Плохо быть мной - Михаил Найман

Следующий вопрос был, говорю ли я по-русски. Узнав, что говорю, он сказал, что тоже говорит по-русски. Я попросил что-нибудь сказать, и он произнес какие-то слова, которые я слышал впервые. Звучавшие примерно как «црни мачор». Я сказал, что по-моему это сербский. Он на это — чтобы я кончал придуриваться: это самый что ни на есть русский, и, может быть, я его обманываю, что я русский. Я спросил, что эти слова значат, он сказал, что «черный кот» и что он удивляется, что я не знаю таких известных слов на родном языке. А он их откуда знает? У него была девушка, которая называла его «црни мачор» всякий раз, когда оставляла следы ногтей у него на спине. Была ли она русская? Да, из Аргентины.

Он попросил подойти поближе, потому что хочет что-то у меня узнать, и сам нагнулся ко мне.

— Как ты думаешь, — спросил он шепотом, — а русские девушки любят черных мужчин?

Я сказал, что в России была мода на иностранцев в начале перестройки и что я знаю девушек у себя во дворе, которые спали с парнями, потому что те были американцы. Когда он это услышал, то страшно заволновался и несколько раз ожидаемо произнес «шит», трижды поклялся, что это действительно слишком, попросил Бога благословить всех девушек из России и изругал себя — о чем он раньше думал, проводя первые двадцать девять лет жизни в этой узколобой стране.

— Ну все, — сказал он, — я поехал! — и сделал несколько шагов в направлении аптауна.

Но тут же вернулся спросить, как меня зовут. Имя Миша ему понравилось. Больше всего то, что иностранное, не американское, но главное, что для его уха оно не было именем белого.

— Значит, ты говоришь, Миша, что если бы я поехал в Россию и подошел к русской красотке и сказал бы ей: привет, меня зовут Эшмаил, я из Америки, — у меня бы получилось провести с ней ночь?

Я сказал, что то, что он из Америки, вряд ли ему повредило бы.

В этот момент мимо нас проходил здоровый чернокожий малый в растафарианской шапке, который кивнул моему собеседнику и назвал его по имени. Правда, совсем не Эшмаилом, а другим.

— Эй, Джабар! — крикнул ему Эшмаил. — Это Миша из России! Он говорит, что в России много красивых девушек!

Джабар никак на это не отреагировал — ни на русских красавиц, ни на меня. Он подошел и заговорил с Эшмаилом, на меня даже не посмотрел.

— Миша говорит, — настаивал Эшмаил, — что если подойти к красивой девушке в России и сказать ей, что ты американец, она согласится провести с тобой пылкую ночь любви.

— Да? — сказал негр в растафарианской шапке и впервые повернул ко мне лицо.

Они оба стали меня рассматривать, как будто то, что в России много красивых девушек и некоторые из них готовы спать с американцами, напрямую связано со мной и от этой связи зависит.

— Как тебе Америка, Миша? — спросил Джабар. — Нравится?

Я ответил, что вообще да, не ожидал, что так будет, ну что будет нормально, но если бы жить в Гарлеме, было бы еще лучше. Они стали смеяться как сумасшедшие. Смеялись и смеялись и не могли перестать, так что и объяснить мне не могли, что здесь смешного. Иногда на секунду останавливались, потом встречались взглядом и давай смеяться снова, и как только один произносил «Гарлем», парочка принималась ржать с удвоенной силой.

— Как тебе в Америке, Миша? — снова спросил меня Эшмаил, когда ушел Джабар, — как будто задавал этот вопрос в первый раз и как будто я на него только что не отвечал.

Я сказал, что я здесь скорее всего пробуду, пока не кончится мой призывной возраст, то есть минимум семь лет, и что дела у меня идут неважно, потому что мой друг не хочет, чтобы я у него жил, и я не очень знаю, что со всем этим делать.

Он слушал внимательно, потом серьезно спросил:

— Может, тебе стоит подумать над тем, чтобы продавать наркотики?

Я сказал, что подумаю, и пошел дальше. Я не хотел ничего пропускать на пути, в прямом смысле слова ничего. Следующее место, куда мне по моему плану нужно было зайти, оказалось магазином видеофильмов. На нем было написано «Магазин Дойла». Такой неказистый, но при этом имеющий одну из лучших коллекций фильмов в мире, практически все фильмы на свете. Не удивительно, если сюда зайдет Вуди Аллен подыскать что нужно. Или Филипп Рот. Лавка, более типичная для Гринвич Вилледж.

