Голодная дорога - Бен Окри

Однажды, заговорщицким тоном, с блеском в глазах, он сказал мне:

— Попроси своего отца за меня. Я дам тебе шиллинг, если он заплатит за фотографии.

Он продолжал приставать ко мне в таком роде, прося меня, чтобы я уговорил Папу. Затем он пригрозил, что не будет больше меня кормить и даже разговаривать со мной, если Папа не заплатит. Однажды я увидел, что он выглядит голодным и жалким, и когда я спросил, что с ним случилось, он почти зарычал на меня, схватил треножник камеры, прокричал, что никто не платит ему за фотографии, и выгнал меня на улицу. В тот день он был в ярости. Голод и горечь делали его страшным. Какое-то время я избегал его.

Но он голодал все сильнее. По утрам он уже не менял снимки в стеклянном шкафу. Ему больше не хотелось удивлять нас. Старые снимки стали коричневыми и грустными и загнулись по краям под безжалостной силой солнца. Ночами мы слышали, как он кричит, обвиняя всех в том, что никто ему не платит, что такие, как мы, доводят честных людей до морального разложения и преступлений. Его одежда истрепалась, борода стала какая-то клочковатая. Но даже голод не смог погасить его дух, и днем он продолжал ходить взад и вперед с камерой, делая снимки в дурном настроении и с полоумными глазами.

Дети больше не собирались возле его шкафа. Мы играли в новые игры, например, в футбол. Однажды днем мяч у нас вылетел с поля и случайно попал в шкаф, разбив стекло. Фотограф вышел, держа в руках мачете; движения его были вялые, глаза безумные, язык покрыт белым налетом. Больной и немощный, он дрожал на солнце. Он подошел к шкафу, осмотрел урон, который мы ему нанесли, и сказал:

— Не трогайте шкаф. Я убью каждого, кто до него дотронется!

Футбольный мяч так и остался в шкафу с разбитым стеклом и поблекшими фотографиями. Проходящие мимо взрослые качали головой в замешательстве, дивясь этой новой форме фотомонтажа. Мяч все еще был в шкафу, когда пошел дождь, и вода стерла все снимки. В шкаф заползли насекомые, различные любопытные формы грибков и плесени появились на невинных субъектах его фотоиндустрии. Всем нам было грустно от того, что фотограф потерял интерес к своему искусству. Все свое время он бесцельно проводил в крохотной комнатушке, трясясь в тисках злейшей лихорадки, и когда бы мы ни видели его, он всегда был одет в грязное черное тряпье.

Мне стало так грустно, что я начал приставать к Папе, который сразу входил в штопор, как только поднимался вопрос о долге фотографу. Поэтому я приставал к Маме, но чем больше я приставал, тем печальнее она становилась. Вскоре я прекратил к ним приставать и раз и навсегда забыл эту грусть. А поскольку я больше не ходил к Мадам Кото в бар и не мог смотреть на снимки в стеклянном шкафу, мои ступни снова зачесались, и я возобновил свои походы по дорогам мира.

Иногда я играл в лесу. Моим любимым местом была вырубка. Днем лес не был таким пугающим, хотя часто я слышал звуки странных барабанов, пение и стоны деревьев, которые должны были рухнуть. Я слушал, как неподалеку работают топоры и пилы. И с каждым днем лес редел. Деревья, которые я так хорошо знал, оказывались срубленными, и от них оставались только пни, источавшие смолу.

Я брел через лес, подбирая ржавую посуду, зеленые птичьи яйца, брошенные бусы, шейные шнурки и ритуальные куклы. Я смотрел на мужчин, которые валят деревья, смотрел, как строят дороги. Я зарабатывал кое-какие деньги, бегая по поручениям работающих мужчин: к молодым девушкам, которые давали отпор их предложениям, к замужним женщинам, которые в своих ответах были таинственны и полны загадочности, приносил легкие напитки и готовую еду. На пенни, которые мне давали, я покупал себе хлеб, жареные кокосовые чипсы и воду со льдом. Когда я накопил немного денег, я принес их фотографу за наши снимки. Но когда он увидел, какую сумму я ему предлагаю, он вскипел и прогнал меня, подумав, что я издеваюсь над ним.

Дни были долгие, за исключением тех, когда я играл или гулял. Улицы — длинные и извилистые. Многие часы уходили у меня на то, чтобы потеряться, и еще больше времени, чтобы найти путь обратно. Я начал получать удовольствие, теряясь в мире. В своих походах я совсем покидал наш район с его путаным обилием хижин, бараков и бунгало, и следовал по пути автобусов, везущих рабочих в центр города. У дорог женщины жарили кукурузу. В барах с пальмовым вином и в столовых мужчины глотали сочные куски эба, яростно жестикулируя, обсуждая политические новости. В парикмахерской я видел, как мужчину бреют наголо. Рядом с парикмахерской располагался биржевой офис. Оттуда, обнимая красивую женщину, вышел мужчина в синем французском пиджаке; я двинулся в их сторону. Они не заметили меня. Когда они сели в автомобиль, оба улыбаясь жаркому дню, и отъехали, мне пришло в голову, что я увидел будущее перевоплощение моего отца, его удачливого двойника.

