Исполнение желаний - Борис Березовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гостей родные папы встретили с восторгом: бабушка сказала, что угостит Кирилла теми блюдами еврейской кухни, каких он никогда не ел; Полина, не сводя с папы влюбленных глаз, расспрашивала его о маме, Костике и будущей работе; а Лиля и Семен сразу же пообещали показать Кириллу город. Но сначала папа показал ему то место во дворе – точнее, на стене, – где раньше были выемки, в которые он в детстве укладывал гриф скрипки. Но, к сожалению, от выемок тех не осталось и следа – стену давно оштукатурили, и папа лишь посокрушался о былом.
Бабушка Геня, выполняя обещание, кормила их неслыханно вкусными блюдами, из которых Кирилл запомнил мясо в кисло-сладком соусе и странный цимес, приготовленный в горшочке, из картофеля, моркови, чернослива и изюма. Полина с папой все прикидывали так и этак возможности переселения семьи из Белоруссии в столицу Украины, но ничего у них не получалось. Квартира в Киеве была малюсенькой – вход в кухню со двора на первом этаже, а дальше – две проходные комнаты. И если прописаться в ней было еще возможно, то жить вместе – никак. А стоимость частных квартир в Киеве для их семьи была недостижимой. И это при наличии работы, которой в городе для папы явно не было – таких, как он, отправленных в отставку офицеров, и в Киеве было полно, и все они настойчиво искали место приложения своих сил. Папа много раз куда-то уходил, с кем-то встречался, но возвращался он всегда понурый – работы не предвиделось даже в обозримом будущем.
Кирилл же с Лилей и Семеном побывал везде, где только мог. Гулял и сам, не отходя уж очень далеко от дома. И каждый раз невольно обращал внимание на красивых девушек, стайками ходивших по проспектам. Таких хорошеньких он раньше и не видел. Вообще-то он к девчонкам относился просто – ябеды, капризы, задаваки, плаксы, с которыми не стоит и водиться. Но тут ему пришлось задуматься – а так ли это? Уж больно хороши были те украинки-школьницы, которых он случайно заприметил в сквере, – стройные, в нарядных платьях, они стояли под огромным дубом и смеялись. Кирилл вдруг обратил внимание на их фигуры – на красивые шеи, высокие груди, изгиб спины и ягодиц, длинные ноги. Подувший резкий ветер невзначай задрал у них подолы, и до того, как девочки, завизжав, присели, Кирилл заметил трусики – белые и голубые – и ощутил, как стали мокрыми его ладони и что-то застучало в горле. Он даже испугался поначалу, но, вспомнив Маньку и ее голый зад, вертящийся под теткиным прутом, зажмурился, как тогда в сарае, и густо покраснел. С тех пор на девушек и молодых женщин Кирилл стал смотреть совсем не так, как смотрел раньше. Он начал отмечать их необъяснимо-волнующую красоту и замечать ту удивительную притягательность, противостоять которой, как он понял, у большинства мужчин не было ни сил, ни возможностей.
5
После возвращения из Киева отец заметно изменился. Вступив в новую должность, он обзавелся не только кабинетом, но и немалым кругом новых знакомых. Руководители кружков художественной самодеятельности, активные участники концертов и несколько сотрудников горисполкома, ведавших культурой, стали по вечерам часто бывать дома у Лавровских. Приходили и подруги мамы, и им всем вместе, несмотря на неприхотливый быт семьи, было и весело, и хорошо.
Кирилл Аркадьевич прекрасно помнил эти вечеринки. Вино и легкие закуски, обычно приносимые гостями, были далеко не главным в тех застольях. Главным были разговоры, обсуждения планов новой папиной работы и, конечно, песни. Помимо популярных песен из кино, у папы было два коронных номера – две песенки, которые он всегда пел маме. Мелодии, как и слова, тех сентиментальных и наивных песен, Кирилл запомнил навсегда, не зная, впрочем, – как не знал и папа – кто автор музыки и текстов этих популярнейших в те годы шлягеров.
Первая из них, лирическая, написанная от лица любящей жены, пелась папой так:
Ты пришел домой такой усталый,И у глаз морщинка залегла.Я тебя, родного, ожидала,Много слов хороших сберегла.
И тебя по-прежнему люблю я,Так люблю, что ты не знаешь сам.Я тебя немножечко ревнуюК книгам, совещаньям и друзьям.
Пусть дни проходят, летит за годом год,И если вдруг минутка грустная придет,Я обниму тебя, в глаза твои взгляну,Спрошу: «Ты помнишь нашу первую весну?Тот тихий вечер, обрыв к реке,И чью-то песню на Волге вдалеке?Мы ту весну с тобой сквозь годы пронесли,Мы эту песню вместе в сердце сберегли».
