Попытка – не пытка - Елена Хотулева

– Почему это? – буркнула я.

– Да страшно представить, что будет с миром, когда он с твоей помощью начнет что-то менять. Это кошмар! Если он додумается до чего-то глобального, то результаты могут быть просто сверхъестественные!

– А вы о чем-нибудь кроме программ твоих говорили?

Он помотал головой:

– Он только под конец спросил, действительно ли за мной кто-то следит.

– А ты что сказал?

– Ответил, что имею все основания опасаться.

Я возмутилась:

– Слушай, ну если ты опасаешься, то почему мы тогда так открыто сидим и все это обсуждаем? Может, нас прослушивают давно! А мы тут секреты выдаем.

– А что нам еще делать? – хмыкнул Натаныч. – Они все равно узнают, чем мы тут занимаемся. А может, нам вообще это померещилось… Не знаю… Это все твой тридцать седьмой год виноват. Там страшно. Здесь страшно. Мания преследования началась. Все! Никто за нами не следит. Никому мы не нужны. Я сегодня переутомился. Шутка ли! К самому Сталину на прием ходил! Поэтому я буду спать. А ты? К нему полетишь или дома останешься?

– К нему, – улыбнулась я. – Дома у меня Глеб с Машей. Все равно я им там мешаю. Ну а в 1937 году меня ждут.

Натаныч грустно посмотрел на меня:

– Все у тебя как-то нескладно в жизни. И мужики возле тебя всегда какие-то никчемные крутились. Хорошо еще хоть ты родить догадалась. А то какая-то безалаберность сплошная!

Я сползла на пол и взяла электроды:

– Ну, зато сейчас как-то вот понемножку все стало налаживаться.

– Дура ты! – Натаныч в сердцах стянул с себя галстук. – И это ты называешь «стало налаживаться»?! Ладно, говори, во сколько тебя отправлять.

– В одиннадцать вечера, на дачу. И до девяти.

Он кивнул, и я переместилась.

– Я заждался уже! – сказал Сталин, обнимая меня.

– Неужели опять время перепутала?! – испуганно приникла я к нему.

– Нет. Все в порядке. Просто видеть тебя хотел. Наваждение какое-то…

Примерно в половине первого я поняла, что страшно хочу есть.

– Ты убьешь меня, наверное… – Я подтянула одеяло. – Но мне придется признаться.

– Что еще случилось?!

– Я с голоду умираю.

Он рассмеялся и прижал меня к себе:

– Ну, вообще-то там в комнате ужин стоит. Предполагалось, что мы с тобой будем сидеть и о важных вещах говорить. Но… Планы немного изменились.

– Это ты виноват! – Я стала его целовать.

– Нет, конечно. Как я могу быть виноват, когда ты меня тут с ума сводишь? Давай одевайся. А то мы так вообще до еды не доберемся.

Оказалось, что в гостиной действительно был накрыт стол. Причем кроме всяких закусок там стояла бутылка вина.

– Ну что, саперави наше с тобой любимое пить будешь? – спросил Сталин, беря в руки бутылку.

Я улыбнулась, вспомнив тот первый разговор о русско-грузинском конфликте.

– Буду. И есть тоже буду. – Я разложила по тарелке всевозможные изыски. – А что это вообще такое тут происходит? Праздник что ли? Сегодня какое число?

– Никакое – у тебя там один календарь, у меня другой. Я поговорить с тобой хотел. – Он разлил вино по бокалам.

– О чем? – Я радостно принялась за лобио и сделала глоток. – Об эмбарго?

Он помолчал, видимо любуясь моим здоровым аппетитом. Потом тоже немного выпил, закурил свою теперь уже неизменную папиросу и медленно произнес:

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Надо сказать, что первая мысль, которая меня посетила после этого заявления, была довольно непосредственная. «Надо же! – подумала я. – Ну наконец-то и мне в этой жизни повезло!» Но потом до меня дошло, что вообще происходит.

– Ты, прости, понимаешь, что говоришь? – спросила я, в растерянности глядя на его вполне самоуверенную улыбку. – Как я могу это сделать, если я сюда максимум на десять часов прилетаю?

Он курил и молча смотрел на меня, а я продолжила:

– И потом… Ну какая из меня жена? Ты думаешь, я на это способна? Да я же столько про тебя читала! Ты патриархальный человек! Тебе хозяйка нужна… – Тут я вспомнила о его детях. – Да и к тому же! У тебя же дети есть! Это я их воспитывать должна? А они ведь не маленькие уже! Ты меня просто в шок поверг… То есть в это…

– Я знаю, – рассмеялся он. – В сильное душевное волнение. Но ты волнуешься-то зря.

– Как зря? Как зря?! – запричитала я. – Ты вообще подумай, что происходит! Мне Сталин предложение делает. А я его принять не могу. Это, извини за выражение, ни в какие ворота не лезет!

