Драко Малфой и Невозможное счастье - Джуд

чего? Плачешь, что ли? Да брось, не реви, Джул… Джули…

* * *

Так не должно было случиться, думала Джулия. Почему это произошло?

- Садитесь, - очень вежливо.

- Ничего. Я подожду, поезжайте, - в машине сидят два парня, а непреложное правило голосовальщиц - нас должно быть больше. Или хотя бы поровну…

- Вы же голосовали! - настойчивость и удивление. Вот только не надо настаивать, пожалуйста!

- У вас сиденья кожаные, я вам испорчу.

- Глупости какие! Ничего им не будет, садитесь. Дождь и холодно, вы простудитесь, - о, Боже, а вот это плохо! Он начинает нервничать. А вдруг он псих?

- Вас двое, я вас стесню, - она отступает на шаг. Если что, придется бежать…

- Машина пятиместная. Вы сядете или нет? - взвинчен. Господи, проезжай и оставь меня в покое!

- Поезжайте, пожалуйста, - сейчас она заплачет…

- О, Боже! - он смеется? - Никто вам ничего не сделает! Кому, ради Бога, нужно ваше посиневшее тело? Садитесь уж,е наконец!

И она ему верит…

Они ей не открылись - да и с какой стати? - и даже не позволяли себе никаких нежностей при ней. Но она поняла… Почему? Может, потому, что ей всегда это

нравилось, она любила яойные мультфильмы и «Филадельфию». Позже она думала, а не нафантазировала ли она это себе. Но с первых слов Драко о Гарри: «Не

кричите, мой друг спит» ей все стало ясно. Стало ясно, что бояться нечего. Стало ясно, что она встретила - надо же! - настоящих геев в центре Англии, этой

чопорной пуританской страны. Стало ясно, что они любят друг друга невероятно.

- Куда полез? Простынешь!

- Ты вообще-то знаешь, где бензобак находится?

- Я читал инструкцию.

- И ты весь промок.

- Не сахарный!

- Ну да, а я сахарный…

Они расстались на следующее утро на одной из заправок с мотелем. Она хотела пожелать им счастья, но постеснялась…

Что с тобой случилось, Драко? Почему ты оставил Гарри одного? Ты разбился на своем кабриолете? Или ты шел один по темному переулку, к тебе пристали, у

тебя не нашлось закурить и денег, и они убили тебя просто потому, что у них были ножи, а ты выглядел слишком прилично для их квартала? Или ты летел в

деловую поездку, и твой самолет рухнул в Ла-Манш? Или в банке, где лежат ваши деньги, было ограбление, и ты попал под пулю обколотого придурка?

Гарри, Гарри, почему ты отпустил его одного?

За что это случилось с вами? Или ты, Господи, действительно так ненавидишь геев, и готов наказывать этих парней за то, что они любят друг друга?

- Прошу прощения, мисс, вы мне не… Что-то случилось, мисс?

Она подняла голову. Молодой человек. Голубые глаза, светло-соломенные волосы… Хорошенький…

- Что-то хотели? - в нос спросила она.

- Да, я к пациенту из двенадцатой «А», - он замялся. - К Гарри. Заблудился. Никак не могу запомнить все эти коридоры…

- К нему не пускают посетителей, - сердито ответила Джулия.

- Я знаю. Да, я знаю, - поспешно произнес парень. - У меня разрешение. От мистера Мэнора и главврача. Вот… - он полез в сумку. Джулия равнодушно

наблюдала, как он извлекает на свет бумажку с печатями. Даже если бы вместо справки он достал пистолет - ей было бы решительно все равно. Вот живу я,

никчемная, одинокая, как сова, никому не нужная, живу, живу, живу… А Драко умер, а Гарри сошел с ума… За что?

- Вот, - в дрожащих пальцах юноши - справка. Все верно, у него разрешение.

- Пойдемте.

Она привела его в блок «А» к палате номер двенадцать. У двери спросила:

- Вы давно знаете Гарри?

- Учились вместе, - ответил он.

- А Драко вы знали?

- Знал, - после небольшой паузы.

- Что с ним… что с ним сталось?

- Он… - губы юноши, нежные, припухлые, розовые, неожиданно становятся жесткими. - Он бросил Гарри. После того, как тот покалечился. Ушел с другим парнем.

Обошелся с Гарри как с вещью. Бросил… Скотина… - Мгновением спустя до него доходит, с кем он говорит. - Стой, погоди! А ты откуда знаешь Драко?!

Но она отступает дальше, в глубь коридора, и глаза ее говорят: «Лжешь! Все ты лжешь! Ты бы хотел этого, но это не так, и ты лжешь!»

* * *

Сквозь небьющееся стекло окошечка в двери он смотрел на пациента палаты номер двенадцать блока «А». Вместо левой кисти – некрасиво зажившая культя. Черные

волосы отросли и спутались в колтун. Подбородок зарос бородой… Когда ему разрешали войти в палату, он чувствовал вонь давно не мытого тела…

Но все это было ему безразлично.

Он делал то, о чем так давно мечтал… Он зарывался руками в черные волосы, целовал любимое лицо и улыбался, улыбался…

Вот я сижу рядом с тобой, целую тебя, обнимаю тебя… Я хожу по улицам и счастливо улыбаюсь… Никогда солнце не было таким ярким.

На меня оглядываются люди - оттого, что я свечусь счастьем.

Я все бросил ради тебя. Родителей. Страну. Человека, который меня любил.

Я предавал и лгал ради тебя.

Глупая девчонка, она смотрит на меня и думает, что я лгу… Я не лгу. Твой так называемый муж и правда бросил тебя. Он бросил тебя. Иначе почему его нет

здесь? Ты плачешь? Не плачь, Гарри. Он бросил тебя. Не плачь. Я с тобой. Я не дам тебя в обиду. Я не позволю тебе умереть. Я не позволю тебе оставить

меня. Я никому тебя не отдам.

Я люблю тебя, Гарри.

Глупая девчонка… откуда она знает твое имя?

* * *

Ему снились руки, теплые, нежные, сильные, руки на всем теле, руки, снимающие усталость, руки, дарящие наслаждение.

Ему снились губы, надменные, но нежные, кривящиеся в усмешке - и ласковые, губы, цедящие слова, губы, шепчущие страстные глупости, губы целующие.

И глаза - серые, то сталь, то жемчуг, то лед, то туман, остро заточенные клинки, серебро; глаза, просящие поцелуев, которые он не мог им дать.

Потому что он - псих.

Он начал в это верить. Возможно, его убеждали слишком долго. Ему говорили о чьей-то смерти - они утверждали, что именно эта смерть свела его с ума. Нет,

они так не выражались - свела с ума. Они говорили - расстроила. Он не мог понять, кто же умер.

Ему говорили, и он понимал - это тот, чьи руки, и губы, и глаза…

Драко.

Он помнил имя.

Но то, что они говорили, не было правдой. Просто не могло быть правдой. Он не помнил этого. Он же должен был помнить? Один раз он спросил - а Сольвейг? Но

они ничего не могли ему сказать про Сольвейг. Он объяснил: Сольвейг - наша дочь. Ему сказали, что он расстроен, и попросили принять лекарство. Он не стал.

Ему сказали, что он придумал Сольвейг, что никакой Сольвейг не существует. Он разнес кабинет, и ему сделали укол, связали и вновь заперли в эту ужасную

комнату, где не обо что было разбить голову.

Драко, думал он. Драко…

Иногда, совершая кошмарное, до дикой головной боли усилие, он вспоминал - хотя бы затем, чтобы не сойти с ума окончательно. Он вспоминал, и воспоминания