Командировка - Анатолий Афанасьев

В шутках, купании, ничегонеделании быстро пролетело время. Обедать мы поплелись в гостиницу. Из окошка администратора меня окликнули:

— Вы — Семенов?

— Я.

— Вас просили позвонить по этому телефону.

Я взглянул на протянутую бумажку — номер директора, товарища Никорука.

Бас Никорука в трубке звучал ласковым рокотом прибоя.

— Не скучно вам у нас, дорогой Виктор Андреевич?

— Никак нет.

— Задание выполнили?

— Почти.

— Надеюсь, к нам нет никаких претензий?

Это он взял быка за рога.

— Выводы я еще не сделал.

В трубке ободряюще-сочувственный смешок, уместный в беседе мудрого наставника с расшалившимся, но любимым учеником.

— Рад слышать, Виктор Андреевич, что не спешите с выводами… Знаете ли что, завтра ведь суббота, выходной?

— Да, кажется.

— Уверяю вас, именно суббота… Приезжайте-ка вы ко мне обедать на дачу. Поговорим, расскажете поподробнее, как поживает мой друг Перегудов… Много не обещаю, но настоящего украинского борща, какой моя хозяйка варит, вам вряд ли где еще удастся отведать.

— Не знаю… неудобно беспокоить. Все-таки — суббота.

— Не беспокойтесь. Записывайте, как доехать… Хотя я за вами машину пришлю. К десяти ноль-ноль. Устраивает?

— Спасибо, Федор Николаевич, но…

— Никаких «но». Не ломайтесь, дорогой мой. Мы законы гостеприимства соблюдаем по старинке. Все, до завтра. Да… плавки захватите.

— Спасибо, Федор Николаевич!

Да, скоро закончится моя командировка.

Я пообедал остатками вчерашней роскоши, выхлебал стакан тепловатой воды из-под крана и отправился в институт…

Сегодня и курортная, игрушечная часть города раскалилась добела. Что уж говорить про «индустриальный массив». Ничем не защищенные от солнца коробки блочных домов, казалось, вдавились, влеклись в асфальт, как в тесто. Полкилометра от спасительной тени деревьев до проходной я преодолел, точно муха, угодившая в щи и ползущая к краю кастрюли. Пропуск мне не заказали, пришлось из проходной звонить Капитанову. «Долго спите, заметил он раздраженно. — Сейчас позвоню насчет пропуска, и валяйте прямо ко мне!» — «Слушаюсь!»

Видимо, он не поверил моему солдатскому отзыву, потому что буквально через две минуты — я еще возился с пропуском — появилась Шурочка Порецкая.

Да какая нарядная — с двумя нитями янтарных бус на шее и с толстыми золотыми серьгами в ушах.

— С тобой, Шурочка, опасно ходить темным коридором.

— Почему? — она сразу покраснела.

— Бандиты! — пояснил я. — Налетят, золотишко сорвут и меня заодно кокнут. Как свидетеля.

— Все шутите, Виктор Андреевич, — сказала она, щурясь от солнца. — Все вам весело.

— А чего грустить-то, чего грустить? День-то какой разгулялся. Эх!

Мы шли по внутренней территории. Сомлевший гусь валялся под чахлым кустарником, как убитый.

— Вам весело, а всем другим грустно.

— Кому грустно-то, кому грустно? У кого совесть чистая, тот завсегда весел. Конечно, если живот болит либо зуб, тогда не до смеху. А так — чего грустить-то, Шурочка?

В пустом прохладном вестибюле Шурочка остановилась:

— Почему вы со мной так разговариваете?

— Как?

— Дурашливо. Вы меня не уважаете?

— Полно, Шура. Я боюсь тебя.

— С чего бы это вам меня бояться?

Я состроил гримасу печали и закатил глаза.

— Ты — молодая, красивая, вся в золоте, а кто я?

Убогий странник. Боюсь я ненужных мечтаний.

— Не надо, Виктор Андреевич. Я серьезное вам хочу сказать.

— Говори.

Шурочка оперлась ручкой на колонну, приблизила ко мне лицо — все ее веснушки можно пересчитать.

— Всех вы у нас переполошили… Знаете, это, может быть, гадко, но я скажу. Я не подслушивала, случайно… Владимир Захарович что думает про вас. Он сказал, если этот… московский сыщик сам не уберется, мы ему поможем уехать. Вот.

Я попытался поймать ее взгляд, но не смог. Она отворачивалась.

— Кому он это сказал?

— Шацкой…

— Ну и что? Хотят мне с билетом помочь, только и всего. А ты считаешь, они меня убьют?

— Перестаньте!

— Шура, — сказал я, дотрагиваясь до ее плеча, которое она тут же резко отдернула. — Хочу и я спросить тебя серьезно. Можно?

Она ответила взглядом, полным странной тревоги.

— Почему ты ко мне так добра?

— Мне жалко, — сказала она. — Вы один, а нас много.

