"АукцЫон": Книга учёта жизни - Михаил Марголис

Интересовались, конечно, и тем, покажет ли «АукцЫон» сегодня, «кроме своего лица», ту часть тела, что демонстрировал в Париже (в конце программы Вова повторил на «Нэпмане» то, что видели французы и тассовский фотокор), просили ребят определить-таки собственный стиль и т.п. От лица группы вещал преимущественно Колик, который сначала повествовал о хаотичности «аукцыоновского» творчества, а затем со всем своим физико-пожарным реализмом выдал суровую формулировку, пресекшую всяческие споры: «Мы сейчас не в начальной стадии хаоса, а в конечной. И начинаем строить порядок».

Слова Рубанова про порядок на фоне маячивших за его спиной Вовы с Гаркунделем и улыбавшегося в телекамеру Миллера звучали гордо. Сюда подошли бы и рассказанные мне позже «аукцыонщиками» воспоминания о Борюсике образца бакинских гастролей все того же 1989-го.

— В стране тогда «сухой» закон был, — поясняет Леня. — А в Баку прямо из нашей гостиницы выходишь, и повсюду магазины, торгующие настоящим «Агдамом» и прочими алкогольными напитками. Ну, Борюсик перед концертом попробовал этот «Агдам» и на третьей песне просто убежал со сцены абсолютно пьяный.

— В какой-то момент я почувствовал, что у нас барабанная партия пропала, — продолжает Озерский. — Повернулся, вижу: Борюсик, дико улыбаясь, играет соло на тарелочках, стоя с обратной стороны барабанов, спиной к залу. Доиграл он его и ушел.

— Я поначалу и не понял, что произошло, — докручивает тему Федоров. — Когда увидел, что Борюсик исчез, побежал за ним в гримерку. А он там уже спал. Когда только успел?

Тот концерт мы кое-как, по-быстрому, закончили, хотя догадывались, что нас сейчас могут и не понять. Народу в зале собралось много. Конферансье вышел на сцену и объявил, что «выступление группы завершено, поскольку барабанщик сломал руку». После этого вечера у нас там еще, по-моему, концертов пять должно было быть. Но из-за такого объявления их, естественно, отменили, хотя мы все оставшиеся дни так и просидели в Баку.

Накатила суть

Что-то более-менее похожее на поэзию я начал выдавать, наверное, с «Бодуна». Тогда же мы окончательно поняли, что от броской внешней формы — грима, костюмов, танцев — «АукцЫону» надо уходить. Они начинали просто мешать.

Только на записи «Бодуна» я как бас-гитарист наконец почувствовал в себе определенную уверенность.

Месяц спустя после феерии на «ринге» «АукцЫону» довелось подытожить недлинную, но насыщенную летопись фестивалей ленинградского рок-клуба. Седьмая серия феста, вернувшегося с Зимнего стадиона в знакомый зал ЛМДСТ на Рубинштейна, 13, смотрелась уныленько по сравнению с предыдущими и выделялась разве что первым и единственным появлением на форуме омской «Гражданской обороны». Она открывала вечернюю программу второго фестивального дня. А несколькими сутками позже, в ночь с 11 на 12 июня 1989 года, закрывать ежегодную питерскую рок-сходку выпало именно «аукцыонщикам». Они справились, хотя Вова и признался, что ощущение от происходящего осталось «вялое и хилое». Ничего удивительного. Прежний миропорядок в стране рассыпался на глазах, изменялись и все явления, возникшие под его влиянием или как реакция на него. В другую фазу самостоятельности входил и «этот русский рок-н-ролл», чему тот же «АукцЫон» служил отличным примером. Ленинградский рок-клуб и подобные организации постепенно становились анахронизмом и в 1990-х фактически прекратили активную деятельность. «Ы» в качестве сардонического десерта к последнему полновесному рок-клубовскому фестивалю выглядел почти иронией судьбы…

Анализируя то «аукцыоновское» выступление на Рубинштейна, Веселкин отметил в дневнике: «Борюсик злобствовал, когда я рухнул на сцену вместе с колосником. Он изменился после Парижа, сплошные наезды закомплексованного „свободного" музыканта». В сентябрьских дневниковых записях все того же 1989-го Вова зафиксирует и замечания, сделанные ему после разных концертов Озерским, Федоровым… Не только Веселкин, вся шоу-гвардия «Ы» (Вова, Гаркундель, Кира) начала в тот период по разным причинам потихоньку входить в некую противофазу с музыкантами группы. На сейшенах «АукцЫона» второй половины 1989-го уже вовсю исполнялись не только «Самолет» и «Пионер», но и «Любовь», и «Ябеда». То есть дело планомерно шло к «Жопе», в которой арт-забавам «аукцыонщиков», не игравших на музыкальных инструментах, стало тесновато и неопределенно.

— Нам в какой-то момент повезло, — говорит Озерский. — Мы почувствовали свою новую форму и смогли отойти от прежнего образа «АукцЫона». В 1980-е ведь не только мы, но и некоторые другие известные питерские команды привносили на сцену какие-то элементы театральности, создавали некие спектакли. Но почти все они однажды найденной формой загнали себя в тупик, и каждое их следующее действие являлось в общем-то пережевыванием предыдущего, только на порядок слабее.

После «Жопы», «Бодуна» наша публика даже временно разделилась на две категории. Одна ее часть принимала изменившийся «АукцЫон» целиком, другая считала, что раз мы уже не просто прикалываемся, а поем порой вещи достаточно мрачные, то кривляния, скажем, Гаркуши более не уместны. Мол, «АукцЫон» их перерос. Люди просто не понимали, что «кривляния» Олега — не то, что осталось из прошлого, а параллельный выход нашей энергии, очень важный, на котором многое в «Ы» держится и тоже тащит группу вперед.

Тем не менее Гаркундель, вступивший в «самый экстремальный», то бишь не просыхающий период своей жизни, превращался в «АукцЫоне» в фигуру достаточно обособленную. «На гастролях он старался все время быть один, — замечает Шавейников, — просил себе отдельный номер. Ну, а там — девчонки, пиво… Мы как бы сами по себе, он — сам по себе».

И Миллер, старавшийся в «АукцЫоне» «всегда работать по максимуму» и получавший одинаковый с музыкантами гонорар (это ему «очень нравилось, ибо подчеркивало: в группе все равны»), вспоминает, что на пороге заключительного десятилетия прошлого века стал слегка отдаляться от «Ы».

— Я уже не всегда выезжал с «аукцыонщиками» на гастроли, — вспоминает тот период Кира. — Особенно по российским городам. Хотя прежде делал это регулярно и отвечал за все декорации, костюмы, грим… Знаменитые Гаркушинытри полосочки на лице тоже я ему рисовал. Мы вместе придумали эту идею, но Олег не мог ее воплотить. И я создавал ему фирменный макияж, раскрашивал губы. А потом увидел фотографии с какого-то концерта «АукцЫона» в российской глубинке, куда я не ездил и где Гаркуша нарисовал себе полоски сам, и пришел в полный ужас! Он разукрасился, как индеец. А мне вовсе не индеец был нужен. Я стремился к изысканному гриму. Олег, конечно, добиться такой тонкости в рисовании не мог и малевал себе на лице просто три черных бревна. Я пытался объяснить ему, что лучше уж оставаться на сцене просто самим собой, чем появляться с такой раскраской.