Я дошел до автостоянки. Везде кипела жизнь. Там стояли грузовики и прицепы, тут же разворачивались автобусы, и кондукторы ритмически скандировали маршруты, в салон поднимались пассажиры, водители ругались друг на друга, велосипедисты звонили в звонки. Продавцы расхваливали свои товары, покупатели громко торговались, и никто не стоял на месте.

Спокойного места просто не было, и я все шел и шел вперед, и вскоре увидел множество мужчин-грузчиков, которые тащили на плечах огромные мешки, словно они были прокляты или на их долю выпало вечное рабство. Они сгибались под страшным весом мешков с солью, цементом или гарри. Тяжесть сплющивала их головы, сдавливала шеи, и вздутые вены готовы были полопаться. Выражение их лиц казалось почти нечеловеческим. Я наблюдал, как они шатаются под тяжестью груза, как у них подгибаются колени, как пот течет по их телам. Их штаны были мокрыми от пота, и один из мужчин, проходя мимо меня, случайно пернул, сгибаясь под ужасной ношей.

Потом я подошел к грузовикам, привозившим в город мешки с гарри из дальних районов страны. Грузчики со скатанной одеждой на голове выстроились возле открытого борта грузовика, ожидая своей очереди. Я смотрел, как мужчин нагружают, как они, шатаясь, бредут через хаос. Каждый нес ношу на свой манер. Двое мужчин с кузова грузовика клали мешки на головы грузчиков. Одни грузчики неохотно подставлялись под мешок, другие отшатывались, когда мешки еще только поднимались с кузова, а третьи сами шли под мешок, всем телом принимая его вес, нейтрализуя возможную боль перед самым тяжелым моментом. Но один из грузчиков был особенный: громадный, с раздутыми мускулами, косоглазый, лицом напоминающий неприступную башню. Я подозревал, что косоглазие он получил от слишком большой нагрузки. Это был гигант из гаража. Ему взвалили мешок на голову. Он издал загадочный звук и хлопнул в ладоши.

— Еще! Еще! — крикнул он.

Ему взвалили еще один мешок на голову, и его шея почти исчезла, а ноги вдавились в грязную землю.

— Он сумасшедший! — сказал один из грузчиков.

— Пьяный! — сказал другой.

Гигант повернулся к ним с искривленным лицом и крикнул придушенным голосом:

— Твой отец сумасшедший! Твоя мать пьяная!

Затем он повернулся к тем двоим на кузове и стал жестикулировать. Он так звонко хлопал в ладоши, что казалось, был готов на них напасть. Они в страхе отступили.

— БОЛЬШЕ! БОЛЬШЕ! — кричал он.

— Да хватит тебе, — сказал один из мужчин.

— Ты что думаешь, мы политики? — сказал другой.

Жесты гиганта стали еще решительнее.

— Он не сумасшедший, — сказал один из грузчиков. — Он просто бедный, вот и все.

— БОЛЬШЕ! БОЛЬШЕ! — вопил гигант.

— Давай, иди! Этого хватит даже для тебя.

— БОЛЬШЕ! БОЛЬШЕ! — раздавалось из-под мешков.

Они взвалили еще один мешок ему на голову, и из его штанов раздался смешной звук. Его голова совсем исчезла. Звуки повторились. Он пошел в одну сторону, потом в другую. Те, кто ждал своей очереди, расступались на его пути. Он долго не мог выбрать направление, задевая лотки, сбивая столики со свежей рыбой и кучами апельсинов, заходя на территорию торговцев, сшибая корзины с улитками. Женщины кричали на него, хватая его за штаны. Но он продолжал идти, балансируя под тяжестью веса, поскальзываясь и каким-то чудом удерживаясь на нетвердых ногах, кряхтя и потея, тяжело дыша и бормоча: «больше, больше», и когда он прошел мимо меня, я увидел, что его косые глаза смотрели ровно и спокойно под этим чудовищным давлением, его мускулы бесконтрольно вздымались, он глубоко стонал и распространял вокруг себя такой неземной запах пота и угнетения, что я вдруг разразился слезами.

Вокруг собрались люди. Они побросали свои дела, чтобы посмотреть, сможет ли этот человек, который не был мифическим гигантом, справиться с таким весом. Они наблюдали спектакль, устроенный этим коренастым великаном, и это был единственный момент, когда установилась тишина. И когда человек, раскачиваясь и балансируя, пришел туда, куда нужно было доставить мешки, разгрузчиков не оказалось на месте. Он повернулся и позвал их; они выбежали к нему из забегаловки, но прибыли слишком поздно; он вдруг сбросил на землю все три колоссальных мешка; один из них разорвался; секунду великан стоял совершенно прямо, моргая, в то время как люди вокруг приветствовали его; затем он медленно подошел к мешкам и развалился на них, потом люди отвели его к дороге и поднесли ему ведро с водой и полную чашу пальмового вина.