Я распахнул дверь, услышал звон маленького колокольчика, поздоровался с продавцом. Он спросил, как идут дела, я ответил, что отлично; на данную минуту это была чистая правда. Я спросил, есть ли у них фильм «Осень, которая не наступила». Мне хотелось посмотреть, как выглядит этот самый Полинин Патрик. Продавец о фильме не слышал, полез в компьютер и сказал, на какой полке нужно искать. Я спросил, его ли имя Дойл, он ответил, что он Джеймс, Дойл сейчас на конференции.

Нужный фильм был там, где указал продавец, на обложке молодой человек на фоне света, бившего из открытой двери в темную залу, наверху сообщалось, что это режиссерский дебют некоего Шона Малькольма. На обратной стороне кассеты — фотографии снятых в нем актеров, в том числе Патрика. Было написано, что Патрик отлично сыграл в этом фильме. «Незабываемое исполнение Патрика Демпси», — вот что было написано. «Пронзающая насквозь роль Патрика Демпси заденет вас до глубины души», что-то в этом роде. Еще — что фильм выиграл приз на Британском фестивале независимого кино и на фестивале в Эдинбурге как лучший английский фильм.

Я держал кассету в руках и не знал, что с ней делать. Продавец возился с телевизором. Я постучал кассетой о ладонь.

— Знаете этого актера? — спросил продавца.

— Которого? — спросил продавец, не отрывая взгляда от экрана.

Я показал.

— Нет. Берете?

— Нет. Между прочим, хороший фильм.

Он опять уставился в телевизор. Мне не хотелось уходить. Я увидел, что он под прилавком вставил в видак свою кассету и собирается смотреть. Я решил присоединиться и поглядеть, что у них в Америке крутят. Я же сказал, что не собирался ничего пропускать. Встал сбоку от прилавка, и мы вдвоем выпялились на экран. Сперва прыгали полосы, он перематывал кассету, а из колонок раздавался звук перемотки, который я очень любил еще со времен своего московского отрочества.

Полосы пропали, свет из прожектора освещал ди-джейский пульт с мишенью в виде силуэта человека, перед пультом стоял солдат SW1 — танцор «Паблик Энеми» — в камуфляже и красном берете, с автоматом «узи» наперевес. По бокам стояли ребята из «Нации Ислам» — амбалы в куртках с буквами РЕ. Потом вышел Профессор Грифф в точно таком же прикиде, что ребята из SW1, только вместо автомата у него в руке был микрофон, и сказал толпе: «Мир!». Революция, объявил он, произойдет не в телевизионной записи, а в реальном времени, прямо сейчас приблизительно. Профессор обратился к толпе: «Лондон, Англия, если вы думаете, что не опоздали, то ошибаетесь, потому что вы опоздали, ибо Армагеддон только что наступил». Это не только никого не расстроило, но, наоборот, привело всех в полный восторг. Профессор подвел итог: «Лондон, Англия, можете считать, вы только что были посвящены». После чего: «Раз! Два! Бум! Давайте устраним все это дерьмо из вашей жизни и займемся делом!» — и на головы внимавших упал бит, настолько гулкий и тяжелый, что я не поверил, что такое слышу.

На сцене появились Чак Ди и Флэйва Флэйв. Флэйва на время сошел с ума, оседлал бит, как заправский наездник, и заговорил, как Аль Пачино в фильме «Человек со шрамом»: «Кто собрал всю эту штуку воедино? Я! Вот кто! Кому я доверяю? Только себе! Вот кому!» Чак Ди тоже забрался на бит и зарэповал о том, что получил письмо от правительства, его призывают в армию или на какую-то фигню еще хуже армии, но он-то знал, что это страна, которой наплевать на братьев, так что он сказал: «Никогда». И вот он гниет в тюрьме, теперь он Враг Народа Номер Один: «Как будто им невдомек, что он черный, а черному никогда не быть солдатом или ветераном». Так что теперь он думает о побеге, и ему ничего не остается, как браться за оружие.

Флэйва Флэйв схватил рупор и заговорил в него страшным механическим голосом, упрашивая Чака не волноваться, потому что Флэйв и его ребята из SW1 вытащат его из тюрьмы: «Ведь они никогда не думали, что мы сделаем это, и вот посмотри — мы это сделали, Йе, Бо-о-о-й-й-й-й-й-й-й!» Звук «й» Флэйв растягивал до бесконечности, я был уверен, что ни мои, ни чьи бы то ни было голова и нервы просто с этим не справятся.

Среди этого хаоса Чак вышел на середину сцены и сказал, что тот марш в шестьдесят третьем году за права человека, на который явился миллион человек, был не что иное как полный нонсенс, а вот сейчас настало время выходить на баррикады и устраивать бунты и беспорядки, и все, кто был на сцене, вытянули вперед кулак — знак Черных Пантер, означающий «Черную мощь». И эти все, кто был на сцене, добились своего, потому что в зале творилось, в общем, то, к чему призвал Чак Ди, — бунт и беспорядки.