Совок 10 (СИ) - Агарев Вадим

Именно поэтому я и пошел на резкое, но осознанное обострение внутрикамерного конфликта. Как бы там оно ни было, но штатного персонала ИВС в дневное время гораздо больше. Чем ночью, когда службу несёт только дежурная смена. Не многочисленная и зачастую повязанная круговой порукой. Соответственно, творить беспредел в отношении меня днём будет сложнее. Шум и количество лишних свидетелей тому совсем не способствуют.

— Да ты ох#ел, мусор!! — дважды поперхнувшись от возмущения, хрипло выдохнул старший и самый спокойный из двух козлов-сексотов, — Ты же, падла, сейчас подыхать будешь! — сжав кулаки, он вскочил с лавки.

Второй агрессивный гражданин, сидевший за «сплавом» с голым расписным торсом, уже стоял на ногах. И суетно моргал, очевидно тоже намереваясь сообщить мне что-то нелицеприятное. Наверное, это его рубаху я так небрежно приобщил к нечистому полу.

Учитывая неписанные порядки и нравы камерного общества, этот мой поступок уже сам по себе был проявлением крайнего неуважения к сидельцу любого статуса.

Вместо того, чтобы шустро вскочить со шконки на ноги и метнуться к двери, я наоборот, поудобней улёгся на неё с ногами.

Это только неискушенному аспиранту-филологу, не имевшему удовольствия квартировать в СИЗО или в ИВС, может показаться, что лежа на шконке, труднее отбиваться. На самом же деле, всё обстоит ровно наоборот. Особенно, как в данном конкретном случае. Когда нары двухэтажные и стоят они в углу.

Диспозиция была такова, что слева от меня находилась стена. Подвоха от которой по многим и объективным причинам опасаться не приходилось. Сзади тоже была такая же стена и поэтому за нерушимость своего затылка я так же обоснованно не опасался. И сверху я так же был надёжно защищен досками верхнего «шконаря». Как собственно, и снизу я тоже был неприступен по аналогичной причине. Нанести вред моему здоровью эти анкилоны могли только с одной стороны. И при этом непременно мешая друг другу. А у меня на этот счет был припасён зубодробительный аргумент в виде моих молодых и мускулистых ног. К тому же ног, обутых в туфли. Чешские «Цебо», это, конечно, не форменные милицейские ботинки. Тяжелые, как утюги и с убойными рантами. Но и этих деликатных чешских полугадов для нанесения ощутимых травм, как я уже давно, и точно знаю, вполне хватает. И самое главное, это то, что удар обутой ноги всегда, и почти во всех случаях, в разы более весомый аргумент в любом интеллектуальном споре. Нежели удар пустой рукой.

В том, что колюще-режущих предметов у уголовных торпед нет, я был уверен на двести процентов. Никто из власть предержащих не заинтересован в кровавой поножовщине в стенах ИВС. Кровь, это почти всегда гарантированный скандал и громкие проблемы. Одно дело, если просто покалечить или даже бескровно удавить, и совсем другое, когда у неугодного пациента присутствуют колото-резаные раны. Тут уже его несчастья на сердечную недостаточность никак не спишешь.

У меня при первичном шмоне также проверили всю одежду и даже обувь на наличие супинаторов. Вернее, на предмет их отсутствия. И больше уже недоверия ко мне никто не проявлял. Наивно полагая, что юный и рафинированный следователь в недружественной ему среде, есть существо аморфное. И опасности ни для кого не представляющее.

Между тем, события начали стремительно ускоряться. Тот, что поумнее и постарше, оказался ближе, и быстрее. Именно он и получил от меня самый первый привет ногой чуть ниже грудины. От всей души и со всем классовым злорадством правоохранителя к криминалу. Правый каблук с мягким хрустом рёбер впечатался и достаточно глубоко протиснулся в то место, где у нормальных людей обычно находится печень.

Мой неприветливый сокамерник громко хрюкнул и, как мне показалось, незамедлительно отключился. Во всяком случае, заваливаться вправо он начал без какой-либо попытки сгруппироваться. И на пол он рухнул, как бездушный мешок с картошкой. С деревянным стуком ударившись головой об каменную плитку пола. На несколько минут его смело можно было вычеркивать из числа охотников за лишними знаниями и за хрупким милицейским здоровьем.

