Гибель Иудеи - Элиза Ожешко

Против ожидания Веспасиан после отдыха в Цезарее Филиппийской не двинулся на Иерусалим. Он ограничился тем, что очистил Перею от мятежников; ему удалось этого достигнуть в течение трех месяцев с помощью действующей там партии мира. Потом он поместил свои войска на зимние квартиры в Барите и Цезарее Приморской.

Войска его были недовольны бездействием; их возмущало, что покорение Галилеи стоило стольких потерь, и они горели нетерпением взять штурмом столицу и уничтожить народ, который чуть было не поколебал славу римского оружия. Но полководец, казалось, не замечал возрастающего недовольства; не обращая внимания на ропот солдат, он устраивал марши, учил метальщиков и стрелков пользоваться осадными машинами, строил крепостные валы и рвы для обучения своих солдат. Казалось, что он или жалеет иудеев, или боится поражения.

Это последнее предположение всего более оскорбляло римские войска; неопределенность положения побудила военачальников обратиться к Веспасиану с просьбой о немедленном продолжении войны. Тит тоже присоединился к ним. Ни он, ни Агриппа не могли понять причину странной нерешительности полководца. Для Агриппы особенно важно было быстрое подавление восстания; это было для него единственным средством осуществить свои надежды на царствование в Иудее, прежде чем она будет совершенно обескровлена внутренними раздорами.

Веспасиан принял военачальников с обычной спокойной вежливостью и выслушал своего сына, выбранного говорить от имени всех. Когда Тит закончил, улыбка показалась на губах Веспасиана.

— Тит Флавий, легат, — сказал он с легкой усмешкой, — употребил, говоря о моей медлительности, столь резкое слово, что оно нуждается в моем прощении. Он сказал, что я поступаю, как женщина. Он прав, сознаюсь, что если я подражаю великому Фабию Кунктатору, то делаю это следуя совету женщины.

Шум прошел по всему собранию; все догадывались о ком идет речь. Тит покраснел под проницательным взглядом отца.

— Неужели ты говоришь о Веронике, моей сестре? — спросил Агриппа.

— Да, — ответил Веспасиан, — и клянусь, что все мы могли бы поучиться у нее. Истинный римлянин должен быть не только полководцем, но и государственным человеком. Сознаюсь, я уже собирался двинуть войско на Иерусалим, но Вероника меня вовремя удержала…

— Я ничего не понимаю! — воскликнул Тит, обеспокоенный тем, что Вероника за его спиной вела переговоры с отцом. — Какие основания она представила тебе?

— Пусть она сама даст объяснения, — сказал Веспасиан, откидывая тяжелую завесу, разделявшую комнату.

Вероника поднялась с кресла, на котором сидела, и приблизилась к собравшимся.

— Тебя удивляет мое присутствие здесь, — сказала она невольно отступившему легату и добавила, тонко льстя Веспасиану: — Ты, вероятно, полагал, что то, о чем все говорят, не доходит до ушей полководца. Веспасиан все видит и все слышит… Вы спрашиваете, что за причина промедления, от которого страдает ваше самолюбие, — обратилась она к остальным. — Ведь вы знаете, вероятно, что Риму угрожают не одни только иудеи: в Галлии Виндекс поднял восстание против цезаря, а в Риме каждый день открывают новый заговор. Как знать, быть может, близок день, когда Рим, истерзанный междоусобиями, увидит свое единственное спасение в Веспасиане и во всех вас, собравшихся под его знаменами. Для проницательного взора видно, что готовится переворот, более опасный, быть может, чем распря триумвиров. И тогда должен появиться новый Август, который сможет твердой рукой взять власть в свои руки и успокоить умы.

Она на минуту остановилась как бы для того, чтобы дать собранию понять то, что он сказала.

— А теперь представьте себе, — продолжала Вероника, — что буря разразится тогда, когда вы будете заняты осадой Иерусалима. Не думайте, что вы одержите слишком легкую победу над жителями. Борьба будет жестокая и трудная, и уже нельзя будет, оставив иудеев, идти на помощь гибнущей империи. Нельзя было бы избрать более благоприятного для иудеев момента, чем теперь, для начала войны. Конечно, они разделены, но яд междоусобных распрей не проник еще достаточно глубоко в их сердца. Все они: саддукеи, фарисеи, зелоты и сикарии — выступят против вас как один. Яд междоусобия не сразу умерщвляет, а действует медленно и тайно; должно пройти время, пока он проникнет во все части организма и ослабит его. Вот почему я не советовала Веспасиану идти теперь на Иерусалим; я ему рассказала одну басню, хотите и вы послушать ее?

— Говори! — возбужденно крикнул Тит.

