Эй, там, на летающей соске! - Мария Романушко

Уже месяц Ксюня живёт в чемоданчике: учится влезать в него, вылезать, вставать в нём, втаскивать в него игрушки и выбрасывать. И ещё – играть на замках!

Нам уже девятый месяц идёт, ничего себе!…

“Мама, такую умную девочку отрастила!”

ВДРУГ ВСПОМНИЛОСЬ:

Наш красный георгин плыл над головами толпы, как свеча…

НОЧНОЕ ЗАСТУЛЬЕ

– Неужели ты не почувствовал? Неужели ничего? В самые первые дни, когда мы пришли из роддома? Нас буквально стали раздирать в разные стороны!… Кто? Да ты и сам знаешь, кто. Их не так уж мало – тех, кто хотел бы этого: нашего разрыва. Легче перечислить тех, кто к этому не причастен.

Конечно, надо молиться. Я и молюсь, стараюсь…

– Разве это петушок? – брат с скептической гримасой крутит в руках погремушку. – Это кошмар какой-то! Разве Ксюша может по нему составить представление о реальном петушке?

“Мне не пятнадцать лет! – возмущённо говорит сын. – Мне четырнадцать с половиной.” И тут же поправляет себя: “Без трёх дней…”

Поди вот разгадай эту болезненную нетерпимость к завышению его возраста!

НАША МАЛЕНЬКАЯ ПЕВУНЬЯ

Обычную речь она отвергает. Она – поёт! Поёт целыми днями. (Если не плачет).

Для неё ВСЁ, даже самое крошечное событие, – повод для песенки:

“Песенка обретённой мамы”.

“Песенка добытой прищепки”.

“Песенка лицезрения Антоши”.

“Песенка вкусного супчика”.

“Песенка папочкиной бороды”.

“Песенка нового мячика”.

“Песенка сорванного листика”.

“Песенка солнышка за окном”…

Радостная догадка: для неё эти события не крошечные – ОГРОМНЫЕ! Наполняющие её детскую душу радостью и ликованием…

НАДО ЛИ ЕЙ НЕ ПЛАКАТЬ?

Именно так: надо ли ей не плакать?

Хорошо ли ей было бы, если бы она не плакала?

Одну девочку, пишущую стихи, спросили: “Что для тебя значит написать стихотворение? ” – “То же, что поплакать…”

А ведь наша Ксения – поэт! Это – без сомнения. Как она смотрит на берёзы!… Как она вслушивается в шелест листвы!… Как она таинственно надолго задумывается…

Значит, пока не научится ВЫСКАЗЫВАТЬ стихи, которые она слагает внутри себя, она будет плакать.

ОНА ВЫПЛАКИВАЕТ СТИХИ.

“В нашем доме никогда не кончится детство. Не успел вырасти ты, появилась Ксюня”.- “А когда Ксюня вырастет?” – “Тогда мы с папочкой уже впадём в детство…”

Ксюнчик в манеже – разбирает флоксы.

Антончик – рядом, за компьютером, разбирает свои “флоксы”…

Оба – одинаково сосредоточены и погружены. Каждый – в своё. Познаватели мои ненаглядные!

Остановись, говорю я себе (себе-бегущей-из-комнаты-на-кухню). Остановись, замри, даже присядь на край тахты, ничего не случится, если ты посидишь минуту и просто полюбуешься на своих детей.

Они так прекрасны, Господи! И они ещё ДЕТИ. И они ещё со мной…

БРАТ И СЕСТРА

Вечером за столом. Ксюня у меня на коленях. Щиплет веточку петрушки, растопырив веер крошечных настойчивых пальчиков, от усердия сдвинув серьёзные свои бровки.

– Такое умилительное существо! Очень она тебе, мама, удалась!

– Антоша, кофе будешь пить?

Смеётся.

– Ты чего смеёшься?

– Ты так мило меня спросила…

– Мама, а у тебя будет когда-нибудь нормальная жизнь?

– Боже мой, Антончик! Да ведь у меня сейчас самое счастливое время в жизни! Счастливее и быть не может…

– Но ты так устаёшь. Не высыпаешься уже сколько месяцев.

– Недосып – побочный продукт счастья!

– О, как я устала!…

– О, как смертельно хочется спать!…

– Но разве мы не об этом мечтали?

– Конечно, любимая.

– Разве не об этом времени мы будем тосковать – и уже очень скоро?… Ведь оно так быстро проносится…

ГРУСТНОЕ ОТКРЫТИЕ

– Боже мой, а ведь наше Первое Лето уже кончилось!

– Мамася, что-то у тебя ностальгия развилась до страшных размеров! Ты тоскуешь о том, что ещё не кончилось, так, как будто тебе лет пятьдесят, и ты вспоминаешь о том, что было сто лет назад! Вон Ксюша спит, совсем ещё маленькая, радуйся!

