Том 4. Повести и рассказы - Константин Станюкович

Зоркий глаз старого моряка, бывшего любимого адъютанта Корнилова, сразу угадал в этом почтительно улыбающемся, чистеньком, франтоватом мичмане лодыря и одного из белоручек, «маменькиных сынков» и «племянничков», которые, благодаря моде, полезли во флот, доставляя немало неприятностей командирам судов, на которых плавали эти шалопаи.

В ответ на предложение адмирала «рассказать по чистой совести, какие причины заставили молодого человека списаться с крейсера, не окончив плаванья», мичман Веретьев с подробной точностью, почтительно глядя на адмирала своими ясными, несколько телячьими глазами, перечислил все оскорбительные прозвища, которые он безропотно выслушивал в течение года от командира «Грозного», не смея отвечать по долгу дисциплины к не желая лишиться плавания. И только, когда командир позволил себе во время аврала обругать его, как последнего матроса, в присутствии офицеров и команды, он после такого оскорбления не счел возможным оставаться на крейсере и подал рапорт о болезни.

Старый адмирал не только не выразил одобрения за такую самоотверженную выносливость, а, напротив, слушая, склонив набок свою коротко остриженную седую голову, обстоятельный доклад мичмана, все более и более хмурил свои нависшие брови, и его умное старческое лицо искривилось гримасой не то брезгливости, не то презрительного удивления.

Не таков был он сам, маститый адмирал, испытавший немало невзгод за свою строптивость.

И этот семидесятилетний старик, достигнувший власти, которой так сильно желал и в значении которой уже успел разочароваться, взглядывая на оскорбленного мичмана, невольно вспомнил далекую молодость, когда он был таким же юным мичманом в николаевское время, вспомнил, как его чуть не разжаловали в матросы за дерзость, сказанную на шканцах капитану в ответ на оскорбительную грубость. В его время к «тетушкам» во флоте не обращались, нет!.. В голове старого адмирала пронеслось воспоминание и об этом серьезном столкновении его, наделавшем шума во флоте, с всесильным в те времена морским министром… Он был тогда уж контр-адмиралом и начальником штаба главного командира кронштадтского порта, когда позволил себе, возмущенный несправедливыми обвинениями министра, резко и страстно отвечать ему, сам обвиняя его, на мостике парохода, в присутствии высокопоставленных пассажиров… За эту выходку он принужден был на время покинуть флот… Да, он был не таков.

Мичман Веретьев, ожидавший, по-видимому, похвалы за свою, как он называл, «служебную корректность» по отношению к капитану, был удивленно смущен. Нахмуренное лицо адмирала не предвещало одобрения.

И когда мичман окончил свой доклад, адмирал все с тою же гримасой на лице проговорил суровым тоном:

— Если вас оскорблял капитан, вы должны были, по крайней мере, подать рапорт по начальству… Делу дали бы законный ход. А то вы целый год изволили молчать, а теперь жалуетесь разным тетушкам… Так не поступают во флоте… Не должны поступать-с! — строго прибавил старик. — У офицера есть начальство, а не тетушки… Ваш образ действий похвалить не могу…

И, точно вспомнив что-то, адмирал продолжал, несколько смягчая тон:

— Приписываю все это вашей молодости и надеюсь, что впредь вы будете действовать иначе… И помните, что хороший офицер сам должен ограждать себя от оскорблений… исправной службой, — прибавил дипломатически адмирал. Понимаете?

— Понимаю-с, ваше высокопревосходительство!

«Ничего ты не понимаешь и не поймешь»! — говорил, казалось, взгляд старика, снова остановившийся на этом почтительно и глупо улыбающемся лице мичмана с телячьими глазами.

— Граф Варфоломей Петрович вам родня? — спросил он, отводя взгляд.

— Дядя, ваше высокопревосходительство! — весело и точно чувствуя себя значительно поднятым в глазах адмирала, отвечал молодой человек.

— Можете идти! — резко промолвил адмирал.

Когда, вслед за уходом мичмана, в кабинет вошел с докладом помощник начальника штаба, скромный на вид, с энергичным лицом, пожилой контр-адмирал из хороших моряков прежней школы, пользовавшийся расположением и доверием своего начальника, с которым когда-то плавал, — старик, пожимая вошедшему руку, с живостью проговорил:

— Сейчас у меня был этот Веретьев, списавшийся с «Грозного». Нечего сказать, терпеливый юноша… Чересчур даже терпеливый… Его Налетов целый год ругал чуть не площадными словами, а он все кушал! Хорош молодчик, а? Приехал сюда и нажаловался тетушкам, а начальству ни гу-гу… Вы, конечно, слышали, какой шум подняли дамы из-за этого шалопая?. По всему видно, лодырь… А вы все-таки с Андреем Оскарычем назначьте его в дальнее плаванье… Черт с ним… За него граф Саврасов хлопочет… Нельзя отказать…

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Да назначьте этого многотерпеливого юного Иова к кому-нибудь из командиров, который не ругается, как извозчик. А то опять выйдет история… Есть у нас такие? — усмехнулся старик.

