90 миль до рая - Владимир Ераносян

– Молодец, Андрюша! – похвалил Леонид Ильич. – И все ж, я не понял, что делать с теми, кто будет помогать Че Геваре?

– Всем, кто в состоянии ему помочь, всем, кроме Фиделя, надо через агентуру и лидеров коммунистического подполья разъяснить нашу позицию. Ну, а Фидель, во-первых, будет слишком далеко, а во-вторых, он не всемогущ.

– Точно. Без нашей поддержки Че захлебнется от беспомощности и малочисленности последователей. Верно, Семичастный?!

– Верно, Леонид Ильич. Только не захлебнется, а задохнется, он астматик, – напомнил, упражняясь в черном юморе, председатель КГБ.

– Какая разница, как он умрет! – подытожил Брежнев. – Некролог должен будет быть сухим, как Суслов… умеет их писать, и не на первой полосе. Велика честь! Понял, Миша?

Суслов согласился, как всегда важничая, но добавил:

– Мертвый он может стать еще опаснее для нашей идеологии, чем живой.

– Не каркай. Мертвые не кусаются, – прагматично и с юмором заметил генсек.

И тут Суслов согласился без комментариев.

Словом, Москва тоже выработала свою стратегию. Если дело, начатое Че, закончится провалом – он дискредитирует сам себя, а если его еще и убьют американские наймиты – СССР от этого только выиграет.

– Дорогой Фидель пусть делает, что хочет. Но только без огласки. И пусть запомнит нашу доброту. Надо дать ему деньги на цементный завод, и откомандируйте ему наших инженеров. Он просил помочь с автомагистралью и мостами. Теперь он перед нами в еще большем долгу. А долг платежом красен… – таково было резюме заседания.

Могли Кастро тогда, в начале 1965 года, предположить, что погасить свой долг ему придется сделкой с собственной совестью. У них не вышло заставить его предать Че, но они заставили его предать самого себя.

В 1968 году Москва потребует выступления Фиделя с поддержкой ввода советских войск в мятежную Чехословакию. Ему напомнили о долге перед СССР и грозящем Кубе бойкоте в случае отказа. Фидель откликнулся лишь на пятый день, последним из лидеров социалистического блока. Он знал, что, пойдя на такую подлость, он отвратит от себя прогрессивных людей всего мира. Но он на это пошел. Когда он с дрожью в голосе произносил слова, оправдывающие интервенцию Советов, он, без сомнения, помнил санкционированную Дядей Сэмом попытку интервенции своей страны. И не находил в двух этих имперских агрессиях никакой разницы. Однако он сказал, что сказал…

Че ни за что не сказал бы… Он бы осудил агрессора. А Фидель произнес противные душе слова, за которые казнил себя всю дальнейшую жизнь. Предавая самого себя, он надеялся спасти тем самым кубинцев. К тому моменту он не мог, как в молодости, потакать своей гордости, ведь он стал политиком, оружие которого компромиссы, превращающиеся в запоздалые раскаяния. Как он, уже ставший седым старцем, завидовал Че, своему другу. Эрнесто остался вечно молодым, несломленным и гордым. И все-таки ему было проще не поступиться гордостью, ведь, делая общее дело в Конго и Боливии, он отвечал лишь за свою жизнь и жизни своих немногочисленных герильерос.

В Бельгийском Конго, где Че должен был встретиться с наследником убитого Патриса Лумумбы Пьером Мулеле, чтобы внести от имени революционной Кубы свой вклад в борьбу с неоколониализмом на Африканском континенте, Эрнесто испытал одно из сильнейших в своей жизни разочарований.

Местное население было не готово к самопожертвованию ради освобождения от колонизаторов. Бойцы из отрядов Лорана-Дезире Кабилы, куратором которых стал Че, оказались никудышными вояками с пиратскими замашками. Управлять ими без сотрудничества с местными колдунами не представлялось возможным. Да и кубинцы, сопровождавшие Че, быстро устали от здешних пейзажей и скучали по своим семьям. Ко всему прочему, черный цвет кожи кубинских волонтеров никак не содействовал их сближению с местными. Чужак – он и в Африке чужак…

А как красиво все начиналось. С какой помпой провожал его друг Фидель…

Март 1965 года выдался жарким. Казалось, сама природа подготавливала экспедицию к зною Черного континента. На плацу диверсионной школы в Матансасе перед Эрнесто выстроили вышколенных чернокожих коммандос. Сто пятьдесят кубинских добровольцев вызвались последовать за легендарным Че в Африку, чтобы либо разделить его славу, либо сгинуть в африканской саванне.