Всё ли мы взяли от нашего Первого Лета, что могли?…

Последний раз на бухте. Кроме нас – ни души. Только ветер, синие волны, солнце, жёлтый песок и сосны на том берегу… И – небо. И два распахнутых изумлённых серых глаза – в которых отражается наше Тридцатое Августа.

Мы сидим на берегу, у самой кромки синей шумной воды. От воды дует тугой синий ветер и весело надувает наши лёгкие, точно праздничные воздушные шары. В ярких чешуйчатых волнах купается медный таз солнца. Сосны на том берегу застыли загадочными иероглифами.

Ксюня – в синей своей коляске, я – рядом, на тёмной коряге. Мы – вместе – на волне сухого сыпучего песка…

Ксюня смотрит на плещущийся перед ней августовский мир – и медитирует… Я смотрю в её глаза – и блаженствую.

ДЕНЬ ВЕЛИКОГО РАССПРОСА

Хорошо, что мы вчера съездили на бухту. Потому что сегодня дождь. И самое большое, что возможно в последний день нашего Первого Лета – это посидеть на лоджии. Что мы с Ксюней и сделали.

О, это был День Великого Расспроса!…

Только вчера утром наша девочка научилась задавать вопросы. “Ы? ы?” – крошечный указующий пальчик тянется к интересующему объекту. “Ы? ы? ы?” – звучит настойчиво и нетерпеливо. “Это дома, Ксюнечка. Там живут тёти и дяди, мальчики и девочки, кошки и собачки”. “Ы? ы?” – тычет любопытный пальчик во все стороны. “Это машина проехала и прошуршала шинами. Это деревья, они ещё зелёные, но скоро пожелтеют. Это небо, оно в тучах и капает дождиком”. “Ы? ы?” – “Там тоже дома. И окошки. И огоньки”. “Ы? ы?” – “Это закат. Это небо”. – “Ы?”- “Дома”. – “Ы?” – “Небо”. – “Ы?” – “Небо”(она проверяет меня). “Ы?” – “Хватит вопросов! Давай песни петь!” Хохочет. С удовольствием затягивает: “А-а-а!… А-а-а!…” И тут же: – “Ы? Ы? Ы?”

БРАТ И СЕСТРА

– Думала ли ты, мамася… ещё зимой, что не пройдёт и девяти месяцев, и у нас будет такое восхитительное существо!

ДО И ПОСЛЕ ДЕВЯТОГО СЕНТЯБРЯ

Глава десятая

“Дорогой Павел Иванович!

Я – одна из тех, о которых Вы говорите, что нас – нет.

Несколько раз в печати встречала это Ваше утверждение: вот, мол, новые времена настали, свобода слова, а где же новые имена? Где те писатели, которые так рвались к читателям? Их нет.

Но мы всё-таки есть. Мы – которым сейчас уже сорок, которых не печатали двадцать лет назад, десять, и которых с таким же успехом не печатают и сейчас.

Ещё не так давно мне вменяли в вину отсутствие “здорового” оптимизма, теперь же – (о, эти фантасмагорические парадоксы нашего конъюктурного книгоиздания!), теперь же – я не представляю для издателя интереса из-за отсутствия “правды” жизни: чернухи и порнухи.

…Два года назад (когда Вы были у нас дома, и мы говорили о стихах Людмилы Федоровны Окназовой и смотрели картины её мужа – Валерия Каптерева) Вы спросили меня, как складывается моя литературная судьба. Тогда я не хотела переводить разговор с Людмилы Федоровны на себя, и потому на Ваш вопрос не ответила.

Отвечу сейчас. Вам – как человеку давшему мне когда-то рекомендацию в институт, и, стало быть, что-то увидевшему в моих, тогда ещё детских, стихах… Сейчас в моём столе десять поэтических книг и четыре книги прозы. Опубликовано за эти годы: крошечный сборник стихов (микро-избранное), повесть о цирке, да вот теперь – отрывки из повести о детстве.

Я считаю, что моя литературная судьба не складывается пока никак. Я не могу говорить с моим читателем, – а ведь он у меня есть. После каждой, даже такой эпизодической, публикации я получаю письма от читателей, и в каждом из них – вопрос: как прочесть ваши книги? где их достать?

Достать мои книги можно только из ящика моего стола… Пожалуйста, прочтите мою повесть. Даже если Вы её и не напечатаете в своём журнале, Вы хотя бы убедитесь в том, что мы – есть. Мы – те, на отсутствие которых Вы так горько сетуете… Мы есть.

С уважением…"

– А потом, – говорю я Ксюше, – дядя Павел Иванович позвонит маме и скажет…

– Ну да, позвонит! – скептически дергает плечом папа.

– … позвонит дядя Павел Иванович и скажет: “Простите меня, ради Бога. Я ошибался. Я думал, что вас нет, а вы – есть”.