Три цвета времени - Анатолий Виноградов

При этих словах Бейля дверь шумно раскрылась, и, продолжая беседу, вошли двое: Виктор Жакмон и Марест.[68] Один – высокий, спокойный, с иронической улыбкой – Виктор Жакмон, другой – маленький, остробородый, с лицом землистого цвета, в морщинах, со стеклянными зеленоватыми глазами, жестикулирующий на ходу – барон де Марест. Совершенно не интересуясь происходящим в комнате разговором, оба вошедших громко здоровались, не прерывая своего спора.

С большой теплотой встретился с Бейлем Виктор Жакмон. Капитан инженерных войск, малоизвестный писатель, Жакмон был одним из немногих неизменных друзей Бейля.

– Ну вот, – заговорил он, обращаясь к Бейлю, – я доказываю Маресту теперь уже неопровержимую вещь, что твой излюбленный «генерал-император» в конце концов совершенно дутая фигура, игрушка случая, щепка на гребне волны. Сейчас ее выбросили на мель. Марест с истинно баронским величием, вместо того чтобы отвечать мне по существу, брызжет на меня желчью своего остроумия. Знаешь, Анри, только ты теперь можешь дать настоящую оценку событий.

Марест отошел к окну, вынул записную книжку и аккуратно вписал расход: «Наем фиакра и сигаретки». Затем, пряча записную книжку, он стал петушиным голосом выкрикивать невероятные похвалы Наполеону с таким злым выражением лица, с такой желчью и серьезностью, что трудно было понять, шутит он или высказывает свои убеждения.

Бейль прервал его словами:

– Послушайте, дорогой барон. Вы избрали очень плохое место для этих возгласов. Ведь мы же не раздаем крестов и ленточек Почетного легиона.

– Я вполне уверен, что военный комиссар Бейль доведет мои слова до сведения маршала Дарю, если, впрочем, маршал не вернется к своим старым занятиям – переводу Горация. По-видимому, это как раз своевременно. Кстати, скажите, господин военный комиссар, правда ли, что граф Дарю во-время заявил императору о том, что императорский отъезд из армии повлечет за собой ее уничтожение?

– И еще, – добавил к словам Мареста Жакмон, – скажи, пожалуйста, правда ли, что твой хваленый император боялся, что немцы, узнав о гибели армии, зацапают его как пленника?

– Да, было несколько критических дней. Подъезжая к Кенигсбергу, я видел световой телеграф в действии. Очевидно, немецкие государства уже кое-что знали в те дни, когда император ехал в Париж.

– Жаль, что это не случилось, – сказал Жакмон. – Ну, а что ты сам будешь делать?

– Многое зависит не от меня. Мое собственное желание скромно – я хочу отдохнуть, но не в Париже.

– Ну, конечно, ведь вы – миланец, – вставил Марест. – Куда ж ему деваться еще?! Уедет в Ломбардию, а потом, отдохнув, опять устроится довольно ловко.

– Марест сегодня похож на крысу, ухитрившуюся укусить кошку за хвост, – сказал Бейль. – Вредно так раскачивать желчный пузырь.

– Ого! – поймал Марест эту фразу. – Вот хорошее воздействие сурового климата. Что касается меня, то я не замораживал своей желчи на московском льду.

– Жаль, что вас там не было. Московский огонь растопил бы ледяную корку вашего мозга и заставил бы вас ценить в собеседнике не желчь, а ло-ги-ку, – сказал Бейль, подчеркнув последнее слово.

– Где же здесь ло-ги-ка? – передразнил Марест. – Объявляется новая мобилизация, а военный комиссар, видите ли, изволит ехать в Милан, когда «отечество в опасности».

– Ну, каждый по-своему представляет себе отечество. Мои взгляды на отечество вы знаете, – сказал Бейль и, достав маленькую книжку из кармана, прочел: «Вселенная представляет собой книгу, в которой читатель не пошел дальше первой страницы, если видел только свою страну. Что касается меня, то я перелистал достаточное количество страниц этой книги, для того чтобы прийти к заключению, что все они плохи. Я получил небесполезный опыт».

– Это что за вздор?! – воскликнул Марест.

– Когда вы успели купить это? Что у вас – «Космополит» Фуэкре или книжка Байрона, взявшего из него эпиграф? – вмешался в разговор Делеклюз.

– Сегодня утром на набережной я купил эту книжку на лотке. Это удивительное произведение нового поэта. Его фамилия Байрон. Книжка называется «Странствования Чайльд-Гарольда».

– Это старая книжечка, – сказал Делеклюз. – Она вышла в марте прошлого года.

– Во всяком случае, я с ней познакомился впервые, – сказал Бейль. – Я взял ее у книготорговца только потому, что слова «поэт лорд Байрон выступил на защиту лондонских мятежных рабочих» врезались мне в память. Эту фразу я прочел в Вильне, где местные польские власти всячески старались в мрачном свете представить положение Англии. Кстати, что это за лондонская революция, которую подавляли тридцать тысяч конницы и пехоты?

– Ну, какой вздор! Дело гораздо проще, – сказал Жакмон. – У нас повторится такая же история. Паровая машина на три четверти упраздняет применение живой рабочей силы, отсюда – безработица и голод, так как никакой фабрикант не думает о судьбе увольняемых рабочих. Хлеб сейчас подорожал, в особенности в Англии, а к тому же мы порядком перехватили английских кораблей с хлопком. Ну вот и простые результаты сложных причин: десятки тысяч беднейших англичан оказались на улице. Видя, что им грозит неминуемый голод, рассуждая плохо, они, отыскивая причины своего несчастья, решили, что во всем виноваты машины, и стали ломать станки. Хозяева обратились к войскам, а Палата лордов предложила применить расстрелы и виселицы к восставшим рабочим. Автор той книжечки, которую вы держите в руках, выступил в Палате лордов в феврале прошлого года. Я читал его речь в защиту рабочих. Это замечательная речь, хоть и не лишена вздора, какой обычно бывает, когда поэт и гуманист начинает говорить о политике.

– Мне рисовалась совсем иная картина, – сказал Бейль, – я думал, что в Англии начинается девяносто третий год.

Во время беседы Коломб нарезал кусками дичь и жаркое, наполнил бокалы. Все стали пить, поздравляя Бейля с благополучным возвращением. Марест рассказывал анекдоты, покрываемые дружным хохотом. В самый разгар веселья в комнату вошел инженер Изерского департамента Крозе[69]. Бейль встретил его горячим рукопожатием.

– Надеюсь, ты был уже у Дарю? – спросил Крозе у Бейля.

– Нет, – ответил Бейль.

– Я тебе советую сделать это завтра, – сказал Крозе и, подсаживаясь к Бейлю. шепнул ему на ухо: – Найди предлог, чтобы ускользнуть отсюда со мной пораньше.

– Быть может, ты скажешь, в чем дело? – спросил Бейль.

– Скажу, когда выйдем, но не сейчас!

Глава одиннадцатая

Фиакр ехал уже полтора часа. Пробираясь медленно по грязной, горбатой, неосвещенной улице, коляска качалась, скрипела рессорами. Разговор между Бейлем и его спутником не клеился. Крозе упорно молчал, не отвечая даже на самые настойчивые вопросы Бейля. Молчание стало тем более неизбежным, что коляска так стучала железными ободьями о мостовую, что приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Наконец, Бейль не вытерпел и крикнул:

– Ну вот мы уже в Сен-Дени! Так как ты сюда нанял фиакр, то, очевидно, мы подъезжаем. Скажи мне, в чем дело?

Крозе остановил извозчика около небольшого одноэтажного дома, заплатил ему деньги и велел дожидаться. Бейль и Крозе вышли.

– Это какие-то причуды. Имей в виду, что если ты хочешь просто повеселиться, то незачем делать вид заговорщика. Во всяком случае, я тебе отомщу, и твоя сердитая Праскед узнает о твоем поведении раньше, чем ты сумеешь ей наврать.

Крозе рассмеялся.

– У тебя еще нет причин для недовольства, но мне не хотелось, чтобы ты, узнав, в чем дело, внезапно собрался и вернулся в Париж. Две недели тому назад, после больших мучений и разрыва с мужем, приехала в Париж Мелани. Хочешь ли с ней увидеться?

Бейль остановился.

– Во всяком случае, не сейчас.

– Нет, именно сейчас, пока никто не успел еще предупредить ее о твоем возвращении в Париж. Ее окно освещено. Вот это, против каштана. Фиакр будет тебя ждать, а я ухожу пешком.

Бейль подошел к двери, потом вернулся и решительно направился к тому месту, где стояли лошади. Фиакр уже уехал. Бейль побежал в том направлении, куда скрылся Крозе. Он кричал, звал Крозе. Маленькая улица была пустынна. Крозе пропал бесследно. Так как было поздно, то предстояло возвращаться в Париж пешком.

«Идти к Мелани сейчас совершенно невозможно, – думал Бейль. – Если бы она хотела, то на Ново-Люксембургской знали бы об этом. Морис – аккуратная старуха. У нее хорошая память на лица. Она обязательно сказала бы, если в кто-нибудь был. Но ни от госпожи Басковой, ни он госпожи Гильбер, ни просто от Мелани никто не приходил. Значит, все письма, просьбы и предложения не имели успеха. Как после этого войти и о чем заговорить? Мелани очень самолюбива. Прийти без зова к человеку, пережившему столько несчастий, и не выразить ему сочувствия или выразить и оскробить – все это одинаково плохо, ненужно».