Вероника начала рассказывать:

— Одному рабу его господин повелел бороться против целой стаи волков, обещая ему в случае победы свободу. Все слышавшие его приказание считали несчастного обреченным; одни уговаривали его бежать, другие советовали ему испугать волков, бросившись на них сразу с мечом в руках. Раб не сделал ни того, ни другого. Надев на себя несколько овечьих шкур и вооружившись коротким кинжалом, он вышел на середину арены и притаился в песке. Когда раскрылись клетки с дикими зверями, он стал издавать жалобные звуки, похожие на блеяние овцы; в первую минуту волки остановились, потом дружно кинулись на мнимую овцу, чтобы растерзать ее и насытить свой голод. На это раб и рассчитывал: он выскользнул из-под шкур, оставив их на песке, а сам затаился в углу арены. Волки бросились на шкуры, причем каждый старался выхватить кусок у другого; началась страшная грызня между волками, и каждый раз, когда один из волков падал, другой бросался, чтобы загрызть. Рабу было очень легко убивать их одного за другим. Наконец, остался только один волк, самый сильный и страшный, но и он уже так ослабел от ран, что не мог оказать серьезного сопротивления. Так и получилось, что один человек победил целую стаю волков, и все потому, что он держался старого, но всегда оправдывавшегося правила: разделяй и властвуй…

Все разразились рукоплесканиями, когда она смолкла. Потом Вероника с улыбкой показала на Веспасиана и сказала:

— Иногда женщина может найти средство распутать гордиев узел, не разрубая его мечом; но исполнение уже дело мужчины. Рим счастлив тем, что у него есть человек, соединяющий решительность полководца с терпением и пониманием государственного деятеля. Если государство будет спасено, то оно этим будет обязано не жалкой хитрости Вероники, а спокойствию Веспасиана. Вот почему, — она выпрямилась и с вызывающей отвагой взглянула на Веспасиана и Тита, — вот почему те, кто любит вечный Рим и желает, чтобы во главе государства был справедливый и достойный муж, пусть заменят на своих знаменах имя кровавого тирана именем единственного…

Она не успела договорить. Веспасиан с испугом встал между нею и собранием, но недосказанная мысль. Вероника уже воспламенила, как искра, воинов Веспасиана. Чей-то нетвёрдый еще голос воскликнул:

— Да здравствует вечный Рим! Да здравствует Веспасиан! — И все повторили его восторженно.

Веспасиан погрузился в глубокое раздумье. Те же мысли волновали его, как и после жертвоприношения на Кармеле, но теперь к ним присоединилось новое чувство; на этот раз приветствия легионов не закончились обычным криком: «Да здравствует цезарь!» — на этот раз никто не вспомнил далекого властителя. Но он знал, как опасно играть в такую игру, пока силен Нерон. Он поднял руку, как бы отстраняя приветствие, и дрожащими губами произнес:

— Да здравствует цезарь Нерон!

Но никто не подхватил его слова, наступило долгое жуткое молчание.

Веспасиан не сразу пришел в себя, и его обыкновенно спокойный голос звучал отрывисто и хрипло, когда он объявил пароль для стражи. Улыбка мелькнула на лицах присутствующих; все переглянулись, пароль был: «Разделяй и властвуй»…

Военачальники ушли из палатки; только Вероника Агриппа и Тит остались с Веспасианом.

Царь сидел мрачный у маленького стола, покрытого свитками. Вероника вытянулась на пышном ковре и с улыбкой смотрела на полководца, который, задумавшись, ходил взад и вперед. Тит прислонился к столбу, поддерживающему палатку, и с восхищением смотрел на Веронику.

— Вероника, — сказал Веспасиан, — ты объяснила своей басней, что нужно внести раздор в среду наших противников, но как это сделать? Чтобы пойти по этому пути, нужно найти то, чем для раба были овечьи шкуры. Не приготовила ли ты какой-нибудь приманки?

Вероника засмеялась.

— Я изменила моему народу, — сказала она, и глаза ее заискрились мрачным светом, — ты прав поэтому, требуя, чтобы я предала моего бога. Все для Рима — не так ли? Хорошо, я согласна. Что самое святое для иудея?

— Бог, — ответил Веспасиан с суеверным страхом.

Вероника заметила это и насмешливо улыбнулась.

— А после Бога?

— Закон.

— Я вижу, Веспасиан хорошо изучил своих врагов. Да, для того чтобы теперешняя распря между иерусалимскими иудеями перешла от ученых споров к опустошительной распре, нужно, чтобы был нарушен закон и веления Бога. Но во всей этой обетованной стране один только человек воплощает собой закон в глазах народа. Его они считают наместником Бога, и он стоит во главе народа.