселые дела,Здесь дышат горы горячо,А память давняя леглаЗеленой тушью на плечо.

Я до весны, до корабляНе доживу когда-нибудь.Не пухом будет мне земля,А камнем ляжет мне на грудь.

От злой тоски не матерись -Сегодня ты без спирта пьян.На материк, на материкУшел последний караван.

Так проходили мои "северные университеты". Иногда по ночам я просыпаюсь от писка комаров или крика пролетающей над палаткой птицы. Едкий запах густого белого дыма от брошенного в разгорающийся костер сухого ягеля щекочет мне ноздри, и кажется, что пора снова собираться в маршрут. И тогда странная тоска овладевает мною,  мешая вспомнить про срочные дела.

Паруса "Крузенштерна"

"Корабль к походу изготовить", — рявкнул вдруг вслед за оглушительным звонком хриплый бас из висящего рядом со мной на переборке небольшого мышиносерого цвета динамика, и я от неожиданности дернул головой, как кот, которому внезапно подули в ухо. Над нашими головами глухо застучали по палубе тяжелые матросские ботинки. Вот уже неделю жили мы на корабле, а все никак не могли привыкнуть к принудительной трансляции - все казалось, что каждая команда, объявленная дежурным офицером, относится именно к тебе, и надо, сломя голову, мчаться куда-то и что-то немедленно исполнять.

Если бы полгода назад кто-нибудь сказал мне, сухопутному геологу, занимавшемуся поисками медно-никелевых руд в районе Норильска, что через несколько месяцев я отправлюсь в плавание в Северную Атлантику, да. еще на настоящем паруснике, я бы посчитал это глупой шуткой. Но еще в начале шестьдесят первого года в пашем отделе геофизики неожиданно появился новый сотрудник, Николай Николаевич Трубятчинский, уволенный в запас молодой худощавый и небольшого роста морской подполковник, жгучий и неимоверно энергичный брюнет с цыганскими усами. Он, как и многие другие офицеры, стал "жертвой женевского, соглашения", одним из нескольких десятков тысяч офицеров, попавших под хрущевское сокращение начала шестидесятых. Вернувшись в родной Ленинград из Калининграда, где он служил, Николай Николаевич пришел в райком партии, который должен был его трудоустроить. Там ему предложили должность директора Сенного рынка. Это, безусловно, блестящее предложение неразумный Николай Николаевич отверг, а поскольку по образованию был гидрограф с геофизическим уклоном, пришел в отдел геофизики нашего Института, где когда-то знали его отца, известного магнитолога, тоже Трубятчинского и тоже Николая Николаевича.

Отделом геофизики тогда руководила профессор Раиса Михайловна Деменицкая, женщина острого и не ортодоксального ума, необозримой честолюбивой фантазии и весьма неожиданных поступков, которая сама еще совсем недавно рассталась с морской формой Главсевморпути с нашивками капитана второго ранга. Маленький, энергичный и подвижный как черная ртуть, подполковник ей понравился, а еще больше понравилась идея попробовать наземную геофизику на судах военной гидрографии. Для чего? Во-первых для того, чтобы заменить современными геофизическими методами, в частности автоматическим каротажом, допотопные способы измерения с борта судна физических параметров морской воды, а во-вторых, чтобы опять же с помощью геофизики изучать геологическое строение океанского дна.

Дело в том, что уже в начале второй половины нашего столетия стало окончательно ясно, что все или почти все, что плохо лежит на суше и доступно для освоения с поверхности, геологи уже нашли. А ненасытный рост промышленного производства все требует и требует новых источников сырья. Тогда вдруг вспомнили, что четыре пятых поверхности нашей планеты, закрашенные на картах и глобусах голубой краской, покрыты водами морей и океанов, а под водой - дно, а в дне - полезные ископаемые.

В начале шестидесятых в США, ФРГ и других передовых странах во всю разворачивались работы по морской геофизике, которые у нас сильно отставали. К чести Раисы Михайловны надо сказать, что она сразу же оценила актуальность этого нового и непривычного для сухопутных геофизиков направления. Пробившись на прием к самым высоким военно-морским начальникам, в числе которых были начальник военной гидрографии, командующий Балтийским флотом и даже Главком, она убедила их в необходимости поставить магнитную и другую геофизическую аппаратуру на военные океанографические суда. Пожалуй, только женщина могла так молниеносно пробить несокрушимые бастионы недоступных для смертных военно-морских ведомств.

И вот я в составе первой геофизической группы из девяти человек под доблестной командой Николая Николаевича Трубятчинского оказался на борту одного из двух крупнейших в мире парусников - экспедиционного океанографического судна "Крузенштерн", того самого, верхушки мачт которого были когда-то постоянно видны из окна нашей комнаты на Мойке. Именно это судно было выделено морским начальством для постановки опытных геофизических работ в океане. В декабре 1961 года оно отправлялось на полгода в Северную Атлантику для проведения там океанографических исследований по программе Военной Гидрографии. Так, хотя и с некоторым опозданием, сбылась моя школьная мечта попасть, наконец, в океан.

Нет необходимости описывать длинную и нервную эпопею оформления визы для выезда в "капстраны", необходимой для загранплавания в Атлантике, эпопею для меня тем более трудную, что я при всех своих анкетных недостатках оформлялся впервые, ни на что при этом особо не надеясь. Тем большей была нечаянная радость, когда я узнал, что меня "пропустили". Немало хлопот доставила мне и строжайшая медицинская комиссия и заполнение "медицинской книжки моряка". Главным источником неприятностей за более чем тридцать лет прохождения разного рода медкомиссий для меня было (да и сейчас, конечно, осталось) артериальное давление, которое, даже если за полчаса до этого было нормальным, немедленно подскакивало при комиссионной проверке. Эффект этот, являющийся, видимо, следствием неизлечимой уже внутренней боязни "не быть как все", приобрел характер постоянного нервного синдрома, весьма типичного для моего поколения.