Vremena goda - Анна Борисова

Это очень распространенное в Японии имя. Означает «третий сын» — не очень поэтично. Сабуров говорил, что у него отец человек военный, любит простоту. Старшего мальчика назвал Ичиро — «Первый Сын», следующего Джиро — «Второй Сын», ну а он, стало быть, зарегистрирован под номером 3.

Кроме как «Сабуровым» никто из русских его не называл. Он сам так представлялся. Был Сабуро-Сабуров для японца очень высок, с правильным, несколько холодноватым лицом, с не по-азиатски внушительным носом. Всегда вежливый, безукоризненно одетый, не тратящий слов попусту. На визитной карточке по-русски и по-английски написано: «Сабуро Ооэ, капитан генерального штаба императорской армии». Он мне объяснял, как переводится его фамилия, даже иероглифами писал, но я забыла. То ли «Большая Река», то ли «Большое Озеро» — в общем, что-то большое и мокрое. По-русски Сабуров говорил так, что ходили слухи, будто он не японец, а казанский татарин. Но я знала: он потомок старинного самурайского рода, а наш язык выучил еще в детстве. Его отец перед войной служил военным агентом в Петербурге, и Сабуров несколько лет отучился в «Петришуле», куда отдавали своих детей многие иностранные дипломаты.

Думаю, что я была в него почти влюблена, хоть и не хотела себе в этом признаваться. Он меня интриговал, мне нравилось его общество, но свой интерес к Сабурову я объясняла сугубо антропокультурными причинами. Он представлялся мне знаменательной личностью, прообразом будущего человечества: носитель японского духа, вооруженный европейским воспитанием и образованием; амфибия, одинаково свободно чувствующая себя на тверди Запада и в водной стихии Востока.

Я намеревалась стать такой же амфибией, для того и учила китайский. Мне нравилось воображать, что Сабуров ко мне неравнодушен и однажды сделает мне предложение. Я, пожалуй, согласилась бы стать его женой и произвести на свет некоторое количество представителей новой евроазиатской расы.

Теперь-то я очень хорошо понимаю, чем на самом деле импонировал Сандре японский офицер. Она наконец встретила мужчину, который не уступал ей силой характера.

Чем капитан Ооэ занимается по роду службы, я точно не знала. Военной формы он никогда не носил, общался преимущественно с русскими. Скорее всего, он состоял в оперативном или политическом отделе штаба Квантунской армии и ведал там связями с эмигрантскими кругами, которые могли оказаться полезны его стране. Во всяком случае, в Харбине он был фигурой весьма влиятельной и к тому же окруженной таинственностью. Меня эта аура притягивала и волновала. Еще очень льстило, что такой человек оказывает мне знаки внимания. Никаких ухаживаний или, того пуще, заигрываний Сабуров себе не позволял. Напротив, был всегда корректен и серьезен, но несколько раз я ловила на себе его интенсивный, словно испытующий взгляд, и мне казалось, что я читаю в нем тщательно скрываемую, сдержанную страсть. Возможно, я и ошибалась — у меня в таких вещах совсем не было опыта. Но несомненно одно: так доверительно, как со мной, он ни с кем из русских не разговаривал — ни с мужчинами, ни с женщинами. Я тоже бывала с ним откровенней, чем с кем бы то ни было.

Когда в моей жизни вновь появился Давид, я перестала гадать, что может означать взгляд, которым время от времени выстреливал в меня Сабуров. О совместном производстве представителей новой расы мечтать я перестала. Мне было удобней считать, что мы просто товарищи, относящиеся друг к другу с симпатией. А товарищ в моем состоянии был мне просто необходим.

Я все время думала о Давиде, и говорить мне хотелось только о нем. Но с кем? Не с мамой же?

Сабуров частенько заглядывал в редакцию. Мы пили кофе, обсуждали новости. И всякий раз получалось, что разговор заходит о Давиде Каннегисере. Сабуров, будто ненароком, спрашивал: «Как там ваш петроградский знакомый?» — и я охотно подхватывала тему.

Тот разговор начался так же. Мы сидели в редакции, возле вентилятора. Пили японский чай — Сабуров утверждал, что это самое лучшее средство от жары.

— Что ваш golden boy? — спросил он. — Всё еще не понял, что вы самая лучшая женщина в Маньчжоу-го?

— Нет, он туп и слеп. Предпочитает безмозглых вертихвосток. Боюсь, уплывут от меня миллионы.

Я всегда рассказывала о Давиде в комичном ключе, изображала из себя прожженную охотницу за богатым женихом. Мне казалось, что этой шутливостью я очень ловко маскирую свои истинные чувства. Сабуров посмеивался, участвовал в игре, давал советы — будто мы с ним сообщники в этих кознях и в случае успеха он рассчитывает на комиссионные.

