Не страшись урагана любви - Джеймс Джонс

— Ну, как работа? — сказала она, снова включаясь. Для Форбеса это был большой шаг вперед, а для Питера сделанное стало благодеянием во имя спасения своей души. Она никого не обидела.

Форбес, который (понимая, что хотя она смотрит на него, но не слушает) постепенно перевел беседу на Лесли, теперь глянул на Лаки.

— О, порядок. Смешная работа. И Питер добр ко мне. Мы стали большими друзьями. — Он помолчал. — Слушай, если я что-то могу сделать, чтобы, как говорится, «облегчить бремя», ты мне скажи, а?

— Понимаешь, если честно, то кое-что ты можешь сделать прямо сейчас, — сказала Лаки. — Можешь уйти домой и оставить меня одну. Понимаешь, сегодня я не очень хочу разговаривать.

Лицо Форбеса выразило глубокую обиду. Но он мужественно переборол ее.

— Ладно, милая. Ухожу. Можно я позвоню завтра? Просто узнать, как дела?

— Не знаю, — в отчаянии сказала Лаки. У Форбеса и в самом деле большой. Намного больше, чем у Питера Рейвена. С болью она мечтала о том, чтобы вместо него с ней рядом был сейчас Грант. — Правда, не знаю. Ты же должен чувствовать, что я и вправду не хочу тебя сейчас видеть. — Она чувствовала, что если он сейчас не уйдет, она снова заплачет, а этого ей не хотелось.

Форбес надел пальто.

После его ухода воцарилась тишина. Но растущее желание заплакать начало убывать, когда Форбес очутился за дверью, и сменилось глубоким ощущением рока и уныния, не лишенным, однако, приятного оттенка. Они сидели молча.

— Ты хочешь поговорить? — наконец спросила Лесли.

— Нет, — заунывно ответила Лаки. — Правда, нет.

— О'кей, тогда не будем, — решительно произнесла Лесли. — Но позволь задать один вопрос, — страстно добавила она. — Он говорил что-нибудь о возвращении в Нью-Йорк?

— Да. Несколько раз говорил. Говорит, что вернется ко мне, как только закончит дела с нырянием.

— Странно все же, что он так связан с этим нырянием и что он должен один это сделать, — сказала Лесли.

— М-да-а.

Лесли по-еврейски пожала плечами.

— Что мне делать? — спросила Лаки.

Лесли повторила движение и надула губы:

— Понятия не имею.

— Знаешь, он очень зашорен и очень суров в определенном отношении, — сказала Лаки.

— Ну, естественно! Определенно. То, что ты и хотела. Родненькая, я знала твоего отца! Помнишь?

— Слушай, Лесли! Как у него хватило совести! Каким мерзавцем надо быть, чтобы спрашивать меня? Это была вчера за обедом в Шантеклере, где у него все уже было готово к отъезду, вообрази себе. Он спросил, подпишу ли я отказ от прав на его имущество и доходы, если мы все же поженимся. Такое заявление, где он устанавливает, что принадлежит ему, а я — что мне! Представляешь?

— Ну, и что ты сказала?

— Ясно, нет. Он женится, а ведь я не делаю в него капиталовложений, я выхожу за него, потому что хочу жить с ним всю жизнь.

— А он?

— Ничего не сказал. Он думал.

— Ну, он хоть всерьез думает о женитьбе, раз думает о своих деньгах.

— Откуда я знаю, что скажет его приемная мать, с которой он живет там в Миннеаполисе?

— Индианаполисе, дорогая.

— Индианаполисе, — откликнулась Лаки. Снова нависла тишина.

— Срать на его деньги, — неожиданно резко сказала Лаки. — У него ведь их не так много. У моей матери до хрена и больше, чем у него.

— Которые, должна я добавить, — заметила Лесли, — не принесли тебе хорошего ни на грош.

— Правда, — уныло произнесла Лаки.

Снова тишина, и обе они укутались в свои мысли по этому поводу.

— Помнишь, как мы говорили о нем, дурачились? — наконец, сказала Лаки. — Рон Грант, последний неженатый писатель? Как мы составляли заговоры, чтобы я с ним встретилась?

— Но по-настоящему мы же и не пытались.

— Нет, но как много мы смеялись и шутили над этим. Рон Грант, последняя схватка, последний шанс, последний шанс, оставшийся для меня, чтобы выйти за настоящего писателя.

— Я никогда не думала, что ты его встретишь. Что сама влюбишься.

— Не могу поверить, что это могло не случиться, — сказала Лаки больше себе самой, чем Лесли. — Должно было случиться. Ну, это как Рок. Я должна была верить, что это случится. Если бы этого не произошло, — сказала она шепотом, глядя поверх Лесли пустыми голубыми глазами, — я не знаю, что со мной бы было. Я не могу выйти ни за одного из этих людей. Я не могу вернуться и выйти за какого-то тупоголового сиракузца.

— Именно это доброе отцовское чувство в нем и покорило всех нас, — сказала Лесли, — пригласить всех нас, девушек, пообедать с ним, как он сделал, быть таким милым по отношению ко всем нам. Помнишь то воскресенье, когда он рассказывал о пьесе. Ему по-настоящему нравятся девушки.

Лаки этого не слышала. Она провалилась в молчание, снова отключившись, и начала думать о том времени, времени, когда они, бывало, подшучивали насчет Рона, последнего неженатого писателя. Это было около года назад, незадолго до того, как Форбес, которому негде было жить, въехал к ним. Грант был тогда в городе, работал с продюсерами или, черт знает, что делал. Он даже где-то снял номер и пытался там писать. Ходили слухи, что он не может серьезно работать, поскольку много пьет и поздно ложится, и, наверно, это было правдой, поскольку через шесть недель он собрался и вернулся в Миннеаполис или где там это. И именно в это время у него началась связь с ее старой подругой Хоупи Йорк, еврейкой, певицей и танцовщицей из Нью Джерси, не добившейся успеха на Бродвее. Она не видела и не слышала о Хоупи больше двух лет, пока однажды та не позвонила и не попросила зайти к ней. Когда она приехала, они говорили только о ее любовной связи с драматургом Роном Грантом. Она до безумия его любила и хотела выйти за него замуж. Но он не собирался, и Хоупи боялась, как бы она не напортачила своей сдвинутостью. Она и впрямь была сдвинутой и часто приходила с жуткими, неприемлемыми замыслами надавить на Гранта, пошантажировать его, чтобы заставить жениться. Она просила у Лаки совета. Лаки, конечно, отказывалась, но они с Лесли часто зазывали Хоупи в гости, чтобы она привела Гранта. Она не приводила, но сказала, где он остановился, хотя они не просили об этом. Это ведь была почти что государственная тайна. Хоупи не собиралась вовлекать Лаки в соревнование. Так они и не встретились. Когда он вернулся домой на Средний Запад, Хоупи в отчаянии и вне себя пребывала более двух месяцев. Именно тогда Лаки, смеясь, предложила им всем вместе со всеми знакомыми девушками организовать Клуб Трахальщиц Писателей.

Она вздохнула. Лесли, знавшая ее привычку полностью отключаться, когда она думает, тоже погрузилась в молчание. И неожиданно она снова подумала о большой штуковине у Форбеса Моргана. Очень большой. Может, самый большой из всех встречавшихся. Кроме, разве что Жака из Гаити. Но не как у Гранта. Грант ни на кого не похож. Хотя он и был обычного размера. Она полагала, что это любовь. У него был такой славный.