Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Ольга Елисеева

Если рассмотреть жизнь драматурга как процесс карьерного роста — а именно так было принято смотреть на жизнь любого человека в описываемое время, — то она предстанет цепью неудач. И в финале, когда, казалось бы, заслуги оценены, высокий пост достигнут и семейное счастье улыбнулось, совершилась страшная катастрофа.

Перед нами карьера талантливого неудачника. Таким человеком ощущал себя автор и в 1816 году, когда задумал комедию, и в 1824-м, когда спешно дописывал ее в саду у Бегичевых. Ничего не зная о своем будущем взлете, именно таким — раздраженным на весь свет — он сделал главного героя. Успех образа Чацкого объяснялся узнаваемостью. Множество молодых людей, уже отчаявшихся преуспеть на служебном и брачном поприще, точно видели на сцене себя. Это был первый в полном смысле слова «герой нашего времени».

Присмотримся к нему. Принято считать Чацкого alter ego Грибоедова. Даже актеров, исполняющих эту роль, обычно гримируют под Александра Сергеевича. В «Путешествии в Арзрум» Пушкин отметил у своего старинного приятеля две черты, роднящие его с Чацким: озлобленный ум и мягкое, чувствительное сердце. «Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан… Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в „Московском телеграфе“»[218].

Здесь и сходство, и глубокое различие автора с героем. Чацкий — не просто Наполеон, не выигравший ни одного сражения. Не просто Декарт, не написавший философских трудов. Он думает, будто — Наполеон и Декарт, и раздражен тем, что другие этого не замечают. В тот момент многие, начитавшись о чужих подвигах, воображали себя исполинами. «Мы все глядим в Наполеоны…» Дело за малым — подтвердить претензии. Грибоедову это долго не удавалось. Чацкому не удалось вовсе. А по мысли Пушкина, и не могло удаться. Ведь честолюбие Грибоедова было равно его дарованиям. В то время как честолюбие Чацкого — не более чем кипящее в пустоте чувство горячего молодого человека.

Оно не равно даже его уму, заявленному в названии пьесы. «В комедии „Горе от ума“ кто умное действующее лицо? — писал поэт А. А. Бестужеву. — Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Всё, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На балу московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми»[219].

Отзыв Пушкина многим показался обидным. Отталкиваясь от ответа Н. П. Огарева на эти слова, построена целая концепция, что для декабриста (а по А. Н. Герцену, Чацкий, без сомнения, декабрист) такая линия поведения — метать бисер везде, где только случится, — была характерна и служила формой агитации[220]. Напрасно возражать, что сам автор комедии к декабристам относился скептически, а допросы Одоевского, Рылеева, Трубецкого, Бестужева, Муравьева-Апостола, Волконского, Пестеля и других показывают: Грибоедову делались предложения присоединиться к обществу, но он от них уклонялся[221]. Напрасно намекать, что автор скорее высмеял несерьезность намерений заговорщиков образом Репетилова, чем поддержал образом Чацкого.

Уже для следующего поколения читателей, а Огарев относился именно к нему, Чацкий и декабристы были едины не только по мироощущению, но и по предполагаемому политическому выбору. Стало быть, Пушкин был не прав. «Зачем Чацкий, умный человек, говорит всякую задушевную мысль при Фамусовых и Скалозубах?.. Для нас лично оно кажется, оно было бы неестественным; но, вспоминая, как в то время члены тайного общества и люди одинакового с ними убеждения говорили свои мысли вслух везде и при всех, дело становится более чем возможным — оно исторически верно… Чацкий чувствует себя самостоятельным врагом порядка вещей своего времени, он высказывает свои убеждения Фамусову, потому что они оскорбляют Фамусова, а ему надо оскорблять Фамусовых, и тогда дело становится не только исторически верным, но и лично для Чацкого естественным»[222].

