Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

Маленький Гарри, Элиза и Джордж были встречены с такой сердечностью, что им снова показалось, будто все это лишь счастливый сон.

Вскоре все вместе сидели за столом. Одна только Мэри, стоя у очага, поджаривала гренки. Их подавали на стол постепенно, по мере того как они достигали того золотисто-коричневого цвета, который для гренков положено считать совершенством.

Казалось, Рахиль, сидевшая во главе стола, никогда не испытывала такого полного, такого настоящего счастья. В каждом движении ее, когда она протягивала блюдо с пирожками или наливала в чашку чай, сквозила нежная материнская заботливость.

Это был дом, по-настоящему дом! Семья! Джордж до этого дня никогда не знал, что означает это слово. Впервые надежда и вера в будущее согрели его душу. Мрачные сомнения, мучительное и горькое отчаяние — все это померкло, потонуло в этом море человеческого расположения, любви и доброжелательства.

— Отец, а что, если тебя опять накроют? — спросил Симеон-младший, намазывая масло на свою лепешку.

— Уплачу штраф, — спокойно сказал Симеон Холлидей.

— А если они тебя посадят в тюрьму?

— Неужели вы вместе с матерью не сумеете справиться с фермой? — улыбаясь, спросил отец.

— Мама все умеет! — воскликнул мальчик. — Но разве подобные законы не позор! Я ненавижу всех этих рабовладельцев!

— Надеюсь, дорогой хозяин, — с тревогой спросил Джордж, — что вы из-за нас не подвергаете себя неприятностям?

— Не волнуйся, Джордж, — произнес спокойно Симеон Холлидей. — Для чего же мы существуем на свете? Если б мы не были готовы идти на риск ради доброго дела, то чего бы мы тогда стоили?

— Да, но я не потерплю, чтобы вы рисковали из-за нас! — произнес Джордж, волнуясь.

— Не тревожься, Джордж. То, что мы делаем, делается не только для тебя, а во имя правды и человечности. Пробудь здесь спокойно весь день. Вечером, в десять часов, Финеас Флетчер отвезет тебя и твоих спутников до следующего поселка. Преследователи близко, и мы не хотим тебя задерживать.

— Но тогда к чему откладывать? — воскликнул Джордж.

— Пока ты в безопасности. В нашем поселке все люди верные, и все они настороже. К тому же тебе будет спокойнее передвигаться ночью.

Глава XIV

Ева

Миссисипи![13] Какая волшебная палочка изменила ее с тех пор, как Шатобриан в поэтическом стиле рассказывал о девственном безлюдии, о бескрайних пустынях, о сказочных красотах природы, среди которых катятся ее воды!

Можно подумать, что за короткий срок эта река, овеянная поэзией фантастической легенды, перенеслась в царство реальности, не менее ослепительной. Какая другая река в мире несет к океану такие сокровища?

Но гордая река обречена также нести на себе чудовищную тяжесть горьких слез и стонов угнетенных, нестерпимую муку истерзанных сердец, возносящих мольбу к неведомому и далекому, незримому и безмолвствующему богу…

Последние лучи заходящего солнца играют на безбрежных волнах этой реки, широкой, как море. Трепещущий тростник, высокие кипарисы, с которых траурными гирляндами свисают темные мхи, освещены золотистым блеском заката.

Тяжело груженный пароход продолжает свой путь.

Тюки хлопка громоздятся всюду — на бортах, на носу, на палубах: здесь скопился урожай многих плантаций. Издали пароход кажется огромной движущейся серой глыбой.

Нам долго приходится искать, прежде чем мы обнаружим нашего старого друга Тома. Он сидит на носу среди гор тюков.

Просьбы мистера Шельби оказали некоторое действие; да Хеллей и сам убедился в кроткой покорности Тома и в его спокойной, никогда не изменяющей ему выдержке.

Вначале Хеллей неусыпно следил за Томом, но постепенно спокойствие и покорность Тома вселили в душу работорговца какое-то подобие уважения к негру. Он уже менее упорно следил за Томом и, довольствуясь его честным словом, разрешал ему свободно расхаживать по пароходу.

Добрый и услужливый, всегда готовый оказать помощь любому из грузчиков и матросов, он завоевал общие симпатии.

Убедившись, что делать больше нечего, он отыскивал себе местечко среди груды тюков и углублялся в чтение Библии.

За этим занятием мы и застали его сейчас.

