Vremena goda - Анна Борисова

Он прав. На выстрел никто не обратит внимания.

Убьет!

И Давида не спасу.

— На.

Китаец тянет мне что-то маленькое, квадратное, белое. Механически беру. Сложенный листок бумаги.

— Бумазька папа давай.

— Что?

В джонке возня, мычание, хрипы. Кажется, Давиду заткнули рот кляпом.

Новая вспышка, на сей раз бело-зеленая.

Передо мной сидит сухощавый мужчина в темном френче. Лицо не закрыто — обычное китайское лицо, немолодое, очень спокойное.

— Бумазька папа давай, — повторяет человек и показывает на кучу-малу в джонке. — Его папа давай.

— Что? — переспрашиваю я. — Вы кто? Что вам нужно?

— Дула. Глупая дула. Мы хунхуз. Бумазька папа давай. Поняла?

Это хунхузы! Они хотят получить за Давида выкуп! Со мной разговаривает их главарь. В руке у него «маузер». Я читала, что у бандитов «маузеры» очень ценятся, это у них признак высокого ранга.

Сунгари погружается в тьму.

— Поняла, дула?

— Поняла…

Хунхуз поднимается, легко перешагивает в соседнюю лодку. Крючья отцепляются. Я немедленно вскакиваю, но повелительный окрик заставляет меня сесть.

Когда ночь озаряется в следующий раз — в небе разлетается на ломтики несколько огромных апельсинов, — джонка уже в десятке метров от меня. Оранжево-черная, она быстро уходит.

Хватаюсь за весла, отчаянно гребу к пристани.

Кричу что есть мочи:

— На помощь! Давида похитили хунхузы! На помощь!

С середины реки доносится рокот. Это на джонке включили двигатель. Во время следующего залпа ее уже не видно.

Меня услышали. На причале толпятся люди.

Да что толку? Похитители уже далеко. И потом, кто же погонится ночью за вооруженными до зубов хунхузами? Уж во всяком случае не гости Давида Каннегисера.

Хунхузы. У нас в Маньчжурии детей пугали не Бабой-Ягой или серым волчком. «Придет хунхуз, утащит тебя за Сунгари», — говорили шалунам. Наверное, так же в древней Руси стращали малышей злым татарином или половцем.

«Хунхуцзы» по-китайски означает «краснобородый». Вероятно, из-за того что в традиционной опере борода красного цвета является атрибутом злодея. Еще я где-то читала, будто первые хунхузы нарочно красили свои бороды хной, чтобы люди больше боялись.

Шайки бродячих разбойников расплодились на диких и относительно безлюдных просторах северо-востока во второй половине девятнадцатого века, когда Цинская империя пришла в упадок и каждый губернатор обзавелся собственным войском. Солдат частенько вербовали насильно, не платили жалованья, плохо кормили, и те бежали на волю, прихватив с собою оружие. Когда в Заамурье пришли русские, хунхузов было так много, что против них пришлось посылать регулярные войска. Знаменитая Охранная стража КВЖД была создана прежде всего для защиты от туземных бандитов. Они нападали на поезда, грабили пароходы, опустошали целые селения.

Пока в Харбине властвовал грозный генерал Хорват, нападать на русские владения хунхузы не осмеливались. Но кроме кочевых шаек появились хунхузы городские, они промышляли контрабандной торговлей, наркотиками, похищали или облагали данью китайских купцов. Эта преступная сеть существовала во всех дальневосточных городах, где имелись китайские кварталы. Русских бандиты не трогали, боялись уголовной полиции, которая при Хорвате работала, как часы. Правда, внутренними конфликтами «туземного населения» сыщики не интересовались, и это дало городским хунхузам возможность пересидеть трудные годы. После 1920 года, когда «Счастливая Хорватия» приказала долго жить, а Охранную стражу и уголовную полицию распустили, для разбойников наступило золотое время.

В степях и лесах Северной Маньчжурии появились многочисленные банды. Наша газета, имевшая доступ к официальной информации, писала, что общая их численность составляет не менее ста тысяч человек.

Всякий поезд, пароход, автомобильный или гужевой караван рисковал быть ограбленным. Если полиции удавалось схватить преступников, их безжалостно казнили, но положение лучше не становилось. Единственной силой, которой боялись налетчики, были японцы. Поэтому подданных микадо хунхузы не трогали, и новые хозяева страны, как в свое время хорватовская полиция, не считала «краснобородых» серьезной проблемой.

