Богдан Хмельницкий - Ольга Рогова

Поляки сделали ошибку, они запаслись ни травой, ни водой. Когда казаки облегли их лагерь, им грозила страшная смерть от жажды.

Вдруг полил дождь: вся степь через несколько часов размокла; пешие и конные вязли в грязи, порох отсырел; битва прекратилась сама собой. Жутко было панам сидеть в лагере. Один из казацких атаманов показал им, высоко подняв над головой, письмо Райского и громко крикнул:

– Гей, панове! Не надейтесь на гетмана, не будет вам помощи, ваш пан посол сидит у нас взаперти. Лучше поскорее сдавайтесь, пока вы еще не перемерли от голода!

Наконец, подъехал к окопам и сам Хмельницкий.

– Не губите себя, панове! – закричал он. Я вам зла не желаю, пришлите кого-нибудь для переговоров, да поскорее, пока не двинулись на вас татары. Потоцкий собрал в своей палатке совет.

– Что делать, панове? – спросил он.

– Что тут делать, – заговорили паны, – надо посылать кого-нибудь для переговоров. Того и гляди нагрянут татары, а от них нечего ждать спасения. – Кого же послать?

– Позвольте мне ехать, панове! – вызвался Чарнецкий. – Я надеюсь уговорить Хмельницкого и склонить его на выгодные условия.

– Смотрите, смотрите! Посол едет! – пронеслось по казацкому табору, когда Чарнецкий в сопровождении трубача, с белым значком приблизился к стоянке казаков.

Кто-то затянул шутовскую песню о ляхах, но Хмельницкий, вышедший из палатки, грозно сверкнул очами на столпившихся казаков и велел им разойтись. – Милости прошу, пан Чарнецкий! – приветливо встретил он посла. – Рад видеть у себя дорого гостя. Прошу не побрезговать на угощении, –прибавил он, вводя его в палатку, – мы живем по походному, по-казацки. Но от горилки пан, как храбрый воин, не откажется?

В палатку набралось несколько знатных казаков и началось угощение.

– Не лучше ли нам приступить к делу? – возразил Чарнецкий.

– Поспеем еще, – успокаивал Богдан.

– Други и товарищи! – обратился он к казакам. – Будем чествовать храброго вождя и знаменитого вояку.

Чарки загремели, всякий спешил сказать что-либо приятное Чарнецкому. Но лишь только он заикался о переговорах, его тотчас же перебивали и заговаривали о другом. В самом разгаре пира Богдан потихоньку сделал знак Брыкалку и вместе с ним вышел из палатки.

– Сейчас же скачи к Туга-Бею! – сказал он. – Сообщи ему все, скажи, что посол польский сидит у меня, и я его не выпущу, затяну переговоры, как можно дольше, на сутки, на двое, а он тем временем, чтобы не дремал. Когда я поляков выпущу из лагеря, пусть идет за ними следом и расправится, как знает.

Брыкалок поскакал к мурзе, а Богдан вернулся к пирующим и снова стал угощать Чарнецкого. До поздней ночи продолжался пир. Чарнецкий не решился заговорить о деле и оставил эти переговоры до утра.

На другой день он вошел к Хмельницкому. На столе снова стояли горилка и закуска.

– Не угодно ли пану опохмелиться? – предложил Богдан.

– Нет, уж благодарю, пан Богдан, в другой раз, а теперь поговорим о деле, – настойчиво возразил Чарнецкий.

– Поговорим, поговорим, пане, отчего же не поговорить, – небрежно отвечал Хмельницкий. – Чего же собственно пан желает?

– Пан Богдан знает, что я прислан для переговоров. Какие условия ему угодно поставить нашему войску?

– Какая же мне необходимость ставить условия? Да и как я могу с паном Чарнецким толковать о делах казацких, когда в польском лагере нет ни сенатора, ни уполномоченного от сейма? Кому я заявлю наши претензии и объясню причины, побудившие казаков взяться за оружие?

– Но тогда зачем же пан требовал кого-нибудь для переговоров? – с досадой возразил Чарнецкий.

– Мне жаль вас, панове! – с лукавой улыбкой сказал Хмельницкий, потрепав Чарнецкого по плечу. – Что будет, если придет Туга-бей? Мне татар не сдержать, они ляхов разгромят…

– Чего же пан хочет от нас? – спросил Чарнецкий.

– Немногого! – отвечал Хмельницкий. – Отдайте нам пушки и тогда идите с Богом домой.

Чарнецкий задумался.

– Не знаю, – отвечал он нерешительно, – я передам это требование панам…

– О, пану Чарнецкому нечего беспокоится, я могу отправить в польский лагерь казаков.

– Но почему же? – с удивлением спросил Чарнецкий. – Я не пленник.