— Во всем виноваты вы, — пожаловалась я. — Знакомство с этим субъектом я возобновила по вашей милости. Сколько денег я трачу на наряды, на косметику, и всё впустую. Вот заставлю вас возместить мои расходы!

Сабуров смиренно склонил голову:

— Представьте счет, и он будет оплачен.

— Зачем вы только заставили меня подойти к нему, — вздохнула я. Это прозвучало менее шутливо, чем мне хотелось бы.

Вдруг японец перестал улыбаться. Лицо, всегда такое спокойное, задергалось, отражая какую-то внутреннюю борьбу. Я замолчала, глядя на собеседника с удивлением. Таким я его никогда не видела.

— Всё, больше не могу. Стыдно, — отрывисто произнес Сабуров и опустил голову. — Мне часто приходится манипулировать людьми, использовать их в качестве слепых инструментов для достижения тех или иных целей. Но с вами, Сандра, я так поступать не хочу. Простите меня.

— Простить? Но за что?

[Я сама не заметила, как память переключилась в другой регистр. Я уже не вспоминаю разговор с Сабуровым — я перенеслась в прошлое.] Жужжит вентилятор, волны нагретого воздуха шевелят мне челку. Желтоватая кожа японца чуть лоснится от испарины.

— Я нарочно спровоцировал вас вступить в контакт с Каннегисером, — говорит Сабуров. Его длинные пальцы нервно поглаживают поверхность стола. — Как только вы сказали, что давно знакомы с ним, включилась профессиональная хватка…

Он поднимает лицо, бросает на меня взгляд исподлобья — тот самый, прежний. Не могу сказать, что взгляд оставляет меня равнодушной. Внутри будто теплеет. Но не так как раньше — слабее. И потом, что такое «теплеет»? Я думаю, по инерции еще не выйдя из иронического настроения: «Если бы так посмотрел Давид, со мной случилось бы самовозгорание».

— Вы подтолкнули меня к Давиду специально? Я заметила, что вы все время о нем расспрашиваете… — На самом деле я только сейчас это припоминаю. — Зачем?

Сабуров долго молчит, отведя глаза. Потом, как это часто с ним бывает, начинает говорить о другом, будто я не задавала никакого вопроса. Но я знаю эту его манеру и слушаю очень внимательно.

— Нас скоро ждут большие перемены. Всех нас. — Он делает кругообразный жест. — Маньчжурию, Харбин, русских, меня. То, что я вам сейчас расскажу, относится к категории «совершенно секретно». Но я вам доверяю. Мы ведь единомышленники? — Дождавшись моего кивка, он продолжает. — Через месяц будет назначен новый командующий Квантунской армией, он же чрезвычайный и полномочный посол в Маньчжурии. Это генерал Муто, мой учитель, покровитель, благодетель — то, что по-японски называется онши. Его превосходительство — человек масштабного мышления и отличный знаток России. С таким начальником я смогу осуществить свои замыслы, имея мощную поддержку сверху…

— Рада за вас и вашу карьеру, — вставляю я, потому что Сабуров снова умолкает.

Нетерпеливый жест:

— Дело не в карьере. Тот, кто слишком заботится о продвижении по службе, высоко не поднимется. Меня интересует не карьера. Я хочу быть одним из тех, кто делает историю.

Это сказано так спокойно, с таким достоинством, что у меня замирает дыхание. На какое-то мгновение даже становится жалко, что я полюбила не Сабурова. Но сердцу, увы, не прикажешь.

— Какая связь между деланьем истории и Давидом Каннегисером? — тихо спрашиваю я. — Он ведь просто попрыгунья-стрекоза, как из басни Крылова.

Мне на ум приходит другой образ: уайльдовский Счастливый Принц, но я нарочно снижаю уровень аллюзии.

— Думаю, вы его не раскусили, он совсем не стрекоза. К тому же дело не в нем, а в его отце, Сауле Каннегисере. По нашим данным, этот банкир принадлежит к узкому кругу очень влиятельных лиц, с которыми нам нужно установить доверительный контакт. Единственный человек, кто может оказать на Саула Каннегисера эмоциональное воздействие, это его сын. Мне нужно было, чтобы вы подружились с Каннегисером-младшим, и вам это удалось. Теперь вы должны сделать так, чтобы он отнесся ко мне без предубеждения. Не как к представителю японской армии, а как к вашему другу. Мы ведь с вами не только единомышленники, но и друзья?

Сабуров улыбается — обаятельно, немного смущенно. «Милый, — думаю я. — Серьезный, масштабный и очень милый. Ну почему я такая дура?»