— Есть, — улыбнулся в ответ и контр-адмирал.

— А этот хлыщ, господин Налетов, кажется, желает нарваться на пощечину? И нарвется. Не все же такие, как Веретьев. Дождется, что дадут ему в рожу… Не в первый раз я слышу, что он заносчив и груб с офицерами и бьет матросов. И офицеры дерутся. И что вы тут поделаете с этими современными нравами? Кажется, ведь неглупый человек этот Налетов и пролаз, каких мало, а ведет себя, как дурак… Воображает, что в самом деле звезда флота… Не хочу и не имею права я поднимать историю, тем более, что официально на него жалоб нет, но я напишу Тыркову, чтобы сделал ему строгий выговор и предупредил его, что об его подвигах мне известно. Верно одумается. Сообразит, что и я что-нибудь да значу… Он ведь умная бестия! — ворчливо говорил старик и вдруг с сердцем воскликнул:

— И вообще черт знает, какие у нас творятся безобразия. Много еще надо чистить наши конюшни! Не правда ли, Петр Петрович?

— Нужно, ваше высокопревосходительство.

Старик помолчал и заметил:

— То-то нужно… Вижу, что нужно… Вижу, что и молодые наши моряки подгуляли, совсем мало плавают, вижу, что и хваленый ценз не достигает цели, что мало у нас настоящих капитанов. И мичмана больше на тетушек надеются… И строим-то мы суда иногда наобум… А главное: морской дух исчезает, тот дух, что был в наше время, когда мы плавали, а не стояли на рейдах… Все это я вижу и, несмотря на свою власть…

Вместо окончания, старый адмирал как-то беспомощно развел руками, и на его лице появилась грустная усмешка.

И, словно бы отвечая на давно занимавшие его мысли и в то же время оправдывая себя, он проговорил:

— Да, батюшка Петр Петрович, когда у меня были и силы, и энергия, и способность много работать, я был не нужен, а когда у одряхлевшей белки зубов нет, ей дали орехи… Ну-ка, давайте ваши бумаги, Петр Петрович! — оборвал старик с кислой гримасой.

Утром в день смотра на флагманском броненосце были подняты позывные «Грозного» и сигнал: «развести пары».

— Что это, адмирал в море будет смотр делать? — спрашивали друг у друга недоумевающие офицеры, собравшиеся в кают-компании.

— Должно быть, что так! — отвечал старший офицер, недовольный, что дым загадит, пожалуй, только что выкрашенные борты…

— А уголь у нас есть? — спрашивали у старшего механика.

— На день хватит…

— Выйдем в море, он, верно, велит паруса поставить… Адмирал Тырков парусник, — заметил ревизор, почему-то взволнованный предстоящим смотром. — Я у него служил на «Могучем». Не любил он ходить под парами.

— Говорят, Тырков славный моряк и человек безукоризненный, — вставил Скворцов.

— Командир он был хороший, это я знаю, а до безукоризненности его я не доискивался. Свечки не держал! — раздражительно отвечал ревизор, обыкновенно добродушный и веселый.

— Честнейший человек! — промолвил доктор Федор Васильевич. — Я с ним тоже служил и хорошо знаю его.

— А он свирепый, доктор? — спросил кто-то из мичманов.

— По службе требовательный, но не свирепый, не беспокойтесь…

В ожидании адмирала, о котором интересовались все знать, офицеры были не в полной парадной форме, а, по распоряжению адмирала, в обыкновенной, а матросы в чистых белых рубахах, подстриженные, выбритые и повеселевшие. И до них дошли хорошие слухи об адмирале.

Сигнальщик не спускал бинокля с флагманского броненосца.

— Паровой катер с адмиралом отваливает от борта, ваше благородие! проговорил он, обращаясь к вахтенному офицеру.

Вахтенный офицер послал доложить капитану и офицерам, что едет адмирал, и вызвал наверх караул, фалгребных и команду.

— Адмирал едет! — пронеслось по всему крейсеру, сверху донизу.

Через минуту все офицеры стояли на правой стороне шканцев по старшинству, имея во главе старшего офицера. На фланге были оба врача, старшин и младший, и батюшка, иеромонах Паисий. Команда выстроилась по обе стороны шкафута, от парадного трапа к баку.