— Неправда, Шура. Не много. Не может быть, чтобы много. И я не один.

Крутнулась на каблуках (туфли какие, черт возьми!), пошла к лифту.

— Ты куда, Шурочка?

— Как куда? К Капитанову. Он ждет.

— Но мне к нему не надо. Мне надо к давильщику Горжецкому.

— Но Капитанов ждет! — Она сказала это без особого напора, как человек, привыкший к превратностям судьбы и уже махнувший на них рукой. Доверчивое дитя, если бы ты знала, как хороши твои волосы, как таинственны движения, какое вокруг тебя золотое сияние. Когда узнаешь, будет поздно.

— Ну и пусть чуток подождет. Мы мигом. Я пару слов скажу только Горжецкому. И точка.

Между нами шла маленькая война, в которой я легко мог выиграть каждое отдельное сражение, но победить не мог. Я знал, почему Шурочка нацепила золотые серьги и янтарные бусы, знал, почему она сообщила про Капитанова, знал, почему звонила в гостиницу утром, я многое знал такого про нее, что она сама никогда про себя не узнает; но это не приносило мне радости. Пусть бы лучше она все знала, а вокруг меня сплетали свои сети серебряные шмели. Пусть бы я стоял, опершись рукой на колонну, а кто-то другой, всезнающий, подкидывал сухие поленья под мое горящее, несмышленое сердце.

Страшная кара человеку — утоленное любопытство.

К Горжецкому (в моем списке номер шесть) идти было рядом, он работал на первом этаже. Человек с такой пышной актерской фамилией оказался тщедушным мужичком неопределенного возраста. Весь вид птичий, несолидный, даром что давильщик. В комнате-мастерской, где он работал, было шумно, накурено и пахло газом. Шурочка из дверей показала мне пальчиком на Горжецкого и тут же отступила в коридор.

Увидев, что к нему приближается незнакомый человек, Горжецкий выскочил из-за стола с явным намерением скрыться.

— Як вам, к вам, Эдуард Венедиктович, — окликнул я приветливо.

Он беспомощно оглянулся на своих товарищей, один из которых, багроволикий медведь в кожаном фартуке, неожиданно захохотал и ткнул его кулаком под ребра.

Я никак не мог уразуметь, в чем дело?

— Ну чего? — сказал Горжецкий капризно. — Чего надо-то, говорите.

— Я по делу, Эдуард Венедиктович!

Медведь в фартуке, заухав — у-ах, у-ах! — вторично ткнул его под ребра. И остальные, кто был в комнате, стали похохатывать. Неужели Капитанов подготовил мне такую встречу?

— А нету у меня делов с вами, — заявил Горжецкий. — Никаких делов не может быть вообще.

— Маленькое дельце! — я пальцами изобразил, какое маленькое дельце.

— У-ах! У-ах! — ухал кожаный фартук, начиная приседать. — Влип Эдик. Прижучили!

Горжецкий, полоснув меня ненавидящим взглядом, под громкий хохот комнаты, поскакал к двери. Я — за ним. Шурочка изучала стенную газету «Глобус мира». Горжецкий резко повернулся ко мне, прошипел:

— Ты чего, чего? Не мог конца смены дождаться?

Приперло тебе, да? Приперло?!

— Приперло, — сказал я уныло. — Сроки поджимают.

— Т-сс! — он умоляюще прижал палец к губам и кивнул на Шурочку.

— Да что такое, в конце концов?! — не выдержал я. На повышение тона Горжецкий ответил спокойно и деловито.

— Ты учти, — сказал он, — я ей ни фига не должен.

Это никакой суд не докажет! Я ушел — и кончено.

В благородном смысле. Как люди. Черта ей лысого с меня взять… Зря только ходите. Так и передай. Финиш теперь. Я никого не боюсь. Пущай в суд подает, пущай. А я адвоката найму. На Горжецкого где сядешь, там и слезешь…

— Подождите, — перебил я. — Вы за кого меня принимаете?

Но Горжецкий увлекся, он уже не обращал внимания на Шурочку:

— Мало она меня помытарила, да? Сколь я истерпел, другому во сне не приснится. Какое низкое коварство! У меня две справки в наличии. От врача. В смысле нанесенных увечий. Могу выдать на предъявителя.

Это ей мало? Ты спроси. И нечего ходить зазря. Черта лысого выходишь… А за такие угрозы запросто могу привлечь. Там люди тоже понимают. По справедливости… Хошь, четвертную дам? Больше ни гроша. Бери и уходи!

Горжецкий пошарил в кармане халата и извлек скомканный кулечек трешек и рублей, перевязанный белой ниткой, видимо заранее приготовленный. Я понял, что стал невольным свидетелем какой-то житейской драмы. Или комедии.

— Успокойтесь, Эдуард Венедиктович, — сказал я, отстраняя деньги и в свою очередь протягивая ему служебное удостоверение. — Я командированный, из Москвы. Зовут меня Виктор Андреевич. Вот мандат.