Уровень воды за несколько сот миль до Нового Орлеана делается выше окружающих берегов, и река катит мощный поток своих вод между насыпями высотой в двадцать футов. С верхней палубы, словно с вершины плавучей башни, взору путешественника открывается почти беспредельная даль. Том, перед глазами которого скользили одна за другой прибрежные плантации, мог составить себе ясное представление о жизни, ожидавшей его.

Он видел вдали рабов, занятых тяжелой работой; видел их хижины, вытянутые длинными рядами, вдали от роскошного хозяйского дома и парка. По мере того как перед ним разворачивалась эта живая картина, мысли его возвращались к старой кентуккийской ферме, приютившейся в тени буков. Вспоминался дом Шельби с его просторными, прохладными комнатами и его собственная маленькая хижина со свисающими многоцветными фестонами ползучих растений, с палисадником, алеющим пышными кустами индийского жасмина и бегонии… Казалось, он видит лицо своего друга, с детства росшего вместе с ним. Он видел жену, хлопотливо готовившую ужин, слышал веселый смех мальчиков и радостный лепет девочки на руках матери… Затем все заволоклось туманом. Перед его глазами проплывали лишь сахарный тростник, поблескивавшие в лучах заката кипарисы, роскошные хозяйские усадьбы. Он слышал лишь треск и скрежет машины, напоминавшей ему, увы, что вся эта счастливая полоса жизни осталась навсегда позади.

При подобных обстоятельствах у нас остается хоть горькое утешение — письмо. Мы пишем жене, детям, но Том не умел писать. Поэтому нечего удивляться, если скупые слезы изредка капают на страницы книги, положенной на тюк хлопка, в то время как палец Тома медленно двигается от одного слова к другому…

Когда-то в доме Шельби он любил слушать кого-нибудь из хозяйских детей, читавшего ему вслух Библию, особенно своего юного друга Джорджа. Слушая, он пером и чернилами наносил на страницы какие-то крупные и очень заметные знаки в тех местах, которые особенно поражали слух его или сердце.

Его книга, таким образом, была украшена бесчисленными и самыми разнообразными знаками, с помощью которых он легко мог найти любимое место. И Библия его каждой черточкой или значком, нанесенным в те радостные прошлые дни, была полна этим прошлым, напоминала ему сцены и картины милого прошлого. Она была последним звеном, связывающим его с былыми днями.

На пароходе среди других пассажиров находился молодой, богатый и знатный джентльмен, постоянный житель Нового Орлеана.

С ним была его дочь, девочка пяти или шести лет, находившаяся под присмотром одной леди, по-видимому, их родственницы.

Том не раз обращал внимание на эту девочку. Это было одно из тех живых и непоседливых маленьких существ, которых так же трудно удержать на месте, как солнечный луч или летний ветерок.

Раз увидев, невозможно было ее забыть. В ней была воздушная грация, приписываемая обычно героиням легенд. Лицо ее отличалось не столько правильностью черт, сколько удивительной одухотворенностью. Форма головы, гибкая шея, линия плеч — все было полно какого-то особого благородства. Длинные золотисто-каштановые волосы, словно облако, вились над ее прелестным лбом, а оттененные длинными ресницами синие с фиолетовым отливом глаза глядели умно и серьезно. Все выделяло ее среди других детей и заставляло оглядываться ей вслед, когда она носилась по пароходу.

Не думайте, однако, что она была грустным и не по летам серьезным ребенком. Наоборот. Выражение невинной радости лежало на ее лице, словно тень весенней листвы. Она была вечно в движении, розовые губы ее улыбались, и она что-то напевала на ходу, будто в радостном сне.

Одетая всегда в белое, она проносилась, как легкое облачко, нигде не останавливаясь, не задерживаясь. Не было уголка, которого бы она не обследовала, — от верхней палубы и до самого трюма, но ее белое платье словно не принимало ни пятен, ни пыли. Всюду носили ее легкие ножки, всюду, в каждом закоулке успевала она побывать, точно нежное видение с золотистой головкой и глубоким взглядом синих глаз.

Тысячу раз неслись ей вслед произнесенные грубыми голосами благословения, и суровые лица при ее появлении внезапно освещались выражением бесконечной нежности.

Когда она бесстрашно добиралась до какого-нибудь опасного места, мозолистые, почерневшие от копоти руки невольно тянулись к ней, стремясь защитить и поддержать ее.

Очарованный простотой и непосредственностью девочки, Том следил за нею глазами с интересом, возраставшим день ото дня. Что-то сказочное чудилось ему в этой маленькой фигурке.