Фидель щурил глаз, поглядывая на Эрнесто с завистью. Он дарил ему свою мечту, навсегда расставаясь с миром собственных грез, передавал Че часть самого себя, ту, что кипела безрассудством и авантюризмом, кои теперь он не мог себе позволить. Этих качеств у аргентинца и так было в избытке. Но поддержка друга удваивала энергию и уверенность Гевары в победе их общего предприятия.

Эрнесто… Он был создан для дальних странствий и опасных экспериментов. Поистине он являлся буревестником революции, главным импровизатором хаоса, которому предначертано было раздувать пожар, а не строить… Разрушать, а не созидать. Фидель не мог не заметить, что друг пребывает в некой эйфории, его переполняли чувства, манило неизведанное, подстегивала опасность.

– Как тебе мой подарок? – спросил Кастро, не без удовольствия взирая на «шоколадное» воинство.

– Они хороши. С этой чернокожей армией я наделаю такого шума, от которого зазвенит в ушах даже у идеолога неоколониализма Уильяма Черчилля.

– Не надо так о великих, тем более о человеке, оставившем этот мир всего два месяца назад. В здравом уме, будучи девяностолетним стариком, – по-доброму высказал свое возмущение Фидель. – К тому же тебя с тучным герцогом Мальборо роднит упрямство, страсть к писательству и одинаковая нелюбовь к янки и Советам. Ты знаешь, что Штаты своему союзнику так и не раскрыли секрета ядерной бомбы? Англия произвела ее самостоятельно, отстав даже от русских. Так что империалистические противоречия зачастую доминируют над идеологическими. Со временем мы научимся этим пользоваться… Кстати, Черчилль, когда ему это было выгодно, называл Сталина другом.

– Подружилась как-то лягушка с крокодилом… – с иронией заметил Че. – Насчет дружбы со Сталиным он врал собственному народу, чтобы переизбраться на очередной срок в палату общин. А неблагодарные англичане не проголосовали за него. Разве не так? А ведь он выиграл войну.

– Так-то оно так. Это Черчилль сказал: «Правда слишком ценна, именно поэтому ее должен сопровождать эскорт из лжи…» И насчет неблагодарности народа ты тоже прав. Англичане безжалостно отбросили того, кто выиграл им войну, ибо искали того, кто выиграет им мир. Черчилль ведь хотел втравить их, уставших от сражений, в новую бойню. Надо учиться на чужих ошибках. Не хочу, чтобы мой народ возненавидел меня зато, что я не дал ему мир и покой.

– Я понял, Фидель. Мне льстит, что ты сравниваешь меня с Черчиллем. Но ты забыл – меня с ним связывает не только воинственность, но и страсть к кубинским сигарам, – гордо поднял голову Че, услышав в словах друга нотки старых разногласий. – Свою энергию хаоса я выплесну за пределами Кубы. Я тоже не хочу стать обузой для народа, ставшего мне родным. Я также, как ты, не вынесу неблагодарности кубинцев.

– Ни к кому другому Куба не будет испытывать большей благодарности, чем к тебе, мой брат. Ты будешь сражаться далеко от этих берегов, но ты будешь вести оборонительную войну, защищая именно Кубу. Люди не глупы, они разберутся…

Боялись ли в действительности людской неблагодарности два этих героя? Мог ли Фидель впасть в депрессию в случае, если народу надоест отвоеванная для него свобода? Нет, Фиделю это не грозило. Подобное состояние не распространяется на философов и стоиков. Эрнесто черная неблагодарность толпы была не страшна по иной причине – он твердо решил убежать даже от намека на такое проявление человеческой слепоты.

Однако в беспорядочной трассе его замысловатых передвижений обнаружилось большое количество стартов, но абсолютное отсутствие финишей. Успешно удаляясь от возможной неблагодарности кубинцев, он неожиданно быстро наткнулся на непроходимые дебри и болота незнакомого ландшафта и стены отчуждения, воздвигнутые местными крестьянами.

Конголезцы вообще не понимали, чего от них хотят эти одержимые кубинцы. Хотя врачующего в их деревнях Че они безусловно уважали и даже негласно возвели в ранг колдуна…

У Че хватило мужества признать свою экспедицию полным провалом, но возвратиться на Кубу, пусть даже тайно, с позором он не мог. Однако вернуться все же пришлось. Уничтожающее гордыню решение Че принял только после того, как мозамбикские повстанцы, возглавляемые Саморой Машелом, наотрез отказались от услуг кубинских инструкторов. У них на то были целых две причины. Во-первых, миссия Че в соседней стране закончилась вполне предсказуемым фиаско, а во-вторых, Москва, щедро осыпающая Машела оружием, амуницией и деньгами, очень ревниво относилась к контактам африканских борцов с неоколониализмом с кубинским самозванцем.