Зададимся вопросом: зачем Чацкому «надо оскорблять» Фамусова, в доме у которого он вырос? Каким бы ретроградом ни был Павел Афанасьевич, но по отношению к сыну друга он поступил по-человечески: взял к себе и воспитывал. Более того: сохранил к юноше добрые чувства — несмотря на трехлетнюю разлуку, когда Чацкий не писал ему ни строки, он всем рекомендует его как своего друга. Так зачем же обязательно «надо оскорблять»?

Когда осенью 1818 года Карамзин повздорил по вопросу отмены крепостного права с молодым Вяземским, супруга историографа и сестра князя Петра писала последнему: «Нужно думать одинаково с вами, без этого не только вы не можете любить человека, но даже его видеть». А ведь Николай Михайлович вовсе не отстаивал крепостничества, просто спрашивал: «Желаю знать, каким образом намерены вы через десять лет или в 10 лет сделать ваших крестьян свободными; научите меня: я готов следовать хорошему примеру, если овцы будут целы и волки сыты»[223]. То есть без кровавого переворота.

Видимо, Карамзин по отношению к своему кузену и воспитаннику Вяземскому порой оказывался в роли Фамусова, которого «надо оскорблять» и нельзя любить, раз он держится иных политических взглядов. «Гасильник», ретроград, «невежда» в политическом смысле слова. Развенчивать, бичевать, пригвождать к позорному столбу или, как еще говорили в XIX веке, казнить порок — вот чего заслуживают люди иных воззрений, будь они недалекими чинушами, как Фамусов, или просвещенными консерваторами, как Карамзин.

И вот Чацкий казнит порок, не замечая, что при этом разрушает дом, где вырос, и ранит людей, когда-то ему близких. Картина, полная предвидения. Не на одно, на несколько поколений вперед. Разве достойны жалости такие подлые, такие уродливо-смешные существа?

Принимая во внимание общую культурную тенденцию, максимализм героя понятен. Сколько же ему лет? Грибоедову при написании комедии было 29 или 34 года, смотря какой дате рождения доверять. В обоих случаях для первой четверти XIX века немало. А бодрое стремление «всем наплевать в глаза» у автора не исчезло. Юность в ее не лучших проявлениях затянулась. То же произошло и с героем. Возраст Чацкого неуловим. Из текста следует, что он рос вместе с Софьей, играл с ней «по стульям и столам», занимался у одних учителей. Но Софье 17 лет. Чацкому же семнадцать быть никак не может. Сначала он воспитывался у Фамусовых, потом съехал, чтобы зажить самостоятельно. Для такого шага требуется совершеннолетие. Затем герой отправился в столицу, где служил, подал в отставку, не ужившись с министрами, путешествовал за границей. Расставание длилось три года. Вряд ли возможно, чтобы Чацкий покинул Москву в 14 лет и находился в «связи» с министрами в столь юном возрасте.

По ощущениям, Чацкому около тридцати лет. Он принадлежал к невероятно растянутому поколению тех, кто не попал на великую войну или не получил от нее чаемого продвижения по службе, наград и высоких чинов. Верхняя граница этого поколения захватывала тридцатилетних «неудачников», а нижняя касалась семнадцатилетних мальчиков, которым объясняли, что ни подвигов, ни наград, ни поцелуев прекрасных дам им уже не хватило.

Упоминание Молчалина о том, что в Москве все слышали «с министрами про вашу связь, потом разрыв», дает богатую пищу для размышлений. Современники прекрасно понимали этот намек. Три года назад — это 1821 год — время заметного похолодания в политике Александра I. В сущности, оно началось раньше, но особенно остро дало о себе знать после Испанской революции и восстания Семеновского полка. Годы после войны — эпоха больших надежд. В 1818 году государь даровал Польше конституцию, пообещав России распространить на нее полезный опыт, как только страна будет готова. Составлением русского проекта — «Уставной грамоты», а вернее ее переводом на русский язык занимался Вяземский. Вдруг работу остановили, а молодой князь прослыл опасным либералом, хотя выполнял волю Александра I. Он разразился градом язвительных писем друзьям и подал в отставку.