Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

Был он без белого халата, шел стремительно и целеустремленно, поэтому на первом же медицинском посту его остановил дежурный врач, поинтересовался:

— Простите, сударь, вы к кому?

— К мадемуазель Бессмертной! — развязно улыбнулся тот. — Извольте подсказать номер ее покоев.

— Госпожа Бессмертная еще не готова принимать посетителей, — деликатно ответил доктор.

— Я — граф Кудеяров!

— Весьма польщен. Тем не менее посещение больной сегодня невозможно.

— Уважаемый, — Константин взял доктора за полу халата, — вы желаете скандала?

— У нас это не поощряется.

— Поэтому тихонько проводите меня к покоям мадемуазель, и пусть это останется нашей маленькой тайной.

— Граф, они никого не желают видеть!

— Никого не желают, а меня трепетно!.. Вперед, доктор!

Врач со вздохом взял из шкафчика медицинский халат, набросил его на плечи графа, и они двинулись дальше по коридору.

Больничная палата, в которую поместили приму, состояла из двух комнат. В первой безотлучно находилась Катенька, во второй лежала сама больная.

Катенька при появлении доктора и графа отложила модный журнал, привстала, вопросительно посмотрела на вошедших.

— Как больная? — шепотом спросил доктор.

— Кажется, спят.

— Спят, — развел руками доктор. — А будить не имею права.

— Буду ждать, когда проснутся, — ответил Кудеяров и решительно сел на стул.

— Катенька, кто там? — послышался из второй комнаты слабый голос Таббы.

Прислуга быстро подошла к двери.

— Здесь доктор и еще один господин.

— Кто?

— Господина величают граф Кудеяров! — сообщил громко Константин и подошел к двери. — Не ждали-с?

— Господи, граф, — радостно улыбнулась прима и протянула руку. — Здравствуйте, милый. Как я рада…

Он приложился к худенькой, изящной кисти, махнул доктору и Катеньке.

— Свободны!.. Мадемуазель рада!

Они остались в палате одни.

— Я действительно рада, — продолжала улыбаться Табба.

— А я более чем!.. Хотя сам не понимаю, какого черта приперся!

Артистка рассмеялась.

— Вы в своем репертуаре, граф.

— Наверное… К тому же нетрезв! — Граф внимательно посмотрел на больную, удовлетворенно качнул головой. — Неплохо!.. Ждал худшего! — И бесцеремонно поинтересовался: — А какого лешего вы решили резать вены, мадемуазель?

— Вы прелесть, Костя.

— А вы дура, Табба!.. Вам что, жить надоело?

— Наверное. — Прима рассмеялась, и на ее глазах выступили слезы.

— Теперь понял, зачем явился! — вдруг сообщил граф. — Открыть вам глаза!.. Не верьте! Ни одной сволочи не верьте! Ни моему брату, ни этому патлатому-волосатому, ни Гаврилке-директору — никому! Даже мне не верьте! Потому что врут!.. Желают одного — под юбку, а потом гадости веером! Жить, любить, наслаждаться!

— А если не все складывается?

— А оно и не может складываться!.. Потому как зависть! Знаете, что сказал давече брат мой любезный?.. Что вас вскорости избегать будут! Как заразную, прокаженную!

— Почему?

— А бес их знает!.. Будто вы общаетесь не с теми, с кем положено. С неблагонадежными! Вот в вас грязь и летит!

Табба помолчала, пропуская через себя услышанное, тихо спросила:

— А что же мне делать?

— Жить! Плевать на всех, любить себя!.. Время, мадемуазель, мутное грядет! Бегите от всякой пакости, отбивайтесь, отталкивайте! — Граф взял руку девушки, приложил к своей щеке. — И помните, у вас есть один верный человек — граф Константин Кудеяров!.. Буду всегда рядом. А как погибну, так и вам конец!

Глава пятая

Кузен

Вечер еще не наступил, а народ в предвыходной день вышел на улицы прогуляться, подышать воздухом, просто увидеть знакомых, раскланяться.

Пан Тобольский, выпрыгнув из кареты, отметил, что из задней повозки выбрался некий господин в черном, слишком напоминающий филера, и с видом бездельника стал топтаться на месте, вертя тростью.

В ресторане народу в этот час было еще не так много, поэтому поляк увидел поэта сразу. Он сидел, по привычке, за двухместным столиком в самом углу второго зала, что-то писал на мятом листе. Увидел Тобольского, сунул листок в карман и, не подав руки, кивнул на свободный стул.

— Кофе и воды, — велел пан половому, положил шляпу на край стола, с улыбкой сообщил: — Последнее время меня стали усиленно выслеживать шпики.