Он затушил одну папиросу и взял следующую:

– Помолчи теперь. Я скажу. И забудь на минуту, что ты из 2010 года приходишь.

– Молчу. – От волнения я разом выпила полбокала.

– Ну, хозяйками-то и воспитательницами я сыт уже. И дети пусть тебя не заботят – они отдельно живут. У них все в порядке. Насколько это вообще можно порядком назвать. Я тебе о другом сейчас говорю. Мы с тобой встречаемся уже довольно долго. Появляемся в общественных местах. В театрах, на концертах… Нас люди видят. А в качестве кого ты рядом со мной находишься? Личного секретаря? Здесь 1937 год! И если ты не забыла того, о чем читала, то должна понимать, что я не могу позволить себе так демонстративно появляться перед народом с любовницей. Это неприлично для моего времени и положения! У меня бывают важные приемы. И ты должна, в конце концов, на них присутствовать. Тем более что благодаря твоим стараниям мне скоро предстоит тут делегации из разных стран принимать. И потом! Это что, по-твоему, ненормальное желание – взять в жены женщину, которую… с которой меня связывают близкие отношения?

Как ни странно, но последние слова показались мне наиболее убедительными. Конечно, сказать о любви в такой момент у него язык не повернулся, но и оговорки было вполне достаточно. А действительно, если посмотреть на это с его стороны, то все выглядит вполне нормально. Наша разница в возрасте его вообще не трогает, так как он этим, что называется, избалован. Внешне я не хуже этих всех киноактрис и балерин, а это ему для статуса очень даже подходит – в люди не стыдно вывести. А что касается международных приемов да театров, так это я запросто! Даже с удовольствием. И вообще, не жизнь, а сказка! Пришла на десять часов, женой поработала, на параде засветилась – и обратно! Поняв, что уже слишком долго выдерживаю паузу, я сказала:

– Ты не можешь не уговорить. Тебе бессмысленно сопротивляться. Я согласна. Но у меня нет паспорта. Только поддельный документ Ворошилова, да и тот на Лубянке отобрали.

– Ну и отлично! – Он налил нам еще саперави и после того, как мы выпили за совместную жизнь, сказал: – Значит, в ближайшие дни мы этот вопрос решим.

Я кивнула:

– Да. Твоими большевистскими темпами!..

Утром я появилась в 2010 году с блаженной улыбкой на лице и с грандиозным букетом в руках. Выспавшийся Натаныч уже встал и чем-то гремел на кухне. Я пошла к нему и остановилась в проеме.

– Привет! – Видимо, собираясь готовить свой любимый омлет, он вытащил из холодильника два сырых яйца. – А что такая торжественная? В ВКП(б) вступила?

– Я замуж выхожу.

Яйца упали на пол и, хряснув, растеклись двумя липкими лужицами. Если бы Натаныч имел привычку выражаться при мне так, как он это делал в мужских компаниях, то я, несомненно, выслушала бы изысканную многоступенчатую тираду. Но он не отступил от собственной нормы поведения и, без толку пытаясь подобрать хоть какие-то слова, замычал. Глядя на его потуги, я засмеялась:

– Принимаю твои поздравления. Вижу, что ты за меня очень рад! Спасибо большое! Мне надо быть в 1937-м послезавтра в десять вечера. Поэтому я приду к тебе сегодня часов в девять. Ладненько?

Неожиданно он обрел дар речи:

– Может, ты перед этим к психиатру сходишь? У меня есть профессор один с мировым именем, он таких, как ты, хорошо лечит. Неврозы всякие, расстройства душевные…

– А мне не надо, Натаныч, – улыбнулась я. – Меня здесь нет. И неврозов тоже нет. Я тут вообще только потому, что машина времени дольше десяти часов не работает, и потому, что у меня здесь сын живет. Все, пока-пока! – Я помахала ему, забрала ноутбук и ушла.

Дома я распределила букет по двум трехлитровым банкам и, расставив их по углам, села пить кофе. Минут через десять, услышав мое копошение, в дверях появились Глеб и Маша с подозрительно напряженными лицами. «Только бы он не завел сейчас разговор о моем моральном поведении», – подумала я и на всякий случай расплылась в улыбке:

– Ну что, как дела? Почему тоска в глазах?

– Мама! Нам надо серьезно поговорить! – заявил Глеб и одернул Машу, которая было попыталась заулыбаться мне в ответ.

«Сейчас он прямо при ней начнет выяснять, в каком розарии вырастили эти цветы. А потом обидится и не будет до вечера со мной разговаривать». Я обреченно прислонилась к стенке и вздохнула:

– Глеб. Только не надо спрашивать меня о здоровье Теодоро Обианга Нгема Мбасого. Ему уже лучше. Он предложил мне стать его третьей женой. Но я отказалась – подожду, когда захочет сделать меня первой…