Лихолетье Ойкумены - Лев Вершинин

Сидят вот, ждут, а ведь еще лет десять тому назад подобное казалось недостижимой мечтой…

– Все просто, почтенные, – мягко и задушевно, каждым словом и каждым взглядом подчеркивая искреннее уважение к старейшинам, начал царь. – Эакида нет. Неоптолема тоже все равно что нет. Хотим мы того, нет ли, но хозяин Молоссии и всего Эпира – Кассандр. Вряд ли очень уж надолго, но сейчас положение именно таково. Однако, пока Пирр вне опасности, молоссы не признают македонскую власть. А вот заполучив мальчишку, сын Антипатра сможет говорить от его имени, и тогда молоссы не посмеют ослушаться. Полагаю, уважаемые, вы понимаете, что такое Македония в соседях?!

Тишина осталась тишиной, но – изменилась, мгновенно сделавшись напряженной, готовой тотчас сорваться в многоголосый крик.

Еще бы не понимать! Почти каждый из этих осанистых, важнолицых старцев мог бы, спроси его, многое порассказать о македонцах. Не так уж давно отошли те времена, когда кровавый Филипп и стократ более кровавый сынок его умыли кровью иллирийские ущелья, нещадно карая селения за непокорность, убивая всех подряд, и никому, даже детям гор и заливов, не под силу было задержать небыстрое, но и неостановимое продвижение закованных в прочную бронзовую чешую змей, ощетинившихся длинными копьями. Сквозь камнепады, сквозь ледяные реки, сквозь гулкий пал горных пожаров шли македонцы, спокойно умирая, если смерть их была нужна для победы, и лишь выжженная пустыня оставалась там, где они проходили. Чудо да азиатские грезы Александра, сына Филиппа, спасли тогда Иллирию…

– А коль скоро так, – повысил голос Главкий, безошибочно угадавший общее настроение, – то и ответ наш может быть только один…

– Отказать! – с трудом привстав, стукнул посохом об пол старейший из вождей, морской князь, чьи волосы, заплетенные в десяток косиц и выкрашенные в зеленый цвет, напоминали морской прилив в час непогодья…

– В гостеприимстве или в выдаче? – усмехаясь все шире, уточнил Главкий.

– В выдаче! – отрезал старец, и остальные кивнули, полностью соглашаясь с умудренным годами зеленовласым.

– Но ведь о выдаче пока что никто не просит?

– Попросят! – зеленоволосый старик с полуслова понял царскую шутку и позволил себе лукаво улыбнуться в ответ, демонстрируя одновременно и преданность, и независимость. – Готов ставить лучшую ладью против битого кувшина, что через десять дней в Скодре будут послы Кассандра!

– Принято! – весело отвечает царь. – Я говорю: послы явятся дней через двадцать!

Старейшины смеются.

А вместе с ними и царь. Он искренне, от всей души рад взаимопониманию, достигнутому с вождями племен, обитающих в горах и заливах. Недаром он так много и трудно работал два десятка лет. Высшие и Наивысочайший научились понимать друг друга без лишних слов…

– Пусть войдет молосс, – приказывает царь стражнику.

И Аэропа, уже накормленного, впускают в зал совета, недавно покинутый им по приказу Главкия.

Седовласый гигант готов ко всему и поэтому абсолютно спокоен. Он сделал все, что мог, возможно, даже больше, чем мог. Все они, кто как умел, выполнили свой долг: и охрана, полегшая до последнего человека в засаде, задержавшей погоню, и рабы, что тонули один за другим, но перекинули-таки веревочный мостик через разлившуюся, бурлящую порубежную реку, и Клеоник, дорогой и незабвенный побратим, проморочивший Кассандровых ищеек ровно столько драгоценных мгновений, сколько нужно было, чтобы задача их сделалась невыполнимой.

Кто сказал, что оставшимся жить легче, чем мертвым?

От Аэропа, как это ни горько признавать, уже ничего не зависит. Как не зависело там, в далекой Италии, где злая хвороба помешала ему пойти вместе с царем Александром в злополучный поход и прикрыть его грудью от варварского дротика…

А что может он сейчас?

Только ждать приговора.

И царь всея Иллирии, первый, кого назвали так и признали непокорные хозяева гор и заливов, самовластный повелитель тавлантиев, пирустов, дарданов и многих иных племен, менее известных, но не менее кровожадных, медлит сообщать решение совета, невольно любуясь богатырем-молоссом, находящимся в полном расцвете мужской красоты и силы. Он сейчас немного похож на изваяния Геракла, этот Аэроп, только не на нынешние, утонченно-изнеженные и мягко-округлые, а на древние, грубоватые, исполненные непередаваемой мощи, которая прекрасна сама по себе. Плечи молосса напряжены, пальцы вцепились в плетеный кожаный поясок с пустыми ножнами; ему неуютно без оружия, это случилось с ним впервые с детских лет, но тут уж ничего не поделаешь – стражи отняли кинжал, ибо оружие просителю ни к чему. И если сейчас ему откажут в убежище, он кинется в бой, чтобы умереть тут же, на месте, от метко брошенного дротика, но не увидеть позорного зрелища, не узнать о том, что сын побратима и повелителя – в руках лютых врагов…

– Аэроп-молосс! – произносит наконец Главкий, и резкий голос его сейчас мягче пушистой барсовой шкуры. – Своей царской волею и с одобрения старейших людей Иллирии я говорю: просьба твоя и царя твоего удовлетворена. Ты – желанный гость на иллирийской земле. Царь Пирр Эпирский из рода молосских Эакидов – почетный гость на иллирийской земле. Отныне мой дом да будет вашим домом. Моя псарня да будет вашей псарней. Моя конюшня да будет вашей конюшней. Как царь молоссов Алкета, дед Пирра, назвал некогда сыном царя тавлантиев Мерха, моего родича, так и я называю с сего дня Пирра, Эакидова сына, своим сыном, и да пребудет он в доме моем и у сердца моего. И каждый из прибывших с тобою, много их или мало, пусть знает, что на земле Иллирии они любимы, и никому не будет позволено безнаказанно чинить им обиды. Да будет так!

Широкая ладонь Главкия медленно приподнялась и повернулась к очагу. Багровый блик спокойного домашнего огня неторопливо скользнул по мозолистой коже.

– И боги-хранители дома моего свидетели тому!

Ярче вспыхнул огонь, принимая клятву. Или так показалось?..

И тотчас стражник, приблизившись, с коротким поклоном вложил в пустые ножны на поясе Аэропа стосковавшийся по хозяйскому теплу кинжал. Негоже отнимать честное оружие у друзей!

– Нынче же тебе покажут твои покои, дорогой гость, – приятно улыбаясь, завершает Главкий. – Дитя друга твоего, павшего, защищая царскую кровь, дозволяю взять с собою; пусть растет при тебе. Сын же друга и брата моего, благородного базилевса Эакида, царевич Пирр останется на моей половине, ибо царевичам надлежит расти в царской семье со дней младенчества…

Уловив тень протеста в глазах Аэропа, Главкий понимающе кивает.

– Не опасайся, дорогой гость. Разумеется, ты будешь при нем неотлучно. Я уверен, что никому не под силу стать лучшим пестуном царевичу, нежели спасшему его от гибели. И никогда не найти ему друга надежнее, чем тот, чей отец отдал жизнь, спасая его…