Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

В день после схватки даже скот пригнали с окрестных пастбищ пораньше.

— Нужно, чтобы и чабаны со всеми праздновали, — говорил староста, — все должны быть в весельи и радости. И дети и старухи — никого не забудьте.

И все праздновали…

Праздновали так, что забыли о самых необходимых мерах предосторожности.

По каменистой улице кишлака к большим чинарам с гиканьем, свистом, улюлюканьем прошел кортеж сарыкундинской молодежи. Толстый, жизнерадостный Абдували, прозванный за свою круглую, всегда сияющую физиономию «Эх ты, луна!», обмотал голову пестрым, по–фазаньи ярким тряпьем, напялил неведомо откуда раздобытый старый–престарый парчевый халат, навесил на себя вместо портупеи кожаные подпруги. В руках у него было огромное дедовское ружье, из которого никто не решался стрелять уже добрых полсотни лет.

— Вай дод! Дехкане, вай дод! — вопил «Эх ты, луна».

Звонкими криками, грохотом котлов и барабанов отвечали джигиты на истошные вопли толстяка.

— Вай дод! — проворчал «Эх ты, луна» и бросился к чинару. — Помогите мне, великому курбаши. Ха, за мной гонится пучеглазая лягушка. Ах, вай дод! Смерть угрожает моим печенкам! Спасите!

Будто спасаясь бегством от грозной опасности, «Эх ты, луна» вскарабкался на чинар и там разрядил в небо свою древнюю пищаль.

Выстрел прозвучал оглушительно, и горные ущелья ответили многоголосым эхом.

Но что это? Эхо разносилось по долине слишком долго. Сухой треск выстрелов рассыпался на окраинах кишлака.

С вершины чинара вдруг раздался крик:

— Вай дод, басмачи!

По улице, где только что веселилась толпа юношей, во весь опор проскакали всадники. Они решительно осадили лошадей у подножия большого чинара, перед сарыкундинскими старейшинами, торжественно восседавшими на паласах в ожидании праздничного ужина.

Наезжая конем на ошеломленных стариков, передний всадник с уродливым лицом, но статный и ловкий, заговорил властно:

— Салом алейкум, мусульмане. — Не дождавшись ответных приветствий, он продолжал. — Письмо! Я привез письмо от его высокодостоинства, командующего войсками ислама Кудрат–бия к старейшинам Сары–Кунда.

И, наклонившись с седла, протянул свернутое в трубочку письмо. Тут же он высокомерно добавил:

— Быстрее! Вы, чернохалатники, грязь недостойная прилипнуть к сапогам курбаши, пошевеливайтесь. Возблагодарите пророка, что Кудрат–бий соизволил сделать вам последнее предупреждение.

Конь нетерпеливо танцевал на месте. Басмач уперся рукою в бедро.

— Читайте народу! Я жду ответа.

Письмо прочли.

Вот что писал Кудрат–бий, столь великодушно отпущенный на свободу сарыкундинцами всего только несколько часов назад:

«Обитателям кишлака Сары–Кунда, мусульманам, бисмилля и рахман и рахим. Вы, дехкане, черные душой и невежественные в вопросах веры, заблуждаетесь, действуя не по велениям шариата. Опомнитесь! Помогая безбожным красноармейцам, вы идете против ислама, исповедывавшегося вашими отцами и отцами ваших отцов. Вы идете против нас, таких же правоверных как и вы.

Если вы будете поддерживать злокозненных гяуров, то клянемся книгой книг — кораном, что всем дехканам с их женами и сыновьями мы укоротим жизнь, все их имущество отберем, а в кишлаке Сары–Кунда мы не оставим ничего, кроме могил. Помните это и поймите, что только великодушие наше и доброта заставляют писать это доброжелательное предупреждение после нанесенных нам обид и поношений от недостойных аксакала Сираджеддина, кузнеца Юсупа и человека, именуемого Мергеном. Людей этих отдайте без разговоров в наши руки еще до ответа. Мы с ними поступим по закону, казним легкой смертью. В случае вашего несогласия, для уничтожения дехкан Сары–Кунда и их имущества у нас есть достаточно сил.

Кудрат–бий, командующий».

Посланец курбаши небрежно играл камчой с блестящей инкрустированной серебром рукояткой. Всем своим видом он показывал, что содержание ответа мало его интересует, что участь сарыкундинцев решена, что будь он на месте Кудрат–бия, он не стал бы вести лишние и нудные переговоры, а сразу же принял бы решительные меры.

Вновь разгоревшаяся в долине стрельба напомнила сарыкундинцам, что на этот раз Кудрат–бий действует более предусмотрительно.

— Ну, — сказал посланец, — вы даете ответ?

Нет сомнения, что в этот момент и Сираджеддин, и кузнец, и Мерген горько пожалели о своем опрометчивом поступке. Кишлак лежал посреди долины беззащитный, беспомощный, басмачи ждали только сигнала, чтобы ринуться на свою жертву.

Старейшины медлили. Гордый дух горцев не позволял им согласиться на басмаческие требования. Страх, леденящий душу, мешал ответить отказом, ибо они отлично понимали, что Кудрат–бий, не поколеблясь осуществит свои угрозы. Отцы кишлака молчали в мучительном, тоскливом раздумье. Они ждали, они надеялись.

Тогда из–за ствола чинара вышел «Эх ты, луна». Он был все еще возбужден и не сознавал опасности. Подойдя вплотную к всадникам, «Эх ты, луна» сдвинул свою шутовскую чалму набекрень и, паясничая, заговорил:

— Ха, это ты Зуфар–мухрдор! Я вижу облезлую собаку, забравшуюся на золоченое седло, в котором достоин сидеть витязь. Мусульмане! Гоните эту потаскуху, гоните в шею…

Старейшины Сары–Кунда повскакали с мест, зашумели.

— Убирайся, палач! Убирайся, пока тебе не надавали палками по заду.

Скрипучий голос перекрыл возгласы.

— Довольно! Я знал, что безумцы остаются безумцами. Ваш час наступил.

На площадь выехал Кудрат–бий. Из проулков с ружьями наперевес выехали басмачи.

Кудрат–бий медленно сошел с коня и сделал два шага к застывшему на месте «Эх, ты луна». Неторопливо вынув из–за пояса парабеллум, курбаши у всех на глазах пристрелил кишлачного весельчака и балагура.

Кровавая расправа началась. Запылали скирды хлеба, сложенные на плоских крышах домов. Всю ночь воины ислама бесчинствовали в кишлаке. Вопли и плач не стихали до утра…

Дряхлых стариков, могучих кряжистых мужчин, юных девушек, почтенных матерей семейств, плачущих, перепуганных ребят согнали на рассвете на площадь перед мечетью. Моросил дождик. Пахло дымом и мокрой глиной. Сарыкундинцы брезгливо поглядывали на неряшливые следы басмаческого пиршества, тянувшегося шумно и непристойно всю ночь. Забившись в темные углы своих каменных хижин, дехкане слышали заунывные песни бачей, звероподобные возгласы их поклонников, визг, беспорядочную, крикливую музыку, похожую на стоны жертв, и чьи–то подлинные стоны. В хаос звуков врывались выстрелы и одобрительный вой…