— Со мной они так поступают давно, — отмахнулся Рокотов. — Просто не следует обращать внимания. Это их работа. — И задал вопрос в лоб: — Если вы назначили мне свидание, значит, готовы к серьезному разговору?

— Готов, — кивнул пан. — Но вначале несколько к вам вопросов.

— Милости прошу.

— В названии вашей организации первым словом значится «террор». Террор против кого?

— Против власти предержащей. Начиная от императора и заканчивая чиновниками решающего толка.

— Например?

— Например… — Поэт увидел филера, вошедшего в зал, на секунду прервался и, когда тот уселся, продолжил: — Например, в первую очередь следует обезглавить полицию города. Эта орда воров и взяточников, лишенная руководства, превратится в еще более отвратительный и беспомощный организм. Кроме того, надо разложить армию, купить рабочих, переманить высших чиновников.

— Ого! — засмеялся пан, бросив взгляд на филера. — На такой размах никаких денег не хватит!

— Вы не единственный господин при деньгах. Желающих помочь нам достаточно.

Тобольский предупредительно поднял палец.

— Вот здесь небольшое уточнение… Я не просто готов дать денег, но желаю быть активным участником вашего движения. Вплоть до реализации акций террора.

Рокотов несколько удивленно посмотрел на него.

— Вы желаете рисковать?

— Именно так.

Поэт хмыкнул, налил чаю из кофейника, сделал большой глоток, отчего острый кадык его заходил вверх-вниз.

— У вас так же не задалась жизнь?

Тобольский подумал какую-то секунду, тронул плечами.

— Пожалуй, да. Моя жизнь почти не имеет смысла. Многие годы я охочусь за некоей дамой и никак не могу добиться взаимности. Жизнь все больше теряет всякий смысл.

— Из-за женщины вы готовы рискнуть жизнью? — крайне удивленный, спросил поэт.

— Представьте.

— Не могу представить.

— Но ведь вы — поэт. И вам это должно быть близко.

— Я поэт-фаталист. Для меня жизнь — игра!.. В данном случае я готов сыграть ради будущего моей державы.

— И вы никогда не влюблялись?

— Крайне редко. Скорее, в меня. Я позволял дамам любить меня, когда мне самому было интересно. Но чаще всего это заканчивалось драмой для прелестного пола.

— Как, например, с мадемуазель Бессмертной?

— Именно так.

— Она решилась на столь отчаянный шаг после встречи с вами?

— Да. Я поступил так, как вы меня попросили… — Рокотов сбросил со лба волосы, испытующе улыбнулся. — Могу полюбопытствовать? Кто та дама, которой вы посвятили свою жизнь?

Пан Тобольский подумал, с интригующим видом пожал плечами.

— Лучшая из лучших…

— Она достаточно известна?

— Достаточно. О ней часто пишут газеты.

— Даже так?.. Я могу узнать ее имя?

— Нет… Пока нет. Если я однажды решусь на шаг, который мне может стоить жизни, я открою вам ее имя.

Филер продолжал сидеть одиноко за столиком, потягивая из стакана воду и не сводя глаз с двух мужчин.

Воздух был настолько светлый и прозрачный, что крыши домов играли в легких солнечных лучах, купола церквей, казалось, уходили ввысь небес и растворялись там, народ на улицах был легкий и праздничный, хотя день был будничный.

Сонька, одетая на выход, в задумчивости ходила по гостиничному номеру, Михелина сидела на диване, с тревогой наблюдала за матерью. Та посмотрела на наручные часики, заметила:

— Через час полицмейстер будет здесь.

— А если скажем, что ты заболела?

— И ты поедешь в больницу одна? — усмехнулась воровка.

— Нет, вдвоем лучше, — согласилась Михелина и тут же напряглась. — А вдруг Никанор заявил в полицию?

— Если б он заявил, мы бы с тобой уже не здесь ждали полицмейстера, а сидели у него на приеме с браслетами на руках.

— Знаешь, — весьма кстати вспомнила дочка, — мне кажется, Табба в театре узнала меня.

Сонька с недоверием посмотрела на нее.

— Мне так не показалось.

— Я почувствовала, мама. Она так смотрела на меня… Лучше нам в больницу не ехать.

— Поздно уже.

— Не поздно! Сбежим, заболеем, просто не откроем дверь!.. Я хорошо знаю Таббу, от нее можно ждать чего угодно.

— Она все-таки моя дочь, — усмехнувшись, сказала Сонька.

— Вот поэтому и не надо к ней ехать!

Воровка присела рядом с дочерью.

— Миха, пойми. Если сейчас мы никуда не поедем, спрячемся, нас тут же начнут ловить.