Второй поганец времени не терял и ринулся на меня еще до того, как я успел поджать ударную правую ногу для отражения его атаки.

Парень был крепким и, если бы я вчера при заготовке «дров» для чифирной церемонии не утаил самую крупную щепку, мне сейчас пришлось бы по-настоящему кисло.

Однако, деревянная пиковина, с одного конца толщиной с большой палец, а с другой острой, как занозистое шило, была уже не в рукаве. Где я её прятал все эти прошедшие сутки. Я уже крепко держал её в правой руке. И когда озлобленный гражданин попытался навалиться на меня всей своей массой, я успел выставить своё деревянное оружие вперёд. Добросовестно целясь ему в глаз. Имея откровенный умысел, если не на убийство, то хотя бы на нанесение тяжких телесных. Для скорешего выхода на свободу мне, как воздух, нужен был громкий кровавый скандал.

То ли злодей увернулся, то ли я неверно рассчитал траекторию падающей на меня туши, но в глаз я ему не попал.

Сосновая заноза, длиной примерно двадцати пяти сантиметров, на вершок вошла правее кадыка голопузого скандалиста. И там с хрустом обломилась, оставив в моей руке две своих трети. В тот миг, когда бедолага отчаянно дёрнулся в сторону от меня и от шконки.

Судя по алому цвету насыщенной кислородом крови, я попал в шейную артерию. Часть теплого вражеского гемоглобина струёй выплеснулась на меня. Залив рубашку и лицо. Никакого приступа брезгливости или иных неприятных ощущений я в этот миг не испытал. Напротив, осознание того, что враг повержен и похоже, что повержен летально, доставило мне почти чикатиловское удовлетворение.

Рефлексировать по поводу хрипящего на полу и фонтанирующего кровью ссученного мерзавца, времени не было. Первый из нападавших начал приходить в себя. В сложившихся обстоятельствах, допускать этого было категорически нельзя. По этой причине пришлось, не вытирая с лица козлиной крови, быстро покинуть чужое спальное место.

Вскочив со шконки, я тем же правым ударом ноги, въехал стоявшему на четвереньках жулику по голове. После чего он благополучно рухнул в красную лужу, широко растекавшуюся от его агонизирующего подельника.

На этом можно было бы и закончить, будь я романтическим юношей двадцати трёх лет. Но зрелый разум, со всех сторон понюхавшего жизнь опера, требовал дополнительной страховки.

Страховка была мне нужна от беспринципных и злобных недругов, которые сбились в две стаи по эту и ту сторону советского закона. Для того, чтобы схарчить лучшего парня в СССР Серёгу Корнеева. Несущего искрометную радость всему прогрессивному человечеству. И прежде всего, самой достойной его половине.

По всему выходило так, что всë, что сейчас происходит во вред угнетающей верхушке региона, то мне, наоборот, делается во благо. Мне как воздух в данный момент нужна шумиха и резонанс. Здесь и сейчас. Чтобы все, как наскипидаренные, заметались и забегали. А я уже сегодня гарантированно вышел на волю. Значит, нужно сделать всё так, чтобы скандал получился как можно громче. И, чтобы он обязательно ушел в массы. Пусть, не в самую широкую советскую общественность, но хотя бы в ментовскую и бандитскую. Для этого следует повысить градус кровавого конфликта с прессующими меня суками. Только в этом случае я приобрету какой-никакой, но иммунитет. Как от воровского сообщества, так и от нездоровых проявлений в мой адрес со стороны административно-партийных элит области.

Демаскирующего шума мы тут произвели немало. Но никто из вертухаев сегодня и не ждал от этой «хаты» пристойной тишины. Однако уповать на это обстоятельство чревато. Скоро кто-нибудь из служивых обязательно заглянет в глазок. Глупо думать, что эту камеру не приказано контролировать в особом режиме. Поэтому с разнузданным беспределом стоит поспешить.

Подхватив глушеного, но живого суку за тулово поперёк, я попытался подтащить его ближе к выходу. Но сразу же бросил его обратно на пол. Слишком уж он был тяжелым, а проход между лавкой и нарами оказался непроходимо узким.