Вторая же, шуточная, с еврейским подтекстом и в словах, и в мелодии, звучала следующим образом:
Снова годовщина.Три любимых сынаБольше не стучатся у ворот.Только шлют нам телеграммы:«Как живут там папа с мамой?Как они встречают Новый год?»
Налей-ка рюмку, Роза, мне с мороза!Ведь за столом сегодня – ты да я.И где найдешь ты лучше, в мире, Роза,Таких детей, как наши сыновья?
Боря стал артистом,Семен – певцом-солистом,Яша, младший, тоже – молодец!То летит он за границу,То на полюс он садится —Полюс ему ближе, чем отец!
Мама от этих песен млела, гости – тоже, и всем было необычайно хорошо, тепло и уютно.
И лишь много лет спустя Кирилл узнал, что первая из этих песен – «Пусть дни проходят» – была написана еще до войны композитором Борисом Терентьевым и разошлась по стране в нескольких мелодических и текстовых вариантах. В конце 60-х ее спела Майя Кристалинская, и Кирилл, прослушав пластинку, поначалу даже возмутился: не та мелодия и не те слова! Но затем, спохватившись, понял, что, скорее всего, это отец пел маме один из вариантов, а Кристалинская пела в точном соответствии с авторским текстом.
Вторую же песню – «Налей-ка рюмку, Роза» – Кирилл Аркадьевич услышал – в записи – много позже, в исполнении Аркадия Северного, или, иначе – Звездина. Слова в этой записи были также отличными от тех, которые пел отец. Кто являлся автором мелодии и текста этой песни, Кирилл Аркадьевич не знал и поныне.
Отец был компанейским человеком, любил петь песни и играть на пианино, ухаживать за женщинами, танцевать. Но он, фактически всю свою жизнь отдавший армии, не был готов к гражданской жизни. И уже вступив в должность директора Дома культуры, никак не мог понять, что люди могут лгать, глядя в глаза; что распоряжения директора могут неделями не исполняться; что за комплиментами в свой адрес нередко кроется только угодничество и лесть, а вовсе не признание его талантов. Он был незаменим в организации концертов, вечеров и прочих праздничных мероприятий. Но когда надо было что-либо достать, пробить, договориться – он пасовал. И тем не менее вначале все было прекрасно. Отец был полон планов, и ему казалось, что он сумеет воплотить их в жизнь.
Кирилл, оставшийся на это лето дома, стал часто приходить к отцу в его рабочий кабинет. И там он с удивлением узнал, что отец, оказывается, играет в шахматы, и неплохо. Во всяком случае, он выигрывал у многих. Заметив интерес Кирилла к шахматам, отец пообещал, что и его научит, и в самом деле дал первые уроки этой древней игры. А вскоре шахматная доска с фигурами появилась и дома. Мама очень обрадовалась новому интересу сына, но сама учиться игре в шахматы категорически отказалась.
Кирилл Аркадьевич с необычайно светлым чувством вспомнил свое былое увлечение шахматами. Во времена социализма шахматы были не просто игрой. Они – как музыка, как космос, как балет – являли собой некий символ таланта народа, и фамилии Алехина, Ботвинника, Смыслова, Бронштейна, Таля, Петросяна, Спасского, Котова, Нимцовича, Тайманова, а затем и Карпова с Каспаровым были известы почти каждому. Кирилл Аркадьевич припомнил телерепортажи с шахматных чемпионатов; печатавшиеся почти в каждой газете нотации лучших шахматных партий и характерные диаграммы с изображением ключевых позиций; издававшуюся огромными тиражами шахматную литературу и работавшие в каждом Доме пионеров шахматные кружки. В юности он сам не раз участвовал в студенческих турнирах и даже умудрился получить третий взрослый разряд. Но, к сожалению, с распадом страны куда-то запропастились и шахматы, и только старики, сидящие с двухциферблатными часами на скамейках в скверах, напоминают о былом величии советской шахматной школы.
Приходя к отцу, Кирилл встречал там множество людей, но чаще – бывших сослуживцев, заходивших к папе, кто за чем: кто в поисках работы; кто просто так, по старой дружбе; кто занять денег и попытаться вытащить отца в пивную, где под вяленую воблу и вареных раков все брали «два по сто и кружку пива» и вспоминали о войне, о мужской дружбе и о несложившейся любви. Но папа был совсем непьющий, и все попытки сослуживцев поговорить с ним за бутылкой оказывались безрезультатными.
Разумеется, отец мог выпить рюмку-две для поддержания компании, но не больше. И Кирилл, и мама видели его пьяным лишь однажды – когда в 63-м отца вызвали в военкомат и вручили ему второй орден Красной Звезды, нашедший его спустя двадцать лет. Кирилл Аркадьевич хорошо помнил, как отец пришел домой шатаясь и, смеясь от собственной беспомощности, тихо лег спать.