– Пан посол понимает, что в польском лагере есть казацкие заложники. Кто мне поручится, что они невредимо возвратятся в табор?

Чарнецкий закусил губу и нетерпеливо схватился за эфес шпаги.

– Пан Хмельницкий имеет дело с благородным шляхетством!

– Не горячись, пан посол! – со смехом отвечал Хмельницкий. – Ничего нет мудреного, что казаки не доверяют панам: благородное шляхетство достаточно их обманывало.

Чарнецкий сдержался и замолчал, а Хмельницкий позвал нескольких казаков и послал их с предложением в польский лагерь.

Панам некогда было раздумывать, они то и дело ждали, что нагрянут татары, и готовы были выполнить всякое условие, лишь бы выиграть время и отступить.

– Дайте клятву, что вы не обманете нас! – сказал Потоцкий казацким послам.

Казаки поклялись. Тогда Потоцкий отдал приказ отвезти пушки в казацкий табор и возвратить заложников. Казаки с триумфом встретили военную добычу и устроили по этому поводу пир.

– Вот так славно! – говорили они. – Из наших пяти одна лопнула, а тут вдруг нежданно, негаданно взамен целых двенадцать приехало; пригодятся нам ляхов же бить.

Увидав возвратившихся заложников, Чарнецкий стал Хмельницкого отпустить его.

– Разве худо пану послу живется у меня? – с улыбкой возразил Хмельницкий, – прошу его еще у нас погостить: он слишком опасный для меня соперник: в польском лагере обойдутся и без него.

Чарнецкому ничего не оставалось делать, как покориться своей участи, но о смутно надеялся, что паны потребуют его возвращения у Богдана. Надежда эта оказалась тщетной. Паны рады были поскорей убраться: живо снялись с лагеря и собрались в обратный путь.

Брыкалок вернулся от Тугай-бея.

– Ну, что, с какими вестями? – спросил его Хмельницкий.

– Тугай-бей стоит наготове и в ночь двинется по пятам.

– Хорошо! – проговорил Хмельницкий. – Теперь ты мне исполни другое поручение. Знаешь ты яр, что лежит за двадцать верст отсюда.

– Это "Княжьи бараки"? Как не знать!

– Ну так выбери ловких казаков человек двадцать, скачите туда в объезд, наройте рвов на дороге, набросайте деревьев и каменьев и ждите в засаде.

Отпустив Брыкалка, Хмельницкий распорядился сняться с табора и двинуться следом за поляками.

На другой день поляки подошли к лесистому яру "Княжьи Байраки". Не успели они войти в лес, как сзади послышались крики: "Алла", и появились целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.

– Измена, предательство! – кричали все.

Лошади под тучами стрел метались, падали; тяжелые возы вязли в болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые буерки, тем более, что всюду по дороге лежали деревья, каменья, нагроможденные искусными руками казаков. Польские пушки не остались при этом без дела. Татары взяли их у казаков и направили против поляков. Полнейший беспорядок царствовал в польском отряде. Одни кричали:

– Сдавайтесь, панове!

Другие бежали вперед, вязли в грязи, спотыкались, падали, третьи теряли всякое присутствие духа, стояли в бездействии, опустив руки. Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.

– Панове, – кричал он, стараясь ободрить растерявшихся воинов, – не посрамим себя, не сдадимся врагу, лучше честная смерть в бою, будем защищаться до последней капли крови!

Около него собралась кучка храбрецов; они поспешно стали копать укрепление, набросали деревьев, каменьев, насыпали вал в виде четырехугольника и стали отбиваться саблями.

Несколько времени продолжалась эта упорная защита; но, наконец, сильный натиск татар сломил сопротивление осажденных; со всех сторон ворвавшись в укрепление, они сошлись в середине четырехугольника. Потоцкий истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему ран и теперь, умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в живых положили оружие. Между ними были Шемберк и Сапега.

– Добро пожаловать, панове! – встретил их Хмельницкий. – Пан комисар, верно, не рассчитывал быть моим пленником?

– Что делать, пан Богдан, – отвечал Шемберк, – счастье на войне изменчиво.

– Счастье потому оставило ляхов, что паны не хотели жить в мире с казаками-молодцами, им лучше было ладить с жидами-разбойниками, а вот теперь придется ладить с татарами, – сказал Богдан и отошел от пленников. Умирающий Потоцкий всю ночь метался в бреду; под утро, когда войско двинулось дальше в степь, он пришел в себя, но чувствовал себя очень плохо.

– Бедный, бедный пане Степане, – говорили вокруг него казаки, – не попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).

Но сквозь насмешки чувствовалось искренне сочувствие к молодому герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже носило на себе печать смерти.