Черные Вороны. Паутина - Ульяна Соболева

Но вот в душе что-то изменилось. После того самого вечера… Тогда я позволила себе почувствовать, дала волю эмоциям, и теперь они, словно прорвавшаяся плотина, лишили меня покоя, терзали, заставляя метаться от жалости к ненависти, от попытки понять до яростного неприятия всего, что нас связывало. Я думала, что раньше мне было тяжело, но сейчас я понимала, что тогда, когда мне удавалось на корню давить зачатки эмоций, мне было намного проще.

Сегодня, как на зло, еще и суббота, выходной, не скоротаешь день в школе, чтобы кое-как дожить до вечера, а потом, приняв очередную таблетку снотворного, провалиться в беспокойный сон. Я решила выйти во двор, подышать свежим воздухом, может, почитаю что-нибудь интересное, сидеть в комнате я уже не могла. Она вдруг стала какой-то тесной, темной, душной, те стены, которые раньше защищали меня, как крепость, стали давить, словно выталкивая меня, заставляя уйти. Проходя мимо кабинета Андрея, увидела, что дверь приоткрыта, и не знаю, что подтолкнуло меня войти внутрь. Раньше у меня не возникало никакого желания узнавать о нем что-либо: где проводит время, как, что его заботит и чем он живет. А сейчас ноги словно сами понесли меня туда. Здесь ничего не менялось, иногда мне даже казалось, что у него, как и у меня, тоже было место, о котором понимаешь, что это единственное, что остается неизменным. Минимум мебели, на столе — ни одного документа или папки, видимо, все скрыто в ящиках стола и сейфе, минибар, темные шторы, которые даже в солнечный день могли погрузить комнату в полумрак. Это не то место, в котором хочется вести беседы, оно скорее напоминало какой-то очень личный мирок, в который никогда не захочется пускать посторонних.

И во всей этой обстановке взгляд зацепился за единственное светлое пятно среди строгих линий темного дерева, внезапно я осознала, что это фоторамка. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть, и в который раз удивилась — какое мне до этого дело? А когда увидела, что это фото мамы, почувствовала, как вспыхнула, мне моментально стало жарко, даже руки задрожали от негодования. Фото он поставил! Память чтит!!! Да какое вообще право имеет??? Тоже мне, страдалец нашелся! Схватила рамку и прижала к груди, и в этот момент дверь отворилась… Я замерла, не способная сдвинутся с места, отец устремил на меня свой взгляд и несколько секунд мы так и смотрели друг на друга, не моргая. Очевидно, он так же, как и я, не ожидал этой встречи, и сейчас, пытаясь понять, что происходит, выжидательно молчал. Я резко спрятала руку с фотографией за спину, всем своим видом показывая, что не собираюсь ставить то, что взяла, на место. Демонстрируя, что это только мое…

Он сделал шаг навстречу и, так и не отводя от меня взгляд, спросил:

–​Что ты там прячешь, Карина?

–​Ничего… это то, что принадлежит мне…

Он приблизился еще, пытаясь рассмотреть, что находится у меня за спиной.

–​Карина… что ты прячешь? — я чувствовала, как в его голосе зазвучали стальные ноты…

Я попыталась его обойти, сделав шаг в сторону.

–​Это мое… Мое… Она не должна стоять здесь…

Он преградил мне путь и обхватил руками мои плечи:

–​Что с тобой происходит и почему сюда вошла?

–​А что мне нужно персональное разрешение? Или это уже не мой дом, папочка?

–​Ты прекрасно знаешь, что это твой дом. И именно поэтому я не понимаю, почему ты крадешься и ведешь себя, как…..

–​Как кто, а? Как воровка, да?

–​Карина… прекрати.

–​Почему, папочка? Говори, как есть… Преступница… Так мне есть у кого брать пример…

Я знала, что ему больно, знала, насколько жестоко звучат мои слова, но не могла остановиться, мне хотелось ударить. Сильно… Я так же знала, что он не станет идти у меня на поводу, и от этого желание вывести его из себя становилось все сильнее.

Меня била дрожь, я глубоко дышала, пытаясь не сорваться на крик и в эту секунду фото выпало из моих рук, стекло разбилось. Он метнул взгляд на пол и, когда увидел, что я хотела у него отнять, прикрыл глаза, а я увидела, что его губы сжались в тонкую линию. Вот так тебе! А как ты думал? Что я пожалею, увидев, как ты тут втихую тоскуешь по маме? Тоскуй, хоть сдохни от тоски, но ничего не вернешь!

–​Черт возьми… ты даже фото ее не смог сохранить, — я присела на корточки, отодвигая в сторону осколки, руки дрожали настолько, что я не могла справиться, и один из кусочков стекла впился мне в кожу. Я отдернула руку и непроизвольно сунула палец в рот.

Он двинулся ко мне и тоже присел, пытаясь заглянуть мне в глаза и взял за запястье.

–​Ты поранилась, покажи…

Я отпрянула от него и, резко поднявшись, сделала шаг назад:

–​Не трогай меня, не прикасайся ко мне никогда, понятно? Меня еще не так ранили и ничего — живая… живая я, и ты живой, а она, — со всей силы сжав пальцами фотографию, — она мертва… И это все ты! Ты! Это ты должен гнить в земле, а не она! Зачем ты вообще приехал? Кто тебя ждал?! — я не могла уже сдерживаться, перешла на крик, с каждым словом все больше распаляясь. — Ты должен быть умереть, ты, а не она! — слезы ручьем полились по моим щекам, причиняя боль и принося облегчение одновременно. Сколько раз я прокручивала этот момент у себя в голове, каждое слово, каждый жест, даже слышала звук этих невидимых пощечин, которыми так щедро его одаривала.

Он сделал шаг назад, слишком сильным оказался удар, от такого не придешь в себя мгновенно, нужно несколько секунд передышки. Я наблюдала, как менялось выражение его лица и мне казалось, что я вот-вот зайдусь в приступе истерического смеха.

–​Да, должен был, ты права. И хочу этого не меньше тебя, только права не имею. Теперь уже не имею, мне есть ради кого жить… — его голос зазвучал так глухо, словно из-подземелья, лишенный твердости, наполнен отчаянием и сожалением.

–​Это ты мне сейчас говоришь о смысле жизни? Ты? Да что ты об этом знаешь? Это я тебе умереть не даю, да? Так я помогу — избавлю тебя от ответственности… Завершу начатое теми ублюдками. Чего не сделаешь ради папы! — прищурив глаза, выпалила я. Вытерла слез рукавом и отвернулась.

Видимо сейчас я слишком сильно его задела, добралась до того самого места, попав в которое, рассыпается вся броня. Потому что слишком болезненно, настолько, что наружу вырывается самое скрываемое. Он, приближаясь лицом к лицу и все больше углубляя каждый вдох и выдох, отчеканил:

–​Ты… что… несешь? — он сильно тряхнул меня за плечи. — Ты можешь ненавидеть меня до конца своих дней, но меня…Меня! И как бы тебе не было тяжело, ты будешь жить! Поняла меня? Будешь! Ради памяти своей матери… Жить, не забывая о ней, даже когда больно, даже когда хочется сдохнуть. Потому что она бы этого хотела!