Моя беспокойная жизнь - Джой Адамсон

Руководил экспедицией доктор Оке Хольм, специалист во многих областях, а ботаником был доктор Олаф Хедберг — оба из Упсалского университета; остальные ученые прибыли из разных районов Швеции. Гора Рувензори расположена на границе Уганды и Конго. В то время трудно было получить разрешение на подъем со стороны Конго, который был более легким, и нам пришлось нанимать носильщиков и прокладывать путь на гору со стороны Уганды по очень крутым склонам, покрытым лесом. Пока носильщиков собирали и снаряжали, мое внимание привлекли к себе несколько пигмеев, временно живших здесь среди людей племени банту, и я зарисовала двух из них — мужчину и женщину. Я немало удивилась, увидев на женщине металлическое ожерелье, точно такое же, какое я видела на женщинах племени габра (относящегося к хамитской ветви), обитавшего на расстоянии не одной согни километров от места, где мы собирались в экспедицию. Женщины племени вакамба, относящегося также к языковой семье банту и жившего неподалеку от Найроби, носили такие же ожерелья. Не говорит ли такое сходство украшении о какой-либо давно забытой миграции этих племен?

Рувензори пользуется репутацией такого места, где дожди льют на протяжении 360 дней в году. Действительно, скоро мы убедились, что это утверждение справедливо. Во время подъема нам не только приходилось переходить реки с ледяной водой, берущие начало у границы снегов, но и промокать до костей изо дня в день. Особенно было жалко носильщиков. Им приходилось нести груз, достаточно тяжелый и до того, как он насквозь пропитался водой. Чем выше мы взбирались, тем больше мох, покрывавший землю, походил на пропитанную водой губку, а деревья с ветвями, покрытыми мхом и лишайниками, напоминали зеленых плюшевых медвежат.

Когда мы достигли болотистой местности, мы стали двигаться еще медленнее, так как единственной твердой почвой среди болота были травяные кочки. Бедным носильщикам с их насквозь промокшим грузом приходилось туго.

Мы разбили лагерь на вересковой пустоши, откуда были видны сверкающие ледники четырех из шести гор, образующих горный массив Рувензори. К счастью, погода улучшилась, и мы смогли начать ботанические изыскания среди гигантских лобелий и крестовников, росших у самой кромки голубого льда.

Самый высокий из пиков Рувензори достигает 5109 метров, но добраться до его вершины оказалось легче, чем подняться на гору Кения. К великой радости Оке, он нашел один из видов пауков, живущих на льду. Я никогда не испытывала любви к паукам, но часто восхищалась паутиной, особенно ранним утром, когда в лучах восходящего солнца капельки росы сверкали на ее нитях точно хрустальные. Оке показал мне несколько пауков под микроскопом, и только тут я увидела, какие они изящные и какое у них бархатистое туловище. Я зарисовала нескольких из них под лупой, но мне пришлось слишком сильно напрягать для этого зрение.

Единственными млекопитающими, которых мы здесь встретили, были даманы и мелкие грызуны, хотя на высоте 4800 метров мы обнаружили и следы леопарда. Начиная с девятого марта и по восемнадцатое апреля, погода почти все время была превосходная. Мы находились высоко над морем облаков, и порой казалось, что по нему плывут и пики гор, и поросшие вереском склоны. Пока светило солнце, было жарко, а когда наступала ночь, становилось так холодно, что ни грелки, ни даже спирт не могли согреть нас в наших маленьких палатках. На Рувензори во время ужасно холодных ночей спирт был, пожалуй, тонизирующим средством, а шведская традиция произносить бесконечные тосты помогала укреплять нашу дружбу.

Мы все нашли для себя столько интересных занятий, что нам было грустно покидать это место. В тот день, когда мы закончили укладываться, погода резко изменилась: началась снежная буря и видимость понизилась почти до нуля.

Мы отправились вперед с одним из проводников, надеясь проложить путь другой группе, следовавшей за нами и состоявшей из второго проводника и носильщиков. Мы медленно продвигались, все время перекликаясь с идущей за нами второй группой. Поверхность, по которой мы шли, была труднопреодолима даже в обычных условиях, а во время метели она была ужасна. Не раз мы скользили на покрытых мхом скалах, нередко достигавших двадцати метров высоты. Нам такое «катание» было не страшно, но наше беспокойство за носильщиков все возрастало; наконец связь между группами оборвалась, и трудно было представить, как они преодолевают это пространство со своим тяжелым грузом. Наш проводник предложил направиться к скалистому утесу, где можно было бы переночевать и куда, как он надеялся, придет и вторая группа. Через несколько часов мы наконец добрались до этого убежища. Я мечтала об удобной пещере и была разочарована, поняв, что нам предстоит провести ночь на очень узком выступе шириной два метра, а длиной пятнадцать, к тому же скала под выступом отвесно спускалась прямо в бурную реку.

Мы разожгли костер и присели вокруг него в промокшей одежде, напряженно прислушиваясь — не раздадутся ли крики носильщиков. Но только после полуночи мы наконец услышали едва доносившиеся до нас голоса, стали сигналить с помощью факелов и вздохнули с облегчением, лишь когда носильщики один за другим дотащились до нашей стоянки и сбросили свой тяжелый груз. Переход для них был очень трудным, но мы расстались с ними на следующий день добрыми друзьями. Затем шведская экспедиция разделилась, так как ее сотрудники направились в разные стороны, и только Оке, Олаф и я вернулись в Кению, чтобы продолжать свои исследования на горе Элгон. Когда мы добрались до дома друзей, у которых оставался Пиппин, он весело встретил меня.

К этому времени я уже зарисовала около семисот видов растений; в их число входила и альпийская растительность, и цветущие деревья, рисовать которые было интереснее всего. Добавив к своей коллекции растения горы Элгон, я решила переключиться на изображение африканцев в их традиционных костюмах, пока еще была надежда найти людей, носивших настоящие украшения. Прежде чем отправиться в экспедицию на гору Элгон, нам надо было ждать, пока наберут носильщиков, поэтому Оке, Олаф и я решили тем временем отправиться в редко посещаемый район, находящийся в ста шестидесяти километрах к северу от Качелибы.

Однажды утром в наш лагерь вошли два человека из племени кадам. Они были обнажены, если не считать их затейливых головных уборов, и в руках держали копья. Это были высокие и стройные люди, очевидно не привыкшие к чужестранцам. Головной убор одного из пришельцев поражал воображение. Этот своего рода шиньон, созданный из его собственных волос, жира и голубоватой глины, представлял собой сооружение в виде пелерины, которая покрывала его плечи и опускалась до середины спины. Несколько страусовых перьев были вставлены в маленькие зажимы из высушенных сосков коровьего вымени, воткнутых в глину до того, как она затвердела. Перья служили признаками определенной возрастной группы, ранга и воинского статуса. Головной убор второго спутника был похож на корону из перьев, аккуратно сплетенных в толстое кольцо. Такого головного убора я уже больше никогда не встречала. Мы могли общаться с пришельцами только с помощью мимики и жестов, но они оба быстро схватили общий смысл нашей беседы, согласились позировать мне и позволили сфотографировать себя, получив в награду табак и деньги.