Зато у русских иммунитет кончился. Чуть не каждую неделю пресса сообщала о новом похищении. Иногда пленников отпускали быстро — если выкуп вносился без промедления. Но бывало, что переговоры тянулись месяцами, и тогда все с ужасом читали об отрезанных ушах и пальцах, которые доставлялись по почте несговорчивым родственникам. Бывало и так, что похищенных убивали — для острастки, в наущение несговорчивым.

Дальше несколько страниц в книге моей памяти будто забрызганы черными чернилами, я могу восстановить лишь отдельные строки. Еще это похоже на много раз склеенную, прыгающую кинопленку. Несколько дней я находилась в полусумасшедшем состоянии, в самом настоящем помрачении рассудка. Ни минуты не сидела на месте. Не ела, не спала. Весь этот первый, самый страшный период моей июльско-августовской эпопеи слипся в один вязкий ком непрекращающегося кошмара.

Вот я в полиции.

Обшарпанное помещение, половина отделена низкой деревянной перегородкой. На стене портрет молодого человека в очках — это верховный правитель. Инспектор изучает бумажку, которую сунул мне человек с «маузером». Там написано: «300 000. Слово» — и только.

— О-о-о, какая сумма. — Чиновник почтительно качает головой. По-русски он говорит примерно так же, как главарь хунхузов, поэтому охотно переходит на китайский. — Триста тысяч юаней! Обычно вымогают две, три тысячи. Больше двадцати тысяч еще не бывало. Слово явно знает, что с господина Каннегисера-старшего можно взять много больше.

— Кто знает? — переспросила я.

Чиновник-китаец удивлен.

Как, госпожа не слышала про шайку, главарь которой носит прозвище Слово? Но ведь это самый опасный из харбинских преступников. Он всеведущ и совершенно неуловим.

Нет, я мало что знаю про городских хунхузов. Я никогда не занималась полицейской хроникой и даже не заглядывала в раздел уголовных происшествий.

— «Слово»? Почему такая странная кличка?

Обычно предводители хунхузов именуют себя как-нибудь грозно и цветисто: Черный Дракон, Безжалостный Меч, Ядовитое Жало.

— Потому что этот человек всегда держит слово. Не было случая, чтобы он убил жертву, за которую внесен выкуп. Но зато у него строгие правила. Если деньги не внесены в течение месяца, он присылает семье палец. Через две недели ухо. Еще неделю спустя подбрасывает к дверям отрезанную голову. И никогда не торгуется. Слово очень хорошо знает, кто сколько может заплатить.

Контора харбинского отделения «Китайско-азиатского банка».

Заместитель Давида господин Гурвич был поднят среди ночи. В кабинете управляющего есть междугородняя связь. Мы пытаемся связаться с Саулом Каннегисером.

Я знаю, что по-настоящему делами филиала ведает Гурвич. Вероятно, в его обязанности также входит докладывать «папочке» о том, как ведет себя непутевый наследник. Во всяком случае шестизначный номер заместитель называет телефонистке по памяти. Звонок должен раздаться прямо в спальне у банкира.

Мы ждем. Трубка трясется в руке у низенького, лысого Гурвича. В другой руке трепещет бумажка с требованием выкупа.

— Господин директор, прошу извинения за беспокойство, но у нас… несчастье.

Перед страшным словом заместитель сглатывает.

Даже с расстояния в несколько шагов я слышу доносящиеся с того конца крики. И могу разобрать два слова: «мой мальчик». У меня течет из носа. За эти несколько часов я столько раз плакала, что заработала хронический насморк и совершенно огнусавела.

— Нет-нет, Давид Саулович жив! Как вы могли подумать?! — переходит на полуплач-полукрик и Гурвич. — С ним всё в порядке… То есть, не совсем всё в порядке… Видите ли, его похитили хунхузы. Требуют выкуп. Триста тысяч. Китайских долларов. Что?

Он дует в трубку, трясет ею, несколько раз повторяет: «Алло! Алло!»

Разъединилось.

Не менее получаса мы пробуем вновь связаться с Шанхаем. Наконец кто-то отвечает.

— Дворецкий, — шепчет мне Гурвич. — Это харбинское отделение, Соломон Гурвич. Я бы хотел… Что? Что?!

Он умолкает, хлопает глазами, на лбу выступают капли пота.

— В чем дело? Дайте я сама с ним поговорю!

— Господина Каннегисера хватил удар. Домашний доктор подозревает тяжелый инсульт, — растерянно говорит мне заместитель. — Им не до нас. Боже, боже, что будет?

— Выпишите триста тысяч и передайте бандитам! Для банка это не сумма!

— Это невозможно…

— Почему?!

— Вы не знаете нашей системы. Списание сколько-нибудь значительной суммы, тем более выдача ее наличными допускаются только по санкции директора